Вторая мировая война Черчилль Уинстон

Глава 18

Мюнхенская зима

30 сентября Чехословакия склонилась перед мюнхенскими решениями.

«Мы хотим, – сказали чехи, – заявить перед всем миром о своем протесте против решений, в которых мы не участвовали».

Президент Бенеш вышел в отставку потому, что «он мог бы оказаться помехой развитию событий, к которому должно приспосабливаться наше новое государство». Бенеш уехал из Чехословакии и нашел убежище в Англии. Расчленение чехословацкого государства шло в соответствии с соглашением. Однако немцы были не единственными хищниками, терзавшими труп Чехословакии. Немедленно после заключения Мюнхенского соглашения 30 сентября польское правительство направило чешскому правительству ультиматум, на который надлежало дать ответ через 24 часа. Польское правительство потребовало немедленной передачи ему пограничного района Тешин. Не было никакой возможности оказать сопротивление этому грубому требованию.

Героические черты характера польского народа не должны заставлять нас закрывать глаза на его безрассудство и неблагодарность, которые в течение ряда веков причиняли ему неизмеримые страдания. В 1919 году это была страна, которую победа союзников после многих поколений раздела и рабства превратила в независимую республику и одну из главных европейских держав. Теперь, в 1938 году, из-за такого незначительного вопроса, как Тешин, поляки порвали со всеми своими друзьями во Франции, в Англии и в США, которые вернули их к единой национальной жизни и в помощи которых они должны были скоро так сильно нуждаться. Мы увидели, как теперь, пока на них падал отблеск могущества Германии, они поспешили захватить свою долю при разграблении и разорении Чехословакии. В момент кризиса для английского и французского послов были закрыты все двери. Их не допускали даже к польскому министру иностранных дел. Нужно считать тайной и трагедией европейской истории тот факт, что народ, способный на любой героизм, отдельные представители которого талантливы, доблестны, обаятельны, постоянно проявляет такие огромные недостатки почти во всех аспектах своей государственной жизни. Слава в периоды мятежей и горя; гнусность и позор в периоды триумфа. Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнусных! И все же всегда существовали две Польши: одна из них боролась за правду, а другая пресмыкалась в подлости.

Нам еще предстоит рассказать о неудаче их военных приготовлений и планов; о надменности и ошибках их политики; об ужасных бойнях и лишениях, на которые они обрекли себя своим безумием. Однако мы всегда найдем у них вечное стремление бороться с тиранией и готовность переносить с изумительной твердостью все мучения, которые они вечно на себя навлекают.

Венгры также были несколько причастны к мюнхенскому совещанию. Хорти побывал в Германии в августе 1938 года, но Гитлер проявил большую сдержанность. Хотя он долго беседовал с регентом Венгрии днем 23 августа, он не сообщил ему срока намеченных им действий против Чехословакии.

«Ему самому время не известно. Всякий, кто захочет участвовать в пиршестве, должен помочь в его приготовлении».

Однако час пиршества не был сообщен. Впрочем, теперь венгры выдвинули свои претензии.

Сейчас, когда мы все пережили годы сильнейшего морального и физического напряжения и трудов, нелегко нарисовать для нового поколения картину страстей, которые разгорелись в Англии в связи с Мюнхенским соглашением. В среде консерваторов в семьях и среди ближайших друзей возникли такие конфликты, каких я никогда не видел. Мужчины и женщины, которых связывали давние партийные, светские и семейные узы, смотрели друг на друга с гневом и презрением. Разрешить этот спор не могли ликующие толпы, которые приветствовали Чемберлена по пути с аэродрома или на Даунинг-стрит и окрестных улицах. Его не могли разрешить и усилия партийных организаторов. Мы, оказавшиеся в то время в меньшинстве, не обращали внимания ни на насмешки, ни на злобные взгляды сторонников правительства. Кабинет был потрясен до основания, но дело было сделано, и члены кабинета поддерживали друг друга. Только один министр поднял свой голос. Военно-морской министр Дафф Купер отказался от своего высокого поста, которому он придал особое достоинство мобилизацией флота. В тот момент, когда Чемберлен господствовал над подавляющей частью общественного мнения, Дафф Купер пробился через ликующую толпу, чтобы заявить о полном несогласии с ее вождем.

При открытии трехдневных прений по вопросу о Мюнхене он произнес речь о своей отставке. Это было ярким эпизодом в нашей парламентской жизни. Дафф Купер говорил легко, без всяких записок, и в течение сорока минут держал в своей власти враждебное большинство своей партии. Лейбористам и либералам, которые были яростными противниками правительства того времени, было легко аплодировать ему. Это была ссора, раздиравшая партию тори. Некоторые из высказанных им истин необходимо привести здесь:

«Все это время существовало глубокое разногласие между премьер-министром и мной. Премьер-министр считает, что к Гитлеру нужно обращаться на языке вежливого благоразумия. Я полагаю, что он лучше понимает язык бронированного кулака…

Премьер-министр доверяет доброй воле и слову Гитлера, хотя, когда Гитлер нарушил Версальский договор, он обещал соблюдать Локарнский. Когда Гитлер нарушил Локарнский договор, он обязался больше ни во что не вмешиваться и не предъявлять дальнейших территориальных претензий в Европе. Когда он силой вторгся в Австрию, он уполномочил своих подручных дать авторитетное заверение, что не будет вмешиваться в дела Чехословакии. Это было менее шести месяцев назад. И все же премьер-министр считает, что он может полагаться на добросовестность Гитлера».

Длительные прения не уступали по силе страстям, бушевавшим вокруг проблем, поставленных на карту. Я хорошо помню, что буря, которой были встречены мои слова «Мы потерпели полное и абсолютное поражение», заставила меня сделать паузу, прежде чем продолжать речь. Многие искренне восхищались упорными и непоколебимыми усилиями Чемберлена сохранить мир и его личными трудами в этом деле. В нашем рассказе невозможно не отметить многочисленные просчеты и неверные оценки людей и фактов, на которых основывался Чемберлен. Однако мотивы, которыми он руководствовался, никогда не вызывали сомнений, а путь, по которому он шел, требовал величайшего морального мужества. Этим качествам я воздал должное два года спустя в речи после его кончины. Палата общин 366 голосами против 114 одобрила политику правительства Его Величества, «которая во время недавнего кризиса предотвратила войну». 30 или 40 несогласных с правительством консерваторов могли только выразить свое неодобрение, воздержавшись от голосования. Так мы и сделали – дружно и официально.

В своем выступлении я сказал:

«По-моему, если бы чехов предоставили самим себе, если бы им сказали, что они не получат помощи от западных держав, они могли бы добиться лучших условий, чем те, которые они получили в результате всех этих колоссальных пертурбаций. Вряд ли условия могли быть хуже.

Все кончено. Молчаливая, скорбная, покинутая, сломленная Чехословакия скрывается во мраке. Она во всех отношениях пострадала от связей с Францией, чьей политикой она так долго руководствовалась…

Я нахожу невыносимым сознание, что наша страна входит в орбиту нацистской Германии, подпадает под ее власть и влияние и что наше существование начинает зависеть от ее доброй воли или прихоти. Именно чтобы помешать этому, я всеми силами настаивал на укреплении всех твердынь обороны: во-первых, на своевременном создании военно-воздушных сил, которые превосходили бы любые другие, способные достигнуть наших берегов; во-вторых, на сплочении коллективной мощи многих стран и, в-третьих, на заключении союзов и военных конвенций, конечно, в рамках Устава, для того, чтобы собрать силы и хотя бы задержать поступательное движение этой державы. Все это оказалось тщетным. Однако народ должен знать правду. Он должен знать, что нашей обороной недопустимо пренебрегали и что она полна недостатков. Он должен знать, что мы без войны потерпели поражение, последствия которого мы будем испытывать очень долго. Он должен знать, что мы пережили ужасный этап нашей истории, когда было нарушено все равновесие Европы и когда на время западным демократиям вынесен ужасный приговор: «Тебя взвесили и нашли легковесным». И не думайте, что это конец. Это только начало расплаты. Это только первый глоток, первое предвкушение чаши горечи, которую мы будем пить год за годом, если только мы не встанем, как встарь, на защиту свободы, вновь обретя могучим усилием нравственное здоровье и воинственную энергию».

После того как прошло чувство облегчения, вызванное Мюнхенским соглашением, Чемберлен и его правительство столкнулись с острой дилеммой. Премьер-министр сказал: «Я верю, что это будет мир для нашего времени». Однако большинство его коллег хотело использовать «наше время» для скорейшего перевооружения. На этой почве возник раскол в кабинете. Чувство тревоги, вызванное мюнхенским кризисом, яркое разоблачение наших нехваток, в особенности нехватки зенитных орудий, требовали решительного перевооружения. Возникло сильное движение за энергичное перевооружение. Оно, конечно, подвергалось критике со стороны германского правительства и инспирированной им печати. Однако насчет мнения английского народа не могло быть сомнений. Радуясь тому, что премьер-министр спас нас от войны, громкими овациями приветствуя мир, народ в то же время остро ощущал потребность в оружии. Все военные министерства выдвинули свои требования и указывали на тревожные нехватки, выявившиеся во время кризиса. Кабинет пришел к приемлемому компромиссу, решив вести всю возможную подготовку, не нарушая торговли страны и не раздражая немцев и итальянцев мерами широких масштабов.

1 ноября совершенно ничтожная личность, д-р Гаха, был избран на вакантный пост президента остатков Чехословакии. В Праге пришло к власти новое правительство.

«Положение в Европе и во всем мире, – заявил министр иностранных дел этого несчастного правительства, – не таково, чтобы мы могли надеяться на период спокойствия в ближайшем будущем».

Гитлер придерживался того же мнения. Официальный дележ добычи был произведен Германией в начале ноября. Тешин так и остался оккупированным Польшей. Словаки, которых Германия использовала как пешку на шахматной доске, получили ненадежную автономию. Венгрия получила кусок мяса за счет Словакии. Когда вопрос об этих последствиях Мюнхена был поднят в палате общин, Чемберлен пояснил, что французское и английское предложение о международных гарантиях Чехословакии, которое было сделано после заключения Мюнхенского пакта, касалось не существующих границ этого государства, но лишь гипотетического случая неспровоцированной агрессии.

«В настоящее время, – сказал он весьма хладнокровно, – мы просто являемся свидетелями пересмотра границ, установленных Версальским договором… Пересмотр идет, и что касается венгерской границы, то Чехословакия и Венгрия согласились считать окончательным арбитраж Германии и Италии».

Спорили о том, кто больше выиграл в силе за год, последовавший за Мюнхеном, – Гитлер или союзники. Многие люди в Англии, знавшие о нашей беззащитности, испытывали облегчение, когда с каждым месяцем развивались наши воздушные силы и приближался выпуск самолетов типа «Харрикейн» и «Спитфайр». Число эскадрилий росло, как и количество зенитных орудий. Точно так же общие темпы подготовки промышленности к войне продолжали ускоряться. Однако какими бы неоценимыми ни казались эти достижения, они были пустяками по сравнению с могучим ростом вооружений Германии. Как уже разъяснялось выше, производство вооружений по общенациональному плану – задача, требующая четырех лет. Первый год не дает ничего, второй – очень мало, третий – много, а четвертый – изобилие. Гитлеровская Германия в этот период переживала уже третий или четвертый год интенсивной подготовки в таких жестких условиях, которые были почти равны условиям военного времени. Англия, с другой стороны, двигалась вперед без стимула срочности, при более слабых импульсах и в значительно меньших масштабах. В 1938–1939 годах все военные расходы Англии достигли суммы 304 миллиона фунтов стерлингов[26], а расходы Германии равнялись по меньшей мере полутора миллиардам фунтов. В этот последний год перед войной Германия выпускала, вероятно, по крайней мере вдвое, а может быть, и втрое больше оружия, чем Англия и Франция, взятые вместе. Ее большие танковые заводы, вероятно, уже перешли к работе на полную мощность. Поэтому немцы получали оружие гораздо быстрее, чем мы.

Покорение Чехословакии лишило союзников чешской армии из 21 регулярной дивизии, 15 или 16 уже мобилизованных дивизий второго эшелона, а также линии чешских горных крепостей, которая в дни Мюнхена требовала развертывания 30 германских дивизий, то есть основных сил мобильной и полностью подготовленной германской армии. По свидетельствам генералов Гальдера и Йодля, во время мюнхенских переговоров на Западе оставалось только 13 германских дивизий, из которых лишь 5 состояли из кадровых солдат. Бесспорно, что из-за падения Чехословакии мы потеряли силы, равные примерно 35 дивизиям. Кроме того, в руки противника попали заводы «Шкода» – второй по значению арсенал Центральной Европы, который в период с августа 1938 года по сентябрь 1939 года выпустил почти столько же продукции, сколько выпустили все английские военные заводы за то же время. В то время как вся Германия трудилась под усиленным нажимом, почти равным напряжению военного времени, французские рабочие еще в начале 1936 года добились желанной 40-часовой недели.

Еще более катастрофическим было изменение в соотношении сил французской и германской армий. С каждым месяцем после 1938 года германская армия росла не только по численности личного состава, числу соединений и в отношении накопления резервов, но и по качеству и зрелости. Прогресс в подготовке войск и в их опытности шел рука об руку с непрерывным ростом вооружений. Во французской армии не было подобных улучшений и роста. Ее догоняли во всех отношениях. В 1935 году Франция без помощи своих прежних союзников могла бы вторгнуться в Германию и снова оккупировать ее почти без серьезных боев. В 1936 году все еще не могло быть никаких сомнений в ее подавляющем превосходстве. Из германских источников мы теперь знаем, что такое же положение сохранялось и в 1938 году. Именно сознание слабости заставило германское верховное командование прилагать все силы, чтобы удерживать Гитлера от каждого из успешных ударов, которые укрепили его славу. В последовавший за Мюнхеном год, который мы сейчас рассматриваем, германская армия приближалась к полной боевой готовности, хотя у нее было меньше обученных резервов, чем у французов. Поскольку источником сил этой армии служило население, вдвое превосходившее по численности население Франции, полное превосходство германской армии над французской было лишь вопросом времени. Немцы имели преимущество и в моральном состоянии. Отказ от помощи союзнику, в особенности под воздействием страха перед войной, подрывает дух армии. Сознание того, что их заставляют уступить, приводит в уныние и офицеров, и солдат. В то время как в Германии уверенность, успех и сознание растущей мощи разжигали воинственные инстинкты расы, признание собственной слабости обескураживало французских военных любых рангов.

Однако в одном весьма важном отношении мы начали догонять Германию и улучшать наше собственное положение. В 1938 году процесс замены английских истребителей-бипланов вроде «гладиаторов» современными типами «Харрикейн», а позднее «Спитфайр» еще только начался. Фактически 1938 год застал нас прискорбно отсталыми в отношении качества, и, хотя в 1939 году мы кое-что сделали, чтобы ликвидировать неравенство сил, наше положение было все же сравнительно хуже, чем в 1940 году, когда пришел час испытания.

В 1938 году мы были совершенно неподготовленными для отражения воздушных налетов на Лондон. Однако решающая воздушная битва за Англию была невозможна, пока немцы не заняли Францию, а также Голландию и Бельгию и не получили таким образом необходимые базы на близком расстоянии от наших берегов. Без этих баз истребители того времени не могли бы эскортировать свои бомбардировщики. Германские армии были не способны нанести французам поражение в 1938 или 1939 году.

Колоссальный выпуск танков, с помощью которых немцы прорвали французский фронт, начал осуществляться только в 1940 году. В условиях превосходства сил Франции на Западе и существования незавоеванной Польши на Востоке немцы, конечно, не могли бы сосредоточить все силы своей авиации против Англии, как они смогли это сделать после того, как Францию принудили к капитуляции. При этом не приняты в расчет ни позиция России, ни сопротивление, которое могла оказать Чехословакия.

По всем вышеперечисленным причинам год передышки, который был якобы выигран в Мюнхене, поставил Англию и Францию по сравнению с гитлеровской Германией в гораздо худшее положение, чем то, в котором они находились в момент мюнхенского кризиса.

Наконец, нужно напомнить такой потрясающий факт: за один-единственный 1938 год Гитлер в результате аннексии присоединил к рейху и подчинил своей абсолютной власти 6 миллионов 750 тысяч австрийцев и 3 миллиона 500 тысяч судетских немцев – всего свыше 10 миллионов подданных, работников и солдат. Действительно, страшная чаша весов склонилась в его пользу.

Глава 19

Прага, Албания и польская гарантия (январь – апрель 1939 г.)

Чемберлен продолжал верить, что для обеспечения заметного улучшения международной обстановки ему нужно лишь установить личный контакт с диктаторами. Он не подозревал, что они уже приняли решение. Окрыленный надеждами, он предложил приехать вместе с лордом Галифаксом в Италию в январе. После некоторой задержки приглашение было получено, и встреча состоялась 11 января. Невольно приходится краснеть, читая в «Дневнике» Чиано замечания, которые делались за нашей спиной в Италии по адресу нашей страны и ее представителей.

«В сущности, – пишет Чиано, – визит имел малое значение… Действенный контакт не был установлен. Как далеки мы от этих людей! Это совершенно иной мир. Мы говорили об этом с дуче после обеда.

«Эти люди, – сказал Муссолини, – сделаны из другого материала, чем Фрэнсис Дрейк и другие великолепные искатели приключений, создавшие империю. В конечном счете это – утомленные потомки многих поколений богачей…»

«Англичане, – отметил Чиано, – не хотят сражаться. Они пытаются отступать как можно медленнее, но они не хотят сражаться… Наши переговоры с англичанами окончены. Ничего не было достигнуто. Я сообщил Риббентропу по телефону, что это – фиаско, абсолютно лишенное значения… Глаза Чемберлена наполнились слезами, когда поезд тронулся и его соотечественники запели: «Он хороший парень».

«Что это за песенка?» – спросил Муссолини»[27].

18 января Риббентроп побывал в Варшаве для того, чтобы начать дипломатическое наступление на Польшу. За поглощением Чехословакии должно было последовать окружение Польши. На первом этапе этой операции предполагалось отрезать Польшу от моря утверждением германского суверенитета над Данцигом и распространением германского господства на Балтике до важного литовского порта Мемель. Польское правительство оказало сильное сопротивление этому нажиму, и некоторое время Гитлер присматривался и ожидал времени года, благоприятного для открытия кампании.

В течение второй недели марта распространились слухи о передвижении войск в Германии и Австрии, в особенности в районе Вены, Зальцбурга. Говорили, что 40 германских дивизий мобилизованы и доведены до численности военного времени. Словаки, уверенные в поддержке Германии, замышляли отделение своей территории от Чехословацкой Республики. С облегчением увидев, что тевтонский ветер дует в другую сторону, полковник Бек публично заявил в Варшаве, что его правительство полностью сочувствует чаяниям словаков. Вождь словаков отец Тисо был принят Гитлером в Берлине с почестями, подобающими премьер-министру. Отвечая 12 марта на запрос в парламенте о гарантии чехословацкой границы, Чемберлен напомнил палате, что эти гарантии имели в виду неспровоцированную агрессию. Такой агрессии еще не было. Однако ждать ему пришлось недолго.

В эти мартовские дни в Англии распространилась волна какого-то порочного оптимизма. Несмотря на то что в Чехословакии возрастало напряжение под немецким нажимом извне и изнутри, те английские газеты и министры, чьи имена были связаны с Мюнхенским соглашением, не теряли веры в политику, в которую они вовлекли страну. Даже отделение Словакии в результате постоянных нацистских интриг и заметное передвижение войск в Германии не помешали министру внутренних дел говорить перед избирателями 10 марта о своих надеждах на «пятилетний план мира», который должен своевременно привести к «золотому веку». Все еще обсуждался в оптимистическом тоне план заключения торгового договора с Германией. Знаменитый журнал «Панч» поместил рисунок, на котором был изображен Джон Булль, пробуждающийся со вздохом облегчения от кошмара, в то время как все страшные слухи, ночные фантазии и подозрения улетают через окно. В самый день опубликования этого рисунка Гитлер предъявил ультиматум шаткому чехословацкому правительству, которое в результате Мюнхенского соглашения лишилось своей линии укреплений. Германские войска, вступившие в Прагу, установили полный контроль над несопротивлявшимся государством.

Помню, что я сидел с Иденом в курительной комнате палаты общин, когда принесли вечерние газеты с этим сообщением. Даже те, кто, подобно нам, не питал иллюзий и открыто говорил об этом, были удивлены внезапной яростью этого преступления. Трудно было поверить, чтобы располагавшее всей секретной информацией правительство Его Величества могло так ошибаться. 14 марта стало днем ликвидации и порабощения Чехословацкой Республики. Словаки официально провозгласили свою независимость. Венгерские войска, тайно поддержанные Польшей, вступили в восточную область Чехословакии – Закарпатскую Украину, которую они потребовали себе. Прибыв в Прагу, Гитлер провозгласил германский протекторат над Чехословакией, которая таким образом была включена в состав рейха.

15 марта Чемберлен был вынужден заявить в палате общин: «Оккупация Богемии германскими вооруженными силами началась сегодня в шесть часов утра. Чешский народ получил от своего правительства приказ не оказывать сопротивления». Затем он сказал, что гарантия, данная им Чехословакии, по его мнению, уже недействительна. Пятью месяцами раньше, после Мюнхена, министр по делам доминионов сэр Томас Инскип сказал об этой гарантии:

«Правительство Его Величества считает себя морально обязанным в отношении Чехословакии сохранять эту гарантии. Поэтому в случае акта неспровоцированной агрессии против Чехословакии правительство Его Величества будет, бесспорно, обязано принять все имеющиеся в его распоряжении меры для охраны целостности Чехословакии».

«Таково, – сказал премьер-министр, – было положение до вчерашнего дня. Однако оно изменилось, поскольку словацкий парламент объявил Словакию самостоятельной. Эта декларация кладет конец внутреннему распаду государства, границы которого мы намеревались гарантировать, и правительство Его Величества не может поэтому считать себя связанным этим обязательством».

Это казалось окончательным.

«Естественно, – сказал он в заключение, – что я горько сожалею о случившемся. Однако мы не допустим, чтобы это заставило нас свернуть с нашего пути. Будем помнить, что чаяния народов всего мира по-прежнему сосредоточены в надежде на мир».

Чемберлен должен был выступить в Бирмингеме двумя днями позже. В бирмингемской речи прозвучала новая нота.

«Его тон, – пишет биограф Чемберлена, – был совсем иным… Располагая более полными сведениями и получив энергичные представления насчет мнения палаты, общественности и доминионов, он отложил в сторону давно написанную речь по внутренним вопросам и социальному обслуживанию и взял быка за рога».

Он упрекнул Гитлера за грубое личное нарушение обязательств Мюнхенского соглашения. Он процитировал все данные Гитлером заверения: «Это мое последнее территориальное притязание в Европе», «Я больше не заинтересован в Чешском государстве и могу гарантировать это. Нам не нужно больше чехов».

«Я убежден, – сказал премьер-министр, – что после Мюнхена значительное большинство английского народа разделяло мое искреннее желание проводить ту же политику и дальше. Однако сегодня я разделяю его разочарование, его негодование в связи с тем, что эти надежды так произвольно рассеяны. Как можно примирить события этой недели с заверениями, которые я вам прочитал?

Кто может не сочувствовать гордому мужественному народу, который так внезапно стал жертвой вторжения, свобода которого урезана и национальная независимость утрачена?

…Нам теперь говорят, что этот захват территории был продиктован беспорядками в Чехословакии… Если и были беспорядки, то разве они не были инспирированы извне?.. Последнее ли это нападение на малое государство или же за ним последует новое? Не является ли это фактически шагом в направлении попытки добиться мирового господства силой?»

Изменение настроения Чемберлена не ограничилось словами. Следующим малым государством в списке Гитлера была Польша. Если учесть серьезность решения и необходимость проконсультироваться с очень многими, то последующий период был, вероятно, очень деятельным. Через две недели (31 марта) премьер-министр заявил в парламенте:

«Я должен теперь сообщить палате, что… в случае любых действий, которые будут явно угрожать независимости Польши и которым польское правительство ввиду этого сочтет жизненно важным оказать сопротивление своими национальными вооруженными силами, правительство Его Величества будет считать себя обязанным сразу же оказать польскому правительству всю возможную поддержку. Оно дало польскому правительству заверение в этом смысле. Могу добавить, что французское правительство уполномочило меня разъяснить, что оно занимает в этом вопросе такую же позицию, как и правительство Его Величества…»

Теперь мы приходим к кульминационному пункту этой печальной повести о неверных выводах, сделанных благонамеренными и способными людьми. Тот факт, что мы дошли до такого положения, возлагает вину перед историей на тех, кто нес за это ответственность, какими бы благородными мотивами они ни руководствовались. Оглянемся назад и посмотрим, с чем мы последовательно мирились или от чего отказывались: разоружение Германии на основании торжественно заключенного договора; перевооружение Германии в нарушение торжественно заключенного договора; ликвидация превосходства или даже равенства сил в воздухе; насильственная оккупация Рейнской области и строительство или начало строительства линии Зигфрида; создание оси Берлин – Рим; растерзанная и поглощенная рейхом Австрия; покинутая и загубленная мюнхенским сговором Чехословакия; переход ее линии крепостей в руки Германии; ее мощный арсенал «Шкода» выпускает отныне вооружение для германских армий; с одной стороны, отвергнутая попытка президента Рузвельта стабилизировать положение в Европе или добиться перелома вмешательством США, а с другой – игнорирование несомненного желания Советской России присоединиться к западным державам и принять любые меры для спасения Чехословакии; отказ от помощи 35 чехословацких дивизий против еще не созревшей немецкой армии, когда сама Великобритания могла послать только две дивизии для укрепления фронта во Франции. Все оказалось бесполезным.

И вот теперь, когда все эти преимущества и вся эта помощь были потеряны и отброшены, Англия, ведя за собой Францию, предлагает гарантировать целостность Польши – той самой Польши, которая всего полгода назад с жадностью гиены приняла участие в ограблении и уничтожении чехословацкого государства. Имело смысл вступить в бой за Чехословакию в 1938 году, когда Германия едва могла выставить полдюжины обученных дивизий на Западном фронте, когда французы, располагая 60–70 дивизиями, несомненно, могли бы прорваться за Рейн или в Рур. Однако все это было сочтено неразумным, неосторожным, недостойным современных взглядов и нравственности. И тем не менее теперь две западные демократии наконец заявили о готовности поставить свою жизнь на карту из-за территориальной целостности Польши. В истории, которая, как говорят, в основном представляет собой список преступлений, безумств и несчастий человечества, после самых тщательных поисков мы вряд ли найдем что-либо подобное такому внезапному и полному отказу от проводившейся пять или шесть лет политики благодушного умиротворения и ее превращению почти мгновенно в готовность пойти на явно неизбежную войну в гораздо худших условиях и в самых больших масштабах.

Кроме того, как могли бы мы защитить Польшу и осуществить свою гарантию? Только объявив войну Германии и атаковав более мощный Западный вал и более сильную германскую армию, чем те, перед которыми мы отступили в сентябре 1938 года. Вот вехи на пути к катастрофе. Таков перечень капитуляций перед непрерывно возраставшей мощью Германии – сначала, когда все было легко, и позднее, когда положение стало труднее. Однако теперь наконец Англия и Франция перестали уступать. Наконец было принято решение – в наихудший момент и на наихудшей основе – решение, которое, несомненно, должно было привести к истреблению десятков миллионов людей. Это был пример того, как сторонники правого дела сознательно и со всей утонченностью извращенного искусства были вовлечены в смертельную борьбу после того, как столь непредусмотрительно были утрачены все их выгоды и преимущества.

Возможности организации какого бы то ни было сопротивления германской агрессии в Восточной Европе были теперь почти исчерпаны. Венгрия находилась в германском лагере. Польша отшатнулась от чехов и не желала тесного сотрудничества с Румынией. Ни Польша, ни Румыния не желали допустить действия русских против Германии через их территории. Ключом к созданию великого союза было достижение взаимопонимания с Россией. 18 марта русское правительство, которого все происходившее глубоко затрагивало, несмотря на то, что перед ним захлопнули дверь во время мюнхенского кризиса, предложило созвать совещание шести держав. И в этом вопросе у Чемберлена было весьма определенное мнение. 26 марта он писал в частном письме:

«Должен признаться, что Россия внушает мне самое глубокое недоверие. Я нисколько не верю в ее способность провести действенное наступление, даже если бы она этого хотела. И я не доверяю ее мотивам, которые, по моему мнению, имеют мало общего с нашими идеями свободы. Она хочет только рассорить всех остальных. Кроме того, многие из малых государств, в особенности Польша, Румыния и Финляндия, относятся к ней с ненавистью и подозрением»[28].

Ввиду этого советское предложение о совещании шести держав было принято холодно, и его предали забвению.

Исчезла также возможность оторвать Италию от оси, чему отводилось такое видное место в английских официальных расчетах. 26 марта Муссолини произнес яростную речь, в которой подчеркнул итальянские притязания против Франции на Средиземном море. Втайне он замышлял распространение итальянского влияния на Балканах и в Адриатике, чтобы создать противовес продвижению Германии в Центральной Европе. Его планы вторжения в Албанию были уже готовы.

29 марта Чемберлен сообщил в парламенте о намерении удвоить территориальную армию с включением в нее, на бумаге, 210 тысяч человек (без оружия). 3 апреля начальник гитлеровского штаба Кейтель издал секретную «Директиву вооруженным силам на 1939–1940 годы», касавшуюся Польши. Она была зашифрована под названием «Белый план». Фюрер добавил следующие указания: «Подготовка должна быть проведена таким образом, чтобы операции могли начаться в любой момент, начиная с 1 сентября».

4 апреля правительство пригласило меня на завтрак в отеле «Савой» в честь польского министра иностранных дел полковника Бека, который прибыл с важным официальным визитом. Я встречался с ним годом раньше на Ривьере, где мы как-то завтракали вдвоем. Теперь я спросил его:

«Удастся ли вам благополучно проехать на своем экстренном поезде через Германию в Польшу?»

Он ответил:

«Думаю, что на это у нас еще хватит времени».

Теперь нас ожидал новый кризис.

На рассвете 7 апреля 1939 года итальянские войска высадились в Албании и после короткой стычки оккупировали страну. Как Чехословакия должна была стать базой для агрессии против Польши, так Албании предназначалась роль трамплина для действий Италии против Греции и для нейтрализации Югославии. Английское правительство уже взяло на себя обязательство в интересах сохранения мира в Северо-Восточной Европе. Но что было делать с угрозой, возникавшей на Юго-Востоке? Корабль мира дал течь во многих местах.

9 апреля я писал премьер-министру:

«Мне кажется, что сейчас счет идет на часы. Нам совершенно необходимо вернуть себе дипломатическую инициативу. Сейчас этого уже невозможно добиться такими мерами, как декларации, денонсирование англо-итальянского соглашения или отозвание нашего посла…

Сейчас на карту поставлен ни больше ни меньше как весь Балканский полуостров. Если эти государства будут и дальше подвергаться нажиму Германии и Италии, а мы будем им казаться неспособными к действию, они будут вынуждены договориться о наилучших для себя условиях с Берлином и Римом. В каком тяжелом положении мы окажемся в таком случае! У нас будут обязательства в отношении Польши, и мы будем поэтому вовлечены в дела Восточной Европы, и в то же время мы лишимся всякой надежды на тот широкий союз, который в случае его возникновения мог бы означать спасение».

15 апреля 1939 года после объявления германского протектората над Богемией и Моравией Геринг встретился с Муссолини и Чиано, чтобы информировать итальянцев о ходе подготовки Германии к войне. Протоколы этого совещания найдены. В одном месте – это выступление Геринга – говорится:

«Тяжелое вооружение Чехословакии показывает во всяком случае, каким опасным оно могло бы оказаться в случае серьезного столкновения, даже после Мюнхена. В результате действий Германии положение обеих стран оси улучшилось, в частности, благодаря экономическим возможностям, открывшимся из-за переключения на Германию больших производственных мощностей Чехословакии. Это содействует значительному укреплению сил оси по сравнению с западными державами. Кроме того, Германии не нужно теперь держать наготове ни одной дивизии для обороны против этой страны на случай более крупного конфликта. Это также представляет собой преимущество, которым в конечном счете воспользуются обе страны оси… Акция Германии в Чехословакии должна считаться выгодной для держав оси. Германия могла бы теперь атаковать эту страну (Польшу) с двух флангов. Ее авиация находится всего в 25 минутах полета от нового промышленного центра Польши, передвинутого из-за близости к границе в глубь страны, поближе к другим польским промышленным районам»[29].

«Бескровное разрешение чешского конфликта осенью 1938-го и весной 1939 года, а также аннексия Словакии, – заявил генерал Йодль на лекции несколько лет спустя, – округлили территорию Великой Германии таким образом, что стало возможно рассматривать польскую проблему на основе более или менее благоприятных стратегических предпосылок»[30].

В день визита Геринга в Рим президент Рузвельт направил Гитлеру и Муссолини личное послание, в котором призывал их дать гарантию, что они не предпримут никакой дальнейшей агрессии в течение десяти «или даже двадцати пяти лет, если можно так далеко предвидеть будущее». Дуче сначала отказался прочесть этот документ, а затем заметил: «Следствие детского паралича!» В то время он не предполагал, что его самого постигнет худшее бедствие.

27 апреля премьер-министр принял важное решение ввести воинскую повинность, хотя сам не раз обещал не предпринимать такого шага.

Введение воинской повинности на том этапе, конечно, не дало нам армии. Повинность распространялась только на молодежь в возрасте 20 лет. Ее надо было еще обучить, а затем и вооружить. Однако этот символический жест имел исключительно важное значение для Франции и Польши, а также для других стран, которые мы щедро одарили нашими гарантиями.

Хотя Чемберлен все еще надеялся предотвратить войну, было ясно, что он не станет колебаться, если она вспыхнет. По словам Фейлинга, он записал в своем дневнике:

«Шансы Черчилля (на включение в состав правительства) улучшаются по мере того, как война становится более вероятной, и наоборот»[31].

Это был, пожалуй, несколько пренебрежительный отзыв. Я думал не только о том, чтобы еще раз стать министром. Все же я понимал точку зрения премьер-министра. Он знал, что в случае войны ему придется обратиться ко мне, и правильно предполагал, что я откликнусь на призыв. С другой стороны, он опасался, что Гитлер расценит мое участие в правительстве как проявление враждебности и что это уничтожит последние надежды на мир. Такая точка зрения была естественной, но неправильной. Тем не менее вряд ли можно винить Чемберлена за то, что он не хотел обострять столь серьезного и щекотливого положения ради включения в состав своего правительства определенного члена палаты общин. В марте вместе с Иденом и тридцатью другими консерваторами я внес резолюцию с призывом создать национальное правительство. Летом в стране возникло значительное движение в поддержку такого шага или по крайней мере за включение в состав кабинета меня и Идена.

С течением времени почти все газеты по инициативе «Дейли телеграф» (от 3 июля), подхваченной «Манчестер гардиан», отразили такую тенденцию общественного мнения. Я был удивлен, видя, что эта точка зрения находит ежедневное постоянное выражение. В течение недель на лондонских витринах для афиш висели тысячи огромных плакатов: «Верните Черчилля!» Десятки молодых добровольцев, мужчин и женщин, носили плакаты с такими же лозунгами перед палатой общин. Я не имел ничего общего с такими методами агитации, но я, без сомнения, вошел бы в правительство, если бы мне это предложили. Однако удача сопутствовала мне и здесь, и события продолжали развиваться своим логическим, естественным и ужасным путем.

Глава 20

Советская загадка

Мы достигли периода, когда всякие отношения между Англией и Германией прекратились. Теперь мы, конечно, знаем, что со времени прихода Гитлера к власти между нашими двумя странами никогда не было никаких подлинных взаимоотношений. Гитлер только стремился путем уговоров или запугивания заставить Англию предоставить ему свободу рук в Восточной Европе, а Чемберлен лелеял надежду умиротворить Гитлера, перевоспитать его и наставить на путь истинный. Однако пришло время, когда рассеялись последние иллюзии английского правительства. Кабинет окончательно убедился, что нацистская Германия означает войну, и премьер-министр предложил гарантии и заключил союзы там, где это было еще возможно, независимо от того, могли ли мы оказать действенную помощь этим странам. К польской гарантии прибавилась гарантия, данная Румынии, а затем союз с Турцией.

Теперь нам придется вспомнить жалкий клочок бумаги, подписания которого Чемберлен добился от Гитлера в Мюнхене и которым он торжествующе размахивал перед толпой, выходя из самолета в Хестоне. В этом документе он упомянул о двух связях, которые, по его предположению, существовали между ним и Гитлером и между Англией и Германией, а именно о Мюнхенском соглашении и англо-германском морском соглашении. Порабощение Чехословакии уничтожило первое из них. Теперь Гитлер отмахнулся от второго.

Выступая 28 апреля в рейхстаге, он заявил:

«Поскольку сегодня Англия в печати и официально поддерживает мнение о необходимости противодействовать Германии при всех обстоятельствах и подтверждает это известной нам политикой окружения, исчезло основание для морского договора. Поэтому я решил послать сегодня английскому правительству соответствующее уведомление. Для нас это не имеет практического, материального значения, поскольку я еще надеюсь на возможность предотвратить гонку вооружений с Англией; это вопрос самоуважения. Впрочем, если бы английское правительство пожелало снова вступить с Германией в переговоры по этой проблеме, никто не был бы так рад, как я, что еще имеется возможность достигнуть ясного и откровенного взаимопонимания»[32].

Англо-германское морское соглашение, которое было столь явно выгодным для Гитлера в важный и критический момент в его политике, изображалось теперь им как любезность в отношении Англии, блага которой могут быть отняты в знак немилости Германии. Фюрер оставлял английскому правительству надежду, что он, возможно, согласится обсуждать военно-морские проблемы с правительством Его Величества в будущем. Он, может быть, даже ожидал, что одураченные им прежде люди будут упорствовать в своей политике умиротворения. Ему это было теперь совершенно безразлично. У него была Италия, у него было превосходство в воздухе; у него были Австрия и Чехословакия со всеми вытекавшими отсюда последствиями. У него был его Западный вал. Что касается чисто морской области, он всегда строил подводные лодки с максимальной быстротой независимо от какого бы то ни было соглашения. В порядке формальности он всегда ссылался на свое право строить столько же, сколько англичане, но это ничуть не ограничивало германскую программу строительства подводных лодок. Что же касается более крупных кораблей, то он не мог полностью использовать щедрые возможности, предоставленные ему морским соглашением. Поэтому он сделал наглый и ловкий шаг, швырнув соглашение обратно в лицо простачкам, его заключившим. В той же речи Гитлер денонсировал германо-польский пакт о ненападении. В качестве непосредственного повода он привел англо-польскую гарантию, «…которая, при известных обстоятельствах, заставит Польшу предпринять военные действия против Германии в случае столкновения между Германией и другой державой, в котором будет в свою очередь участвовать Англия. Это обязательство противоречит соглашению, которое я заключил некоторое время назад с маршалом Пилсудским… Поэтому я считаю, что соглашение односторонне нарушено Польшей и, таким образом, больше не существует. Я направил соответствующее уведомление польскому правительству…»

Изучив в то время эту речь, я писал в одной из своих статей:

«Денонсирование германо-польского пакта о ненападении 1934 года – чрезвычайно серьезный и угрожающий шаг. Этот пакт был подтвержден совсем недавно – в январе, когда Риббентроп посетил Варшаву. Подобно англо-германскому морскому соглашению, пакт был заключен по желанию Гитлера. Подобно морскому соглашению, он давал Германии явные выгоды. Оба соглашения облегчили положение Германии, когда она была слабой. Морское соглашение фактически было равносильно согласию Великобритании на нарушение военных статей Версальского договора. Германо-польский пакт позволил нацистам сосредоточить внимание сначала на Австрии, а затем на Чехословакии, что имело гибельные последствия для этих несчастных стран. Он временно ослабил связи между Францией и Польшей и помешал развитию солидарности между государствами Восточной Европы. Теперь, когда он сослужил Германии свою службу, его отбросили односторонним актом. Тем самым Польшу поставили в известность, что теперь она включена в зону потенциальной агрессии».

Английскому правительству необходимо было срочно задуматься над практическим значением гарантий, данных Польше и Румынии. Ни одна из этих гарантий не имела военной ценности иначе, как в рамках общего соглашения с Россией. Поэтому именно с этой целью 16 апреля начались наконец переговоры в Москве между английским послом и Литвиновым. Если учесть, какое отношение советское правительство встречало до сих пор, теперь от него не приходилось ожидать многого. Однако 17 апреля оно выдвинуло официальное предложение, текст которого не был опубликован, о создании единого фронта взаимопомощи между Великобританией, Францией и СССР. Эти три державы, если возможно, то с участием Польши, должны были также гарантировать неприкосновенность тех государств Центральной и Восточной Европы, которым угрожала германская агрессия.

Препятствием к заключению такого соглашения служил ужас, который эти самые пограничные государства испытывали перед советской помощью в виде советских армий, которые могли пройти через их территории, чтобы защитить их от немцев и попутно включить в советско-коммунистическую систему. Ведь они были самыми яростными противниками этой системы. Польша, Румыния, Финляндия и три прибалтийских государства не знали, чего они больше страшились – германской агрессии или русского спасения. Именно необходимость сделать такой жуткий выбор парализовала политику Англии и Франции.

Однако даже сейчас не может быть сомнений в том, что Англии и Франции следовало принять предложение России, провозгласить тройственный союз и предоставить методы его функционирования в случае войны на усмотрение союзников, которые тогда вели бы борьбу против общего врага. В такой обстановке господствуют иные настроения. Во время войны союзники склонны во многом уступать желаниям друг друга. Молот сражений гремит на фронте, и становятся хорошими любые возможные средства, которые в мирное время были бы неприемлемыми. В таком великом союзе, который мог бы возникнуть, одному союзнику было бы нелегко вступить на территорию другого без приглашения.

Однако Чемберлен и министерство иностранных дел встали в тупик перед этой загадкой сфинкса. Когда события движутся с такой быстротой и в такой массе, как было в данном случае, разумно делать не более одного шага за один раз. Союз между Англией, Францией и Россией вызвал бы серьезную тревогу у Германии в 1939 году, и никто не может доказать, что даже тогда война не была бы предотвращена. Следующий шаг можно было бы сделать, имея перевес сил на стороне союзников. Их дипломатия вернула бы себе инициативу. Гитлер не мог бы позволить себе ни начать войну на два фронта, которую он сам так резко осуждал, ни испытать неудачу. Очень жаль, что он не был поставлен в такое затруднительное положение, которое вполне могло бы стоить ему жизни. Государственные деятели призваны решать не только легкие вопросы. Последние часто разрешаются сами собой. Именно когда чаша весов колеблется, когда обстановка не ясна, возникает возможность принятия решений, которые могут спасти мир. Поскольку мы сами поставили себя в это ужасное положение 1939 года, было жизненно важно опереться на более широкую надежду.

Даже сейчас невозможно установить момент, когда Сталин окончательно отказался от намерения сотрудничать с западными демократиями и решил договориться с Гитлером. В самом деле, представляется вероятным, что такого момента вообще не было. Опубликование американским государственным департаментом массы документов, захваченных в архивах германского министерства иностранных дел, познакомило нас с рядом доселе неизвестных фактов. По-видимому, что-то произошло еще в феврале 1939 года. Это, впрочем, почти наверняка было связано с проблемами торговли, на которых сказывался статут Чехословакии после Мюнхена и которые требовали обсуждения между двумя странами. Включение Чехословакии в рейх в середине марта осложнило эти проблемы. У России были контракты с чехословацким правительством на поставки оружия заводами «Шкода». Какова должна быть судьба этих контрактов теперь, когда заводы «Шкода» стали германским арсеналом?

17 апреля статс-секретарь германского министерства иностранных дел Вайцзекер записал, что русский посол посетил его в этот день впервые со времени вручения им верительных грамот почти за год до этого. Он спросил о контрактах заводов «Шкода». Вайцзекер ответил, что «нельзя сказать, чтобы для поставок военных материалов в Советскую Россию создавалась сейчас благоприятная атмосфера в связи с сообщениями о заключении русско-англо-французского воздушного пакта и тому подобное». В ответ на это советский посол перешел сразу от торговли к политике и спросил статс-секретаря, что он думает о германо-русских отношениях. Вайцзекер ответил, что, как ему кажется, «русская печать в последнее время не полностью разделяет антигерманский тон американских и некоторых английских газет». На это советский посол сказал:

«Идеологические разногласия почти не отразились на русско-итальянских отношениях, и они не обязательно должны явиться препятствием также для Германии. Советская Россия не воспользовалась нынешними трениями между западными демократиями и Германией в ущерб последней, и у нее нет такого желания. У России нет причин, по которым она не могла бы поддерживать с Германией нормальные отношения. А нормальные отношения могут делаться все лучше и лучше».

Мы должны считать этот разговор многозначительным, в особенности ввиду одновременных переговоров в Москве между английским послом и Литвиновым и ввиду официального советского предложения от 17 апреля о заключении тройственного союза с Великобританией и Францией. Это было первым явным признаком сдвига в позиции России. С тех пор началась «нормализация» отношений с Германией, которая шла абсолютно параллельно переговорам о тройственном союзе против германской агрессии.

Если бы, например, по получении русского предложения Чемберлен ответил «Хорошо. Давайте втроем объединимся и сломаем Гитлеру шею» или что-нибудь в этом роде, парламент бы его одобрил, Сталин бы понял, и история могла бы пойти по иному пути. Во всяком случае по худшему пути она пойти не могла.

4 мая я комментировал положение следующим образом:

«Самое главное – нельзя терять времени. Прошло уже десять или двенадцать дней с тех пор, как было сделано русское предложение. Английский народ, который, пожертвовав достойным, глубоко укоренившимся обычаем, принял теперь принцип воинской повинности, имеет право совместно с Французской Республикой призвать Польшу не ставить препятствий на пути к достижению общей цели. Нужно не только согласиться на полное сотрудничество России, но и включить в союз три Прибалтийских государства – Литву, Латвию и Эстонию. Этим трем государствам с воинственными народами, которые располагают совместно армиями, насчитывающими, вероятно, двадцать дивизий мужественных солдат, абсолютно необходима дружественная Россия, которая дала бы им оружие и оказала другую помощь.

Нет никакой возможности удержать Восточный фронт против нацистской агрессии без активного содействия России. Россия глубоко заинтересована в том, чтобы помешать замыслам Гитлера в Восточной Европе. Пока еще может существовать возможность сплотить все государства и народы от Балтики до Черного моря в единый прочный фронт против нового преступления или вторжения. Если подобный фронт был бы создан со всей искренностью при помощи решительных и действенных военных соглашений, то в сочетании с мощью западных держав он мог бы противопоставить Гитлеру, Герингу, Гиммлеру, Риббентропу, Геббельсу и компании такие силы, которым германский народ не захочет бросить вызов».

Вместо этого длилось молчание, пока готовились полумеры и благоразумные компромиссы. Эта проволочка оказалась роковой для Литвинова. Его последняя попытка добиться ясного решения от западных держав была осуждена на провал. Наши акции котировались очень низко. Для безопасности России требовалась совершенно иная внешняя политика, и нужно было найти для нее нового выразителя. 3 мая в официальном коммюнике из Москвы сообщалось, что «Литвинов освобожден от обязанностей народного комиссара по иностранным делам по его собственной просьбе и что его обязанности будет выполнять премьер Молотов». Германский поверенный в делах в Москве сообщил 4 мая следующее:

«Поскольку Литвинов еще 2 мая принял английского посла и поскольку его фамилия была упомянута вчера в печати в числе почетных гостей на параде, его смещение, по-видимому, результат непосредственного решения Сталина… На последнем съезде партии Сталин призывал проявлять осторожность, чтобы не допустить вовлечения Советского Союза в конфликт. Считают, что Молотов (не еврей) “самый близкий друг и соратник Сталина”. Его назначение, видимо, гарантирует, что внешняя политика будет дальше проводиться в строгом соответствии с идеями Сталина».

Советские дипломатические представители за границей получили указания уведомить правительства, при которых они были аккредитованы, что эта перемена не означает изменения во внешней политике России. Московское радио объявило 4 мая, что Молотов будет продолжать политику обеспечения безопасности на Западе, которая в течение многих лет была целью Литвинова. Малоизвестный за пределами России, Молотов стал комиссаром по иностранным делам и действовал в самом тесном согласии со Сталиным. Он был свободен от всяких помех в виде прежних заявлений, свободен от атмосферы Лиги Наций, способен двигаться в любом направлении, которого, как могло казаться, требовало самосохранение России. Был, собственно говоря, только один путь, по которому он мог, вероятно, пойти теперь. Он всегда благосклонно относился к достижению договоренности с Гитлером. Мюнхен и многое другое убедили советское правительство, что ни Англия, ни Франция не станут сражаться, пока на них не нападут, и что даже в таком случае от них будет мало проку. Надвигавшаяся буря была готова вот-вот разразиться. Россия должна была позаботиться о себе.

Смещение Литвинова ознаменовало конец целой эпохи. Оно означало отказ Кремля от всякой веры в пакт безопасности с западными державами и возможность создания Восточного фронта против Германии.

Еврей Литвинов ушел, и было устранено главное предубеждение Гитлера. С этого момента германское правительство перестало называть свою политику антибольшевистской и обратило всю свою брань в адрес «плутодемократий». Статьи в газетах заверяли Советы, что германское «жизненное пространство» не распространяется на русскую территорию, что оно фактически оканчивается повсюду на русской границе. Следовательно, не могло быть причин для конфликта между Россией и Германией, если Советы не вступят с Англией и Францией в соглашения об «окружении». Германский посол граф Шуленбург, который был вызван в Берлин для длительных консультаций, вернулся в Москву с предложением о выгодных товарных кредитах на долгосрочной основе. Обе стороны двигались по направлению к заключению договора.

Человек, которого Сталин тогда выдвинул на трибуну советской внешней политики, заслуживает описания, которым в то время не располагали английское и французское правительства. Вячеслав Молотов – человек выдающихся способностей и хладнокровно беспощадный.

Он благополучно пережил все страшные случайности и испытания, которым все большевистские вожди подвергались в годы торжества революции. Он жил и процветал в обществе, где постоянно меняющиеся интриги сопровождались постоянной угрозой личной ликвидации. Его черные усы и проницательные глаза, плоское лицо, словесная ловкость и невозмутимость хорошо отражали его достоинства и искусство. Он стоял выше всех среди людей, пригодных быть агентами и орудием политики машины, действие которой невозможно было предсказать. Я встречался с ним только на равной ноге, в переговорах, где порой мелькала тень юмора, или на банкетах, где он любезно предлагал многочисленные формальные и бессодержательные тосты. Я никогда не видел человеческого существа, которое больше подходило бы под современное представление об автомате. И все же при этом он был, очевидно, разумным и тщательно отшлифованным дипломатом. Как он относился к людям, стоявшим ниже его, сказать не могу. То, как он вел себя по отношению к японскому послу в течение тех лет, когда в результате Тегеранской конференции Сталин обещал атаковать Японию после разгрома германской армии, можно представить себе по записям их бесед. Одно за другим щекотливые, зондирующие и затруднительные свидания проводились с полным хладнокровием, с непроницаемой скрытностью и вежливой официальной корректностью. Завеса не приоткрывалась ни на мгновение. Ни разу не было ни одной ненужной резкой ноты. Его улыбка, дышавшая сибирским холодом, его тщательно взвешенные и часто мудрые слова, его любезные манеры делали из него идеального выразителя советской политики в мировой ситуации, грозившей смертельной опасностью.

Переписка с ним по спорным вопросам всегда была бесполезной, и если в ней упорствовали, она заканчивалась ложью и оскорблениями. Лишь однажды я как будто добился от него естественной, человеческой реакции. Это было весной 1942 года, когда он остановился в Англии на обратном пути из Соединенных Штатов, мы подписали англо-советский договор, и ему предстоял опасный перелет на родину. У садовой калитки на Даунинг-стрит, которой мы пользовались в целях сохранения тайны, я крепко пожал ему руку, и мы взглянули друг другу в глаза. Внезапно он показался мне глубоко тронутым. Под маской стал виден человек. Он ответил мне таким же крепким пожатием. Мы молча сжимали друг другу руки. Однако тогда мы были прочно объединены, и речь шла о том, чтобы выжить или погибнуть вместе. Вся его жизнь прошла среди гибельных опасностей, которые либо угрожали ему самому, либо навлекались им на других. Нет сомнений, что в Молотове советская машина нашла способного и во многих отношениях типичного представителя – всегда верного члена партии и последователя коммунизма. Дожив до старости, я радуюсь, что мне не пришлось пережить того напряжения, какому он подвергался, – я предпочел бы вовсе не родиться. Что же касается руководства внешней политикой, то Сюлли, Талейран и Меттерних с радостью примут его в свою компанию, если только есть такой загробный мир, куда большевики разрешают себе доступ.

8 мая английское правительство наконец ответило на советскую ноту от 17 апреля. Хотя текст английского документа не был обнародован, ТАСС опубликовало 9 мая заявление, в котором излагались основные пункты английских предложений. 10 мая официальный орган газета «Известия» напечатала коммюнике, где говорилось, что изложение агентством Рейтер английских предложений, а именно, что «советское правительство должно дать отдельные гарантии всем соседним государствам и что Великобритания обязуется прийти на помощь СССР, если последний будет вовлечен в войну в результате своих гарантий», не соответствует действительности. советское правительство, говорилось в коммюнике, получило английские контрпредложения 8 мая, но в них не упоминалось об обязательстве Советского Союза дать отдельные гарантии каждому из соседних с ним государств. Однако в них действительно говорилось, что СССР будет обязан прийти немедленно на помощь Великобритании и Франции в случае, если они будут вовлечены в войну в связи со своими гарантиями, данными Польше и Румынии. Однако не упоминалось ни словом о какой-либо их помощи Советскому Союзу, если бы он оказался вовлеченным в войну вследствие своих обязательств в отношении какого-либо из государств Восточной Европы.

Несколько позже в тот же самый день Чемберлен заявил, что правительство приняло на себя новые обязательства в Восточной Европе, не приглашая советское правительство к прямому участию ввиду различных затруднений. По его словам, правительство Его Величества предложило, чтобы советское правительство сделало от собственного имени аналогичную декларацию и выразило готовность, если его об этом попросят, оказать помощь странам, которые могут стать жертвой агрессии и будут готовы защищать свою независимость.

«Почти одновременно советское правительство предложило более широкий и более жесткий план, который, независимо от его возможных преимуществ, неизбежно вызывал, по мнению правительства Его Величества, те самые затруднения, которых оно пыталось избежать с помощью своих предложений.

Вследствие этого правительство Его Величества указало советскому правительству на наличие таких трудностей. В то же время оно несколько видоизменило свои первоначальные предложения. В частности, оно (правительство Его Величества) уточнило, что если советское правительство желает поставить свое вмешательство в зависимость от вмешательства Великобритании и Франции, то у правительства Его Величества со своей стороны нет возражений».

Нужно пожалеть, что об этом не было недвусмысленно заявлено двумя неделями раньше.

Здесь следует упомянуть, что 12 мая турецкий парламент официально ратифицировал англо-турецкое соглашение. Посредством такого расширения наших обязательств мы надеялись укрепить свое положение на Средиземном море на случай кризиса. Это было нашим ответом на оккупацию Албании Италией. Точно так же, как закончился период переговоров с Германией, наши отношения с Италией зашли фактически в такой же тупик.

Переговоры с Россией шли вяло, и 19 мая весь этот вопрос был поднят в палате общин. Краткие прения, носившие серьезный характер, фактически ограничились выступлениями лидеров партий и видных бывших министров. Ллойд Джордж, Иден и я настойчиво указывали правительству на жизненно важную необходимость немедленно заключить с Россией соглашение наиболее далеко идущего характера и на условиях равноправия. Первым выступил Ллойд Джордж, который в самых мрачных красках нарисовал картину смертельной опасности:

«Во всем мире создалось впечатление, что агрессоры готовят что-то вроде нового нападения. Никто не знает наверняка, где это произойдет. Мы видим, что они спешно вооружаются невиданными доныне темпами, выпуская в первую очередь оружие для наступления – танки, бомбардировщики, подводные лодки. Мы знаем, что они занимают и укрепляют новые позиции, которые дадут им стратегические преимущества в войне против Франции и нас самих… Основная военная цель и план диктаторов заключаются в том, чтобы добиться быстрых результатов, избежать длительной войны. Затяжная война никогда не устраивает диктаторов. Затяжная война, вроде испанской, истощает силы диктаторов; великая оборона русских, не давшая им ни одной большой победы, сломила Наполеона. Идеалом Германии является и всегда была война, быстро доводимая до конца. Война против Австрии в 1866 году продолжалась всего несколько недель, а война 1870 года велась таким образом, что фактически закончилась через один-два месяца. В 1914 году планы были составлены с точно такой же целью, которая чуть-чуть не была достигнута. И она была бы достигнута, если бы не Россия. Однако, как только немцам не удалось одержать быстрой победы, их игра была проиграна. Можете быть уверены, что великие военные мыслители Германии давно обсуждают вопрос о том, в чем была ошибка в 1914 году, чего не хватало Германии, как можно восполнить пробелы и исправить промахи или избежать их в следующей войне».

В ответ выступил премьер-министр, который впервые познакомил нас со своим отношением к советскому предложению. Он принял его, бесспорно, холодно и фактически с пренебрежением.

«Если нам удастся разработать метод, с помощью которого мы сможем заручиться сотрудничеством и помощью Советского Союза в деле создания такого фронта мира, мы будем это приветствовать, мы хотим этого, мы считаем это ценным. Утверждение, будто мы презираем помощь Советского Союза, ни на чем не основано. Независимо от ничем не подтвержденных оценок точных достоинств русских вооруженных сил или наилучшего их использования нет таких глупцов, которые считали бы, что эта огромная страна с ее громадным населением и колоссальными ресурсами была бы незначительным фактором в такой ситуации, с которой нам сейчас приходится иметь дело».

Это заявление, по-видимому, указывало на то же непонимание масштабов, какое мы видели в резком отказе, встретившем предложение Рузвельта год назад.

Затем выступил я:

«Я никак не могу понять, каковы возражения против заключения соглашения с Россией, которого сам премьер-министр как будто желает, против его заключения в широкой и простой форме, предложенной русским советским правительством?

Предложения, выдвинутые русским правительством, несомненно, имеют в виду тройственный союз между Англией, Францией и Россией. Такой союз мог бы распространить свои преимущества на другие страны, если они их пожелают и выразят свое такое желание. Единственная цель союза – оказать сопротивление дальнейшим актам агрессии и защитить жертвы агрессии. Я не вижу в этом чего-либо предосудительного. Что плохого в этом простом предложении? Говорят: “Можно ли доверять русскому советскому правительству?” Думаю, что в Москве говорят: “Можем ли мы доверять Чемберлену?” Мы можем сказать, я надеюсь, что на оба эти вопроса следует ответить утвердительно. Я искренне надеюсь на это…

Если вы готовы стать союзниками России во время войны, во время величайшего испытания, великого случая проявить себя для всех, если вы готовы объединиться с Россией в защите Польши, которую вы гарантировали, а также в защите Румынии, то почему вы не хотите стать союзниками России сейчас, когда этим самым вы, может быть, предотвратите войну? Мне непонятны все эти тонкости дипломатии и проволочки. Если случится самое худшее, вы все равно окажетесь вместе с ними в самом горниле событий и вам придется выпутываться вместе с ними по мере возможности. Если же трудности не возникнут, вам будет обеспечена безопасность на предварительном этапе…

Ясно, что Россия не пойдет на заключение соглашений, если к ней не будут относиться как к равной и, кроме того, если она не будет уверена, что методы, используемые союзниками – фронтом мира, – могут привести к успеху. Никто не хочет связываться с нерешительным руководством и неуверенной политикой. Наше правительство должно понять, что ни одно из этих государств Восточной Европы не сможет продержаться, скажем, год войны, если за ними не будет стоять солидная и прочная поддержка дружественной России в сочетании с союзом западных держав. Нужен надежный Восточный фронт, будь то Восточный фронт мира или фронт войны, такой фронт может быть создан только при действенной поддержке дружественной Россией, расположенной позади всех этих стран.

Если не будет создан Восточный фронт, что случится с Западом? Что случится с теми странами на Западном фронте, с которыми, по общему признанию, мы связаны, если и не дали им гарантий, – с такими странами, как Бельгия, Голландия, Дания и Швейцария? Обратимся к опыту 1917 года. В 1917 году русский фронт был сломлен и деморализован. Революция и мятеж подорвали мужество этой великой дисциплинированной армии, и положение на фронте было неописуемым.

И все же, пока не был заключен договор о ликвидации этого фронта, свыше полутора миллионов немцев были скованы на этом фронте, даже при его самом плачевном и небоеспособном состоянии. Как только этот фронт был ликвидирован, миллион немцев и пять тысяч орудий были переброшены на запад и в последнюю минуту чуть не изменили ход войны и едва не навязали нам гибельный мир.

Этот вопрос о Восточном фронте имеет гигантское значение. Я удивлен тем, что он не вызывает большего беспокойства. Я, конечно, не прошу милостей у Советской России. Сейчас не время просить милостей у других стран. Однако перед нами предложение – справедливое и, по-моему, более выгодное предложение, чем те условия, которых хочет добиться наше правительство. Это предложение проще, прямее и более действенно. Нельзя допускать, чтобы его отложили в сторону, чтобы оно ни к чему не привело. Я прошу правительство Его Величества усвоить некоторые из этих неприятных истин. Без действенного Восточного фронта невозможно удовлетворительно защитить наши интересы на Западе, а без России невозможен действенный Восточный фронт. Если правительство Его Величества, пренебрегавшее так долго нашей обороной, отрекшись от Чехословакии со всей ее военной мощью, обязавши нас, не ознакомившись с технической стороной вопроса, защитить Польшу и Румынию, отклонит и отбросит необходимую помощь России и таким образом вовлечет нас наихудшим путем в наихудшую из всех войн, оно плохо оправдает доверие и, добавлю, великодушие, с которым к нему относились и относятся его соотечественники».

Попытки западных держав создать оборонительный союз против Германии сопровождались не меньшими усилиями другой стороны. Переговоры между Риббентропом и Чиано в Комо в начале мая официально и публично увенчались так называемым «Стальным пактом», подписанным двумя министрами иностранных дел в Берлине 22 мая. Это было вызывающим ответом на хрупкую сеть английских гарантий в Восточной Европе. 23 мая, на следующий день после подписания «Стального пакта», Гитлер ускорил совещание с высшим командным составом вооруженных сил. В секретных протоколах этого совещания говорится:

«Польша всегда была на стороне наших врагов. Несмотря на договоры о дружбе, Польша всегда втайне намеревалась воспользоваться любым случаем, чтобы повредить нам. Предмет спора вовсе не Данциг. Речь идет о расширении нашего жизненного пространства на востоке и об обеспечении нашего продовольственного снабжения. Поэтому не может быть и речи о том, чтобы пощадить Польшу. Нам осталось одно решение: напасть на Польшу при первой удобной возможности. Мы не можем ожидать повторения чешского дела. Будет война. Наша задача – изолировать Польшу. Успех изоляции будет решать дело.

Не исключена возможность, что германо-польский конфликт приведет к войне на западе. В таком случае придется сражаться в первую очередь против Англии и Франции. Если бы существовал союз Франции, Англии и России против Германии, Италии и Японии, я был бы вынужден нанести Англии и Франции несколько сокрушительных ударов. Я сомневаюсь в возможности мирного урегулирования с Англией. Мы должны подготовиться к конфликту. Англия видит в нашем развитии основу гегемонии, которая ее ослабит. Поэтому Англия – наш враг, и конфликт с Англией будет борьбой не на жизнь, а на смерть.

Англия знает, что проигрыш войны будет означать конец ее мировой мощи. Англия – движущая сила сопротивления Германии. Если удастся успешно занять и удержать Бельгию и Голландию, и если Франции будет также нанесено поражение, то будут обеспечены основные условия для успешной войны против Англии»[33].

30 мая германское министерство иностранных дел направило следующую инструкцию своему послу в Москве: «В противоположность ранее намеченной политике мы теперь решили вступить в конкретные переговоры с Советским Союзом».

В то время как страны оси сплачивали свои ряды для военной подготовки, жизненно важное связующее звено между западными державами и Россией погибло. Скрытые разногласия видны из речи комиссара по иностранным делам Молотова 31 мая, произнесенной в ответ на речь Чемберлена в палате общин 19 мая.

«В связи со сделанными нам предложениями английского и французского правительств советское правительство вступило в переговоры с последними насчет необходимых мер борьбы с агрессией. Это было еще в середине апреля. Начавшиеся тогда переговоры еще не закончены. Однако некоторое время назад стало ясно, что если в самом деле хотят создать дееспособный фронт миролюбивых стран против наступления агрессии, то для этого необходимы как минимум такие условия: заключение между Англией, Францией и СССР эффективного пакта взаимопомощи против агрессии, имеющего исключительно оборонительный характер; гарантирование со стороны Англии, Франции и СССР государств Центральной и Восточной Европы, включая в их число все без исключения пограничные с СССР европейские страны, от нападения агрессоров; заключение конкретного соглашения между Англией, Францией и СССР о формах и размерах немедленной и эффективной помощи, оказываемой друг другу и гарантируемой государствам в случае нападения агрессоров».

Переговоры зашли как будто в безвыходный тупик. Принимая английскую гарантию, правительства Польши и Румынии не хотели принять аналогичного обязательства в той же форме от русского правительства. Такой же позиции придерживались и в другом важнейшем стратегическом районе – в Прибалтийских государствах. Советское правительство разъяснило, что оно присоединится к пакту о взаимных гарантиях только в том случае, если в общую гарантию будут включены Финляндия и Прибалтийские государства.

Все эти четыре страны теперь ответили отказом на такое условие и, испытывая ужас, вероятно, еще долго отказывались бы на него согласиться. Финляндия и Эстония даже утверждали, что они будут рассматривать как акт агрессии гарантию, которая будет дана им без их согласия. В тот же день, 31 мая, Эстония и Латвия подписали с Германией пакты о ненападении[34]. Таким образом, Гитлеру удалось без труда проникнуть в глубь слабой обороны запоздалой и нерешительной коалиции, направленной против него.

Глава 21

Накануне

С наступлением лета подготовка к войне продолжалась по всей Европе. Позиции дипломатов, речи политических деятелей и желания человечества с каждым днем теряли значение. Передвижения немецких войск, казалось, предвещали, что прелюдией к нападению на Польшу будет разрешение спора с Польшей о Данциге. Чемберлен выказал беспокойство в парламенте 10 июня и подтвердил свое намерение поддержать Польшу, если возникнет угроза ее независимости. Бельгийское правительство, не замечая реальных фактов, в значительной мере под влиянием своего короля, объявило 23 июня, что оно не желает переговоров с представителями штабов Англии и Франции и что Бельгия намерена соблюдать строгий нейтралитет. Ход событий привел к сплочению Англии и Франции, а также к сплочению рядов внутри страны. В течение июля между Парижем и Лондоном шло оживленное движение. Празднества 14 июля дали возможность продемонстрировать англо-французское единство. Французское правительство пригласило меня на этот блестящий спектакль.

Когда я покидал аэродром Бурже после парада, генерал Гамелен предложил мне посетить французский фронт.

«Вы никогда не видали рейнского сектора, – сказал он. – В таком случае приезжайте в августе, мы покажем вам все». В соответствии с этим был составлен план, и 15 августа генерала Спирса и меня встретил его ближайший друг генерал Жорж – командующий армиями во Франции и возможный преемник верховного главнокомандующего. Я был рад встрече с этим в высшей степени приятным и знающим офицером. Мы провели в его обществе десять дней, обсуждая военные проблемы и встречаясь с Гамеленом, который также осматривал некоторые участки этого сектора фронта.

Начав с излучины Рейна у Лотербурга, мы проехали по всему сектору до швейцарской границы. В Англии, как и в 1914 году, беззаботные люди наслаждались отдыхом, играя с детьми на пляжах. Однако здесь, на Рейне, все выглядело иначе. Все временные мосты через реку были отведены на ту или другую сторону. Постоянные мосты сильно охранялись и были заминированы. Надежные офицеры круглые сутки дежурили в ожидании сигнала, чтобы нажать кнопки и взорвать мосты. Вздувшаяся от таяния альпийских снегов большая река неслась угрюмым потоком. Солдаты французских аванпостов сидели, скорчившись в окопчиках среди кустарника. Нам сказали, что вдвоем или втроем мы можем подойти к берегу, но что ни в коем случае нельзя выходить на открытое место, чтобы не стать мишенью. На другом берегу, на расстоянии трехсот ярдов, можно было видеть там и сям немцев, работавших довольно лениво киркой и лопатой на своих укреплениях. Весь прибрежный квартал Страсбурга был уже очищен от гражданского населения. Я стоял некоторое время на страсбургском мосту и смотрел, как проехали одна-две машины. На обеих сторонах долго изучали паспорта и личности проезжающих. Здесь немецкий пост находился немногим больше чем в ста ярдах от французского. Между ними не было никаких сношений. А в Европе царил мир. Между Германией и Францией не было никакого спора. Бурля и крутясь, Рейн несся со скоростью шесть или семь миль в час. Одна-две лодки с мальчиками промчались по течению. Больше я не видел Рейна до тех пор, когда, более чем пять лет спустя, в марте 1945 года я пересек его в маленькой лодке с фельдмаршалом Монтгомери. Впрочем, это было близ Везеля, то есть гораздо севернее.

В том, что я узнал во время поездки, примечательным было полное примирение с положением обороняющегося, которое довлело над принимавшими меня французами и которое непреодолимо овладевало и мной. Беседуя с этими весьма компетентными французскими офицерами, вы чувствовали, что немцы сильнее, что у Франции уже больше нет достаточной энергии, чтобы предпринять большое наступление. Она будет бороться за свое существование – вот и все. Перед французами была укрепленная линия Зигфрида со всей возросшей огневой мощью современного оружия. В глубине души я также испытывал ужас при воспоминаниях о наступлении на Сомме и в Пашендейльских болотах. Немцы были, конечно, гораздо сильнее, чем в дни Мюнхена. Нам ничего не было известно о глубокой тревоге, терзавшей их верховное командование. Мы позволили себе дойти до такого физического и психологического состояния, что ни одно ответственное лицо – до того времени на мне не лежало никакой ответственности – не могло предполагать истинного положения вещей, а именно что только сорок две наполовину вооруженные и наполовину обученные дивизии охраняли весь длинный фронт от Северного моря до Швейцарии. Во время Мюнхена их было тринадцать.

Все эти последние недели я больше всего опасался, что, несмотря на нашу гарантию, правительство Его Величества откажется воевать с Германией, если последняя нападет на Польшу. Нет никаких сомнений, что в то время Чемберлен уже решился на такой шаг, как ни тяжел он был для него. Однако тогда я знал его еще не так хорошо, как узнал через год. Я боялся, что Гитлер попытается прибегнуть к блефу, угрожая каким-нибудь новым средством или секретным оружием, и что такая угроза собьет с толку или поставит в тупик наш обремененный заботами кабинет. Время от времени профессор Линдеман беседовал со мной об атомной энергии. Я поэтому просил его сообщить мне, в каком положении находится это дело. После беседы я написал следующее письмо Кингсли Буду, о довольно тесных отношениях с которым я уже упоминал:

Черчилль – министру авиации

5 августа 1939 года

Несколько недель назад одна из воскресных газет расписала в ярких красках огромное количество энергии, которое можно высвободить из урана с помощью недавно открытых цепных процессов, возникающих при расщеплении нейтронами атома такого типа. На первый взгляд это может предвещать появление новых взрывчатых веществ большой разрушительной силы. Ввиду этого необходимо отдать себе отчет, что это открытие, каков бы ни был его научный интерес и дальнейшее возможное практическое значение, не угрожает привести в ближайшие годы к результатам, которые можно было бы практически использовать в широком масштабе.

Судя по некоторым данным, можно предполагать, что при обострении международного напряжения будут намеренно распускаться слухи о применении этого процесса для создания какого-то нового страшного секретного взрывчатого вещества, способного смести Лондон с лица земли. «Пятая колонна», без сомнения, попытается путем такой угрозы убедить нас пойти на новую капитуляцию. Поэтому совершенно необходимо заявить о подлинном положении дела.

Во-первых, лучшие специалисты считают, что лишь небольшая составная часть урана играет действенную роль в этих процессах и что для получения крупных результатов ее нужно будет извлечь. Это – дело многих лет.

Во-вторых, цепная реакция возникает лишь в том случае, если масса урана большая. Как только освобождаемая энергия начнет нарастать, уран взорвется с незначительной силой, прежде чем удастся достигнуть действительно сильного эффекта[35]. Возможно, это будет не хуже наших нынешних взрывчатых веществ, но вряд ли даст что-либо значительно более опасное.

В-третьих, такие опыты невозможно производить в небольших масштабах. Если бы они были успешно проведены в больших масштабах (то есть с такими результатами, которыми можно было бы нам угрожать, если мы не поддадимся на шантаж), то их невозможно было бы сохранить в тайне.

В-четвертых, Берлин сейчас располагает лишь сравнительно небольшими запасами урана на территориях, ранее принадлежащих Чехословакии.

По всем этим причинам явно нет оснований опасаться, что это новое открытие дало нацистам какое-то зловещее новое секретное взрывчатое вещество для уничтожения их противников. Глухие намеки будут, несомненно, делаться, и будут упорно распространяться устрашающие слухи. Однако нужно надеяться, что они никого не обманут.

Примечательно, насколько правильным оказался такой прогноз. И не немцы нашли путь. В действительности они пошли по ложному следу и фактически отказались от попыток создать атомную бомбу, отдав предпочтение ракетам и беспилотным самолетам в тот самый момент, когда президент Рузвельт и я принимали решения и заключали памятные соглашения о массовом производстве атомных бомб.

Английское и французское правительства предприняли новые попытки договориться с Советской Россией. Было решено направить в Москву специального представителя. Иден, который установил полезный контакт со Сталиным несколько лет назад, вызвался поехать. Это великодушное предложение было отклонено премьер-министром. Вместо Идена эта важнейшая миссия была возложена 12 июня на Стрэнга – способного чиновника, не имевшего, однако, никакого веса и влияния вне министерства иностранных дел. Это было новой ошибкой. Назначение столь второстепенного лица было фактически оскорбительным. Вряд ли Стрэнг мог проникнуть через верхний покров советского организма. Во всяком случае было уже слишком поздно. Много воды утекло с тех пор, как Майский был послан повидаться со мной в Чартуэлле в августе 1938 года. Позади был Мюнхен. Армии Гитлера имели еще год для подготовки. Его военные заводы, подкрепленные заводами «Шкода», работали на полную мощность. Советское правительство было очень заинтересовано в Чехословакии, но Чехословакии уже не было, Бенеш жил в изгнании. В Праге правил немецкий гаулейтер.

С другой стороны, Польша означала для России ряд совершенно иных политических и стратегических проблем вековой давности. Их последним крупным столкновением было сражение за Варшаву в 1919 году, когда вторгнувшиеся в Польшу большевистские армии были отброшены Пилсудским при помощи советов генерала Вейгана и английской миссии во главе с лордом д'Аберноном, а затем подверглись преследованию с кровожадной мстительностью. Все эти годы Польша была авангардом антибольшевизма. Левой рукой она поддерживала антисоветские Прибалтийские государства. Однако правой рукой она помогла ограбить Чехословакию в Мюнхене. Советское правительство было уверено, что Польша его ненавидит, а также что Польша не способна противостоять натиску немцев. В такой обстановке перспективы миссии Стрэнга не были блестящими.

Переговоры вращались вокруг вопроса о нежелании Польши и Прибалтийских государств быть спасенными Советами от Германии; здесь не было достигнуто никаких успехов. В передовой статье 13 июня «Правда» уже заявила, что для безопасности СССР жизненно важен действенный нейтралитет Финляндии, Эстонии и Латвии.

«Безопасность таких государств, – писала она, – имеет первостепенное значение для Англии и Франции, как признал даже такой политик, как Черчилль».

Вопрос обсуждался в Москве 15 июня. На следующий день русская печать заявила, что «в кругах советского министерства иностранных дел результаты первых переговоров рассматриваются как не вполне благоприятные». Дискуссии продолжались с перерывами в течение всего июля, и наконец советское правительство предложило, чтобы переговоры продолжались на военной основе с представителями как Франции, так и Англии. В соответствии с этим английское правительство направило 10 августа адмирала Дрэкса с миссией в Москву. У этих офицеров не было письменных полномочий на переговоры. Французскую миссию возглавлял генерал Думенк. Русскую сторону представлял маршал Ворошилов. Теперь мы знаем, что в то же самое время советское правительство дало согласие на поездку в Москву германского представителя для переговоров. Военное совещание вскоре провалилось из-за отказа Польши и Румынии пропустить русские войска. Позиция Польши была такова: «С немцами мы рискуем потерять свободу, а с русскими – нашу душу»[36].

Глубокой ночью в Кремле в августе 1942 года Сталин познакомил меня с одним аспектом советской позиции.