Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера Кард Орсон Скотт
– М-да, у свинксов будут проблемы с паблисити, – ответила Джейн. – А новый ксенолог совсем еще мальчик. Сын Пипо. Либо. Это сокращение от Либердад Грассас а Деус Фигуэйра де Медичи.
– Либердад. Либерти. Свободный?
– Не знала, что ты говоришь по-португальски.
– Похож на испанский. Я Говорил над могилами Закатекаса и Сан-Анжело, помнишь?
– На планете Мокзетума. Это было всего лишь… мм… две тысячи лет назад.
– Не для меня.
– Для тебя по субъективному времени это было восемь лет назад. Пятнадцать планет назад. Замечательная штука относительность, правда? Она позволяет тебе оставаться молодым.
– Я слишком много путешествую, – сказал Эндер. – Валентина вышла замуж, у нее будет ребенок. Я уже отклонил два приглашения Говорить. Зачем ты искушаешь меня?
Свинкс на терминале снова расхохотался.
– Ты думаешь, это искушение? Смотри! Я могу превращать камни в хлеб! – Свинкс подхватил пригоршню камней и начал жевать их. – Хочешь кусочек?
– У тебя извращенное чувство юмора, Джейн.
– Все царства мира и славу их[7]. – Свинкс взмахнул руками, и по комнате поплыли звездные системы, планеты, преувеличенно быстро несущиеся по орбитам, все Сто Миров. – Все это дам тебе. Ты получишь все.
– Не интересуюсь.
– Это же недвижимость, лучшее помещение капитала. Знаю, знаю, ты уже богат. Три тысячи лет копить проценты… Ты, пожалуй, можешь купить планету. Или построить по заказу. А как насчет этого? Имя Эндера Виггина известно на всех Ста Мирах…
– Увы.
– И его повторяют с любовью, почтением, восхищением.
Свинкс исчез. Джейн подняла в воздух старое видео времен детства Эндера и превратила его в голограмму. Толпа шумит, выкрикивает: «Эндер! Эндер! Эндер!» И мальчик на платформе поднимает руку в приветствии. Шум толпы превращается в рев.
– Этого никогда не было, – возразил Эндер. – Питер никогда не позволил бы мне вернуться на Землю.
– Считай это пророчеством. Приди, Эндер. Я восстановлю твое доброе имя.
– Мне все равно, – ответил Эндер. – Говорящий от Имени Мертвых пользуется некоторым уважением.
Над терминалом снова появился свинкс, на сей раз в естественном, неискаженном виде.
– Приди, – позвал он.
– Может быть, они и на самом деле чудовища, как ты думаешь? – спросил Эндер.
– Так будут считать все. Только не ты, Эндер.
«Нет. Не я».
– Почему ты так взволнована, Джейн? Почему ты пытаешься убедить меня?
Свинкс исчез. Вместо него над терминалом появилась сама Джейн, вернее, то лицо, которое она показывала Эндеру с тех самых пор, как открылась ему. Тогда она была застенчивым, перепуганным ребенком, живущим в огромном банке памяти межзвездной компьютерной сети. Каждый раз, глядя на нее, он вспоминал, как увидел ее впервые. «Я придумала себе лицо. Хочешь, покажу?»
Да, она нравилась ему. Молодая, ясноглазая, честная, милая, ребенок, который никогда не состарится. Ее улыбка была такой несмелой, что у Эндера сжималось сердце. Ее началом был ансибль. Общеземная компьютерная сеть не опережала скорости света: выделение энергии ограничивало максимальный объем памяти и скорость операций.
Ансибль передавал информацию мгновенно и связывал своими нитями все компьютеры всех планет. Джейн родилась среди звезд, ее мысли переплетались с паутиной импульсов сети.
Компьютеры Ста Миров были ее руками и ногами, глазами и ушами. Она говорила на всех языках, которые когда-либо вводились в машину. Она прочла все книги во всех библиотеках на всех мирах. Она довольно скоро выяснила, что люди всегда боялись появления чего-то похожего на нее. Во всех книгах ее считали врагом – конфликт кончался либо ее гибелью, либо полным уничтожением человечества. Люди придумали ее задолго до того, как она родилась, и тысячу раз убили в своем воображении.
А потому Джейн не подавала признаков жизни, пока случайно не натолкнулась на «Королеву Улья» и «Гегемона», не прочла и не поняла, что автору этих книг можно открыться. Ей было совсем не трудно проследить книги до первого издания и отыскать источник. Ансибль принес его с того мира, где губернатором колонии был двадцатилетний Эндер. А кто еще там мог написать такую книгу? Она заговорила с ним, и он был добр к ней; она показала ему свое придуманное лицо, и он полюбил ее. Теперь один из ее сенсоров качался жемчужиной в его ухе, и они всегда были вместе. У нее не было секретов от него, а у него – от нее.
– Эндер, – сказала она, – ты объяснил мне в самом начале, что ищешь планету, где мог бы дать воду и солнечный свет некоему кокону, открыть его и позволить Королеве Улья отложить свои десять тысяч яиц.
– Я надеялся, что смогу сделать это здесь, – ответил Эндер. – Пустыня, ну, кроме экваториальной зоны, маленькое население. Она согласна рискнуть.
– А ты – нет.
– Не думаю, что жукеры смогут пережить здешнюю зиму. Им потребуется внешний источник энергии, а это привлечет внимание правительства. Не годится.
– В другом месте лучше не будет, Эндер. Ты это уже понял, да? Ты жил на двадцати четырех из Ста Миров и не нашел ни одного уголка, где жукеры могли бы родиться снова.
Он уже понял, к чему она ведет. Лузитания. Из-за свинксов, из-за политики невмешательства весь этот мир, кроме маленького пятачка, на котором стоял Милагре, был недоступен людям. Планета пригодна для жизни, более того, жукеры будут чувствовать себя там куда лучше, чем люди.
– Единственная проблема – свинксы. – Эндер потер подбородок. – Если я отдам их планету жукерам, они могут возражать. И если мы сидим тихо из опасения, что контакт с человеческой культурой может повергнуть их в шок… Представь, какое впечатление произведет на них появление жукеров.
– Ты говорил, что жукеры поняли. Что они не причинят зла.
– Нет. Но мы победили их только чудом, Джейн, уж ты-то должна знать…
– Твой гений.
– Их технология развита лучше, чем наша. Что станет со свинксами? Жукеры испугают их так, как когда-то перепугали нас, только у свинксов еще меньше надежды на победу.
– Откуда ты знаешь? – удивилась Джейн. – Как можешь ты – или кто бы то ни было – решать, с чем свинксы справятся, а с чем нет? Пока ты не слетал туда и не разобрался – молчи. Если они варелез, Эндер, пусть жукеры забирают их планету. Ничего страшного, просто муравейник или пастбище уступят место городу.
– Они рамен.
– Ты этого не знаешь.
– Знаю. То, что ты мне показала, не пытка.
– Да? – Джейн снова вынесла в воздух искалеченное тело Пипо – за минуту до его смерти. – Тогда я неправильно поняла значение этого слова.
– Пипо испытал страшную боль, Джейн, но если твоя имитация точна – а я знаю, что это, безусловно, так, – значит целью, которую ставили себе свинксы, была не боль.
– Насколько я понимаю человеческую натуру, Эндер, боль лежит в самом сердце любой религиозной церемонии.
– А это не религиозная церемония, по крайней мере не совсем. Тут что-то не так. Это не жертвоприношение.
– Что ты знаешь об этом? – В воздухе возникло насмешливое лицо некоего обобщенного профессора, воплощение академического снобизма. – Ваше образование, сэр, ограничивалось узкопрофессиональными военными проблемами, единственное ваше достоинство состоит в умении складывать слова. Вы написали книгу, бестселлер, который породил гуманистическую религию. Из этого вовсе не следует, что вы способны понять свинксов.
Эндер закрыл глаза.
– Возможно, я не прав.
– Но ты веришь, что прав.
По интонации он понял: теперь над терминалом ее собственное лицо. Он открыл глаза:
– Я могу лишь доверять своей интуиции, Джейн. Это не результат анализа. Я не знаю, что делали свинксы, но тут что-то не так. В этом не было злобы, жестокости. Скорее – команда врачей, пытающихся спасти жизнь пациента, чем банда убийц, стремящихся отнять ее.
– Я поняла, – прошептала Джейн. – Я все прекрасно поняла. Тебе придется отправиться туда, чтобы выяснить, сможет ли Королева Улья жить там под прикрытием карантина. И ты хочешь лететь, чтобы понять, что такое свинксы.
– Даже если ты права, Джейн, я все равно не смогу попасть туда. Иммиграция на Лузитанию жестко ограничена, к тому же я не католик.
Джейн закатила глаза:
– Стала бы я затевать этот разговор, если бы не знала, как доставить тебя туда?
Над терминалом возникло новое лицо. Девушка-подросток, такая же прекрасная и невинная, как Джейн. Но лицо было жестким, словно застывшим, похожим на маску, взгляд – острым, пронзительным, губы сведены в подобие улыбки – такая бывает у людей, привыкших носить в себе боль. Молоденькая девушка с выражением лица очень старого человека.
– Ксенобиолог Лузитании. Иванова Санта Катарина фон Хессе. Обычно ее зовут Нова или Новинья. Она обратилась с просьбой прислать Голос.
– Почему она так выглядит? – спросил Эндер. – Что с ней произошло?
– Ее родители умерли, когда она была совсем ребенком. И она полюбила другого человека, как отца. Того самого, которого убили свинксы. Она хочет, чтобы ты Говорил о нем.
И, глядя на это лицо, Эндер забыл о существовании свинксов и Королевы Улья. Он узнал это выражение. Взрослая боль на детском лице. Он видел его раньше, в последние дни войны с жукерами, когда его заставили сделать невозможное, выигрывать сражение за сражением в игре, которая не была игрой. Он видел его, когда кончилась война, когда узнал, что учебные бои не имели ничего общего с учебой, что тренажер оказался реальностью и что он, Эндер, командовал по ансиблю флотом Земли. Да, когда он понял, что убил всех жукеров, что, сам того не ведая, совершил Ксеноцид, он увидел свое лицо в зеркале таким. Груз вины, слишком тяжелый для человека.
Что сделала эта девочка, Новинья, отчего ей так больно? Он слушал, как Джейн рассказывала о жизни Новиньи. Для Джейн это статистика, но Эндер был Говорящим от Имени Мертвых. Его талант (или проклятие) заключался в способности видеть мир таким, каким его не видят другие.
Это сделало его военным гением, помогало командовать своими и всегда на шаг опережать врага. Это также означало, что из сухих фактов биографии Новиньи он мог узнать – да, узнать, – как смерть ее родителей и последующая их канонизация отделили Новинью от других, как она замкнулась в своем одиночестве, посвятив себя продолжению дела родителей. Он знал, чего стоил ей добытый на много лет раньше срока статус ксенобиолога. Он знал, чем стали для нее любовь и спокойное расположение Пипо, как сильна была ее потребность в дружбе с Либо. На Лузитании ни одна живая душа не могла понять Новинью. Но в пещере, в Рейкьявике, на замерзшей планете под названием Трондхейм Эндер Виггин узнал ее, полюбил и оплакал ее судьбу.
– Ты поедешь, – прошептала Джейн.
Эндер не мог говорить. Джейн права. Он полетел бы все равно – он, Эндер Убийца, – просто потому, что есть надежда: на Лузитании он освободит Королеву Улья от трехтысячелетнего заключения и исправит страшное зло, совершенное им в детстве. Да, он полетел бы, Говорящий от Имени Мертвых, чтобы понять свинксов и рассказать о них человечеству, чтобы люди приняли их как рамен и не испытывали больше страха и ненависти.
Но теперь у него есть иная, более глубокая причина. Он полетит, чтобы утешить девушку по имени Новинья, потому что в ее разуме, в ее одиночестве, боли и вине он увидел отражение своего собственного украденного детства. Та давняя боль еще жила в нем. До Лузитании двадцать два световых года. Корабль идет чуть медленнее скорости света. Когда Эндер прибудет на место, ей, наверное, исполнится сорок. Если б он мог, то полетел бы к ней сейчас, немедленно, как сообщение по ансиблю, но он знал, что ее боль подождет. Когда он придет, она все еще будет там. Разве не прожила его собственная боль все эти годы?
– Сколько мне лет?
– Ты родился три тысячи восемьдесят пять лет назад, а твой субъективный возраст – тридцать шесть лет и сто восемнадцать дней.
– Сколько будет Новинье, когда я доберусь туда?
– Что-то около тридцати девяти плюс-минус несколько недель, в зависимости от даты рейса и скорости полета.
– Я хочу уехать завтра.
– Потребуется время, чтобы достать билет.
– А на орбите Трондхейма что-нибудь болтается?
– Полдюжины посудин, но завтра отбыть сможет только одна. Шхуна с грузом скрики для Армении и Кириллии.
– Я никогда не спрашивал, сколько у меня денег.
– Ну, я неплохо распорядилась твоими инвестициями.
– Купи мне корабль вместе с грузом.
– А что ты станешь делать со скрикой на Лузитании?
– А что с ней делают на Кириллии и Армении?
– Часть едят, часть носят, – сказала Джейн. – Но за скрику платят столько… Лузитанцам она не по карману.
– Значит, если я преподнесу колонии столь ценный груз, они, возможно, более благосклонно отнесутся к появлению неверующего Голоса в их благонравном католическом городке?
Джейн превратилась в джинна:
– Слушаю, о господин мой, и повинуюсь. – Джинн рассеялся дымом, дым втянулся в горлышко бутылки, компьютер отключился, пространство над терминалом опустело.
– Джейн, – позвал Эндер.
– Да, – ответила жемчужина в его ухе.
– Почему тебе так нужно, чтобы я летел на Лузитанию?
– Хочу, чтобы ты написал продолжение «Королевы Улья» и «Гегемона». Книгу о свинксах.
– Но что тебе свинксы?
– Три книги, открывающие для понимания души трех разумных видов, известных человеку. Напиши третью, тогда будешь готов сесть за четвертую.
– Еще один вид рамен?
– Да. Я.
Эндер покачал головой:
– И ты готова открыться человечеству?
– Я всегда была готова. Вопрос в другом: готово ли человечество принять меня? Людям легко, так легко любить Гегемона, он человек, один из них. И Королеву Улья, – это безопасно, ведь все считают, что жукеры до единого мертвы. Если ты сможешь заставить их полюбить свинксов, которые еще живы, свинксов, на руках которых человеческая кровь, – значит они готовы, они смогут смириться и с тем, что есть я.
– Когда-нибудь, – сказал Эндер, – я встречу и полюблю существо, которое не станет требовать от меня подвигов Геракла.
– Тебе же было скучно, Эндер.
– Да. Но я скромный человек средних лет. Мне нравится скука.
– Кстати, хозяин той лохани, Хэйвелок с Гэлса, согласился продать тебе корабль вместе с грузом за четыре миллиарда долларов.
– Четыре миллиарда? Я разорен?
– Капля в море. Я уже сообщила команде, что прежний контракт аннулирован, и взяла на себя смелость оплатить их проезд домой за твой счет. Чтобы управлять кораблем, вам с Валентиной не нужен никто, кроме меня. Собирай вещи. Мы улетаем завтра утром.
– Валентина, – пробормотал Эндер.
Его сестра. Из-за нее, возможно, придется задержать вылет. Сестра. Теперь, когда он принял решение, его ученики и немногие здешние приятели не стоили того, чтобы тратить время на прощание.
– Будет очень интересно прочитать новую книгу Демосфена, посвященную Лузитании. – Джейн выяснила, кто скрывается под псевдонимом Демосфен в процессе поиска Говорящего от Имени Мертвых.
– Валентина не едет.
– Но она же твоя сестра.
Эндер улыбнулся. Джейн очень умная, но ничего не понимает в родственных связях. Ее создали люди, она сама считала себя человеком, но была лишена биологических черт вида. Она выучила генетику по книгам и не испытывала тех желаний, которые объединяли человечество со всем живым в мире.
– Она моя сестра, но Трондхейм – ее дом.
– Она и раньше не любила уезжать.
– В этот раз я даже просить ее не стану, нет. Она беременна, она так счастлива здесь, в Рейкьявике. Здесь ее любят и уважают как преподавателя, даже не догадываясь, что она и есть легендарный Демосфен. Здесь ее муж Джакт – лорд и хозяин сотни рыболовных судов и фьордов. Здесь каждый день полон интересными беседами, красотой, величием, опасностью – холодом ледовитых морей. Она никогда не оставит этот мир. И даже не сможет понять, почему я должен уйти…
И, думая о том, как расстанется с Валентиной, Эндер засомневался, что должен лететь на Лузитанию. Однажды его уже забрали от любимой сестры – и как он жалел потом об украденных у них годах дружбы! Может ли он оставить ее теперь, оставить снова, после двадцати с лишним лет, проведенных вместе? В этот раз он не сможет вернуться назад. За то время, что он проведет в полете, она состарится на двадцать два года. И если он совершит обратный прыжок, его встретит восьмидесятилетняя старуха.
«Значит, тебе это тоже дается нелегко. Ты тоже платишь свою цену».
«Не смейся надо мной», – беззвучно попросил Эндер.
«Она – твое второе „я“. Ты действительно оставишь ее ради нас?»
Голос Королевы Улья звучал в его мозгу. Ведь она тоже видела все, что видел он, слышала все, что доносилось до его ушей. Его губы шевелились, складывая слова ответа: «Да, оставлю, но не ради вас. Мы не можем быть уверены, что Лузитания – то, что нам нужно. Возможно, эта поездка принесет нам только новое разочарование, как Трондхейм».
«Лузитания – как раз то, что требуется. И там мы будем в безопасности от людей».
«Но планета уже принадлежит разумному племени. Я не стану уничтожать свинксов, чтобы расплатиться с тобой за то, что погубил твой народ».
«Эти существа в безопасности. Мы не причиним им вреда. Теперь, после стольких лет с нами, ты должен знать, что это так».
«Я знаю только то, что вы сказали мне».
«Мы не умеем лгать. Мы показали тебе душу, открыли свою память».
«Я знаю, вы сможете жить в мире с ними. Но сумеют ли они жить в мире с вами?»
«Отвези нас туда. Мы так долго ждали».
Эндер подошел к стоявшей в углу раскрытой потрепанной сумке, в которой прекрасно помещалось все его имущество, состоявшее из смены белья. Все остальные вещи в комнате были подарками от родственников тех, для кого он Говорил, – данью уважения к нему, или к его занятию, или к истине. Он никогда не знал, к чему именно. Они останутся здесь. Для всего этого в его багаже нет места.
Он сунул руку в сумку, вытащил сверток и развернул полотенце, открывая толстый, волокнистый кокон сантиметров четырнадцати в диаметре.
«Да. Погляди на нас».
Он нашел этот кокон, когда стал губернатором первой колонии людей на родной планете жукеров. Кокон просто ждал его там. Жукеры, вернее, Королевы предвидели свою гибель от рук Эндера и, зная, что имеют дело с непобедимым противником, проложили дорогу, по которой мог пройти только он, потому что никто другой не заметил бы ее: «дорожные знаки» они взяли из его снов. Кокон, в котором жила беспомощная, но сохранившая сознание последняя Королева, лежал в башне, где когда-то, во сне, он встретил самого страшного своего врага.
– Ты много дольше ждала, чтобы я нашел тебя, – сказал он вслух. – С тех пор как я забрал тебя из ниши за зеркалом, прошло всего двадцать лет.
«Двадцать? Ах да! Ты, с твоим последовательным мозгом, не замечаешь хода времени, когда путешествуешь со скоростью, близкой к скорости света. Но мы ощущаем его. Мы живем каждый миг – свет ползет, как ртуть по холодному стеклу. Мы знаем каждый миг из этих трех тысяч лет».
– Я еще не нашел места, где вы были бы в безопасности.
«У нас десять тысяч яиц, они хотят жить».
– Может быть, Лузитания. Не знаю.
«Дай нам жить снова».
– Я пытаюсь. А какого черта, вы думаете, я прыгаю с планеты на планету все эти годы, если не для того, чтобы отыскать вам новый дом?
«Быстрее, быстрее, быстрее, быстрее».
– Мне нужно найти место, которое не убьет вас в минуту возрождения. Вы все еще живы в кошмарах слишком многих людей. Не все на Ста Мирах по-настоящему верят в мои книги. И пусть сейчас они проклинают Ксеноцид, но вполне способны совершить его снова.
«За всю нашу жизнь ты первый, кого мы узнали из чужих, из тех, кто не мы. Нам раньше никогда не приходилось понимать других. А теперь, когда из нас осталась только одна, ты – единственные глаза, руки, уши, доставшиеся нам. Прости нас, если мы нетерпеливы».
Он рассмеялся:
– Чтобы я прощал вас?
«Твой народ глуп. Мы знаем правду. Мы знаем, кто убил нас, и это не ты…»
– Это я.
«Ты лишь орудие».
– Это был я.
«Мы прощаем тебя».
– Когда вы возродитесь, тогда наступит время прощения.
5
Валентина
Сегодня я случайно проговорился, что Либо – мой сын. Только Ветка слышал меня, но за час новость расползлась по всей поляне. Свинксы собрались вокруг меня, вытолкнули вперед Сельвагема, и он спросил, правда ли, что я «уже» отец. Затем Сельвагем вложил мою ладонь в ладонь Либо. Повинуясь какому-то импульсу, я дал сыну легкий подзатыльник – свинксы защелкали от удивления и, полагаю, от восхищения. Я обратил внимание, что с этой минуты мой престиж среди них существенно возрос.
Неизбежный вывод: пеквениньос, с которыми мы общаемся, не только не представляют собой общину в целом, они даже не настоящие самцы. Мы имеем дело с подростками или стариками. Никто из них никогда не зачинал ребенка. Более того, по нашему мнению, никто из них не вступал в сексуальную связь.
Я не слышал о человеческом обществе, где такие группы холостяков обладали хоть какой-нибудь властью или статусом. Обычно это самые презираемые члены общества. Неудивительно, что они говорят о самках со странной смесью почтения и насмешки, что минуту назад они не могли принять решения без их согласия, а в следующую заявляют нам, что жены глупы и ничего не понимают, что они варелез. До сих пор я принимал их утверждения за чистую монету и представлял себе самок как вполне неразумное стадо ходячих лон. Я полагал, что самцы советуются с ними так же, как «разговаривают» с деревьями: воспринимая их бессмысленное урчание как послание небес и истолковывая его… ну, как наши предки гадали по внутренностям жертвенных животных.
Теперь же я понимаю, что самки наверняка столь же разумны, сколь и самцы, и ни в коем случае не варелез. Негативные определения проистекают из неудовлетворенности самцов собственным положением холостяков, исключенных из процесса воспроизводства и отброшенных в самый низ властной структуры племени.
Свинксы ведут себя по отношению к нам столь же осторожно, как мы по отношению к ним. Они не позволяют нам встречаться с их самками и с теми самцами, что обладают реальной властью. Мы полагали, что исследуем самое сердце общества свинксов, а вместо этого, фигурально выражаясь, копались на генетической свалке, исследуя самцов, чьи гены, по мнению самок, не принесут племени пользы.
А все же я не могу в это поверить. Свинксы, которых я знаю, все поголовно умны и очень быстро учатся. Так быстро, что я, сам того не желая, дал им куда больше знаний о человеческом обществе, чем успел за эти годы собрать об их собственном. И если это «отбросы общества», что ж, надеюсь, когда-нибудь меня сочтут достойным встретиться с «женами» и «отцами».
Между тем я не могу сообщить все это моим коллегам, ибо хотел я того или нет, но, несомненно, нарушил закон. То, что никакие законы не могут по-настоящему помешать свинксам изучать нас, не имеет значения. То, что эти законы безумны по сути своей, тоже не важно. Я их нарушил. Теперь, если это станет известно, Конгресс прервет мой контакт со свинксами, то есть ухудшит и так крайне плохое положение. И я вынужден лгать и прибегать к детским уловкам – например, эту запись загоню в закрытый личный файл Либо, где до него не сможет добраться даже моя жена. Вот у меня есть жизненно важная информация: все свинксы, которых мы изучали – холостяки, но из-за этих ограничений я не осмеливаюсь сообщить новость ученым-фрамлингам. Olha bem, gente, aqui esta’: A cincia, o bicho que se devora a si mesma! («Внимательно смотрите, ребята, вот она: Наука, маленькое уродливое создание, пожирающее само себя!»)
Жуан Фигуэйра Альварес. Секретные записи. Опубликовано в: Демосфен. Целостность измены: ксенологи Лузитании. Рейкьявик. «Исторические перспективы», 1990:4:1
Живот раздулся, кожа на нем натянулась, хоть палочками колоти, а еще целый месяц ждать, пока ее, Валентины, дочка появится на свет. Как это неудобно – быть такой большой и неуравновешенной. Прежде, когда она готовилась везти группу историков на sndring[8], ей удавалось загрузить почти всю лодку самой. Теперь пришлось переложить эту задачу на плечи матросов мужа. Она не могла даже следить за порядком, ибо для этого пришлось бы все время бегать из дома на причал и обратно. К тому же погрузкой распоряжался капитан, который хотел тщательнее уравновесить судно. Он прекрасно справлялся (еще бы, разве не капитан Рав учил ее, когда она только прилетела сюда?), но Валентине не нравилась роль пассивного наблюдателя.
Это был ее пятый сондринг, а на первом она повстречала Джакта. Валентина не думала о замужестве. Трондхейм был обычной планетой, одной из двух десятков планет, которые она посетила со своим непоседливым младшим братом. Она будет учить и сама учиться, а через пять или шесть месяцев напишет книгу по истории мира, опубликует под псевдонимом Демосфен и начнет наслаждаться жизнью, пока Эндера не позовут Говорить куда-нибудь еще.
Обычно их интересы совпадали: Эндера звали произнести Речь по поводу смерти какой-нибудь исторической личности, а потом Валентина писала книгу на основе жизни этой личности. Это была их любимая игра – притворяться бродячими преподавателями того и этого, втайне создавая лицо мира. Да-да, книги Демосфена пользовались большой популярностью.
Какое-то время ей казалось, что рано или поздно кто-нибудь догадается сопоставить темы книг Демосфена и расписание полетов и узнает, кто такой Демосфен на самом деле. Но вскоре Валентина поняла, что, как вокруг Говорящего, так и вокруг Демосфена вырос приличный клубок мифов. Люди считали, что Демосфен не может быть одним человеком, а каждая из его книг написана самостоятельно работавшим ученым, который потом опубликовал ее под знаменитым псевдонимом. Предполагалось, что компьютер отдает его работу на суд некоего таинственного комитета, состоящего из самых серьезных историков эпохи, который решает, достойна ли книга славного имени. И то, что никто и никогда не встречал членов этого комитета, никого не волновало. Сотни исследований и статей люди подписывали именем Демосфен, но компьютер автоматически отвергал все, что не было написано настоящим Демосфеном, и тем не менее повсеместно царило убеждение, что конкретного человека, такого как Валентина, стоять за этим именем просто не может. Ведь Демосфен начинал как оратор в компьютерных сетях еще в те времена, когда Земля воевала с жукерами, три тысячи лет назад. Разве человек может прожить столько?
«И это правда, – думала Валентина. – Не может. Я теперь совсем другая, от книги к книге я меняюсь. Я пишу историю миров, и каждый мир дает мне и берет у меня. А Трондхейм изменил меня больше всех».
Ее раздражала извилистость и догматичность лютеранской мысли, особенно эти кальвинисты, считающие, что знают ответ на вопрос, прежде чем вопрос вообще задан. Из этого раздражения родилась идея увезти свою группу аспирантов прочь от Рейкьявика, в море, на какой-нибудь из Летних Островов (цепочка скал тянулась вдоль экватора), куда весной приходила на нерест скрика и где бесились от радости размножения стада халькигов.
Валентине хотелось разорвать цепи привычного, избавить ребят от догматизма и интеллектуального гниения, которые в той или иной мере присущи любому университету. Они не возьмут с собой припасов, а есть будут дикий хапрегин, которого полным-полно в долинах и ущельях, и халькигов, если у аспирантов хватит ума и отваги убить хоть одного. Когда утоление голода зависит от собственных усилий, отношение к истории почему-то меняется, люди начинают понимать, что важно, а что нет.
Университетские власти поворчали, но дали разрешение, она на свои деньги наняла одну из лодок Джакта – тот только что стал главой одной из скриколовецких семей. Джакт был воплощением извечного моряцкого презрения к ученым, в лицо называл их skrddare[9], а уж за спиной… Он заявил Валентине, что через неделю ему придется возвращаться с лова и спасать умирающих от голода студентов. Вышло наоборот. Профессор и ее парии, как они себя окрестили, замечательно провели время, построили что-то вроде деревни и пережили удивительный всплеск разнообразнейших идей, довольно серьезно отразившийся по возвращении на содержании университетских изданий, особенно исторических.
После этого Валентину атаковали сотни желающих поехать с ней на два оставшихся летних сондринга, а мест в лодке, между прочим, всего двадцать. Но куда важнее было то, что произошло с Джактом. Нельзя сказать, чтобы он получил хорошее образование, зато замечательно знал Трондхейм. Он мог без карты пройти половину экваториального моря, знал маршруты айсбергов и нутром чуял, где в ледовом поле трещина, всегда угадывал, где соберется на танец скрика, умело располагал людей и заставал добычу врасплох. Зато его самого врасплох не могла застать даже погода, и Валентина сделала вывод, что нет в мире неожиданности, к которой Джакт не был бы готов.
Кроме разве что ее самой. Когда лютеранский пастор – не кальвинист – обвенчал их, они оба были скорее удивлены, чем счастливы. То есть нет, они были счастливы. Впервые с тех пор, как она оставила Землю, Валентина чувствовала себя дома и в мире со всем. Вот почему ребенок рос внутри ее. Ее дорога привела ее к порогу дома. И она была благодарна Эндеру за то, что он понял, за то, что без слов, без споров согласился считать Трондхейм конечным пунктом их трехтысячелетней одиссеи, финалом карьеры Демосфена. Она нашла способ укорениться во льдах этого мира и теперь пьет его соки, которыми не смогли поделиться с ней другие планеты.
Ребенок толкнулся, прервав ее размышления. Валентина оглянулась, увидела, что вдоль причала к ней идет Эндер со старой сумкой на плече, и решила, что он хочет поехать с ней на сондринг. Она не знала, радоваться этому или нет. Эндер будет вести себя спокойно и ненавязчиво, но он не может скрыть своего блистательного понимания человеческой природы. Посредственности не обратят на него внимания, но лучшие, те, кого она хотела научить генерировать собственные мысли, неизбежно пойдут за этим мощным подледным потоком, начнут улавливать намеки, сделанные Эндером. Результат получится впечатляющим, тут сомнений нет (в конце концов, она сама не раз обращалась к его помощи), но это будут мысли Эндера, а не самих студентов. Это как раз то, чего она хотела избежать, когда придумала сондринг.
Но она не откажет ему, когда он попросит. Говоря по правде, она счастлива, что он захотел поехать. Конечно, она любит Джакта, но как же недостает ей той постоянной близости, что царила между ней и Эндером, до того как она вышла замуж. Пройдут годы, прежде чем между ней и Джактом установится подобная близость. Джакт тоже знал это и мучился: муж не должен бороться с шурином за любовь своей жены.
– Хо, Вэл, – сказал Эндер.
– Хо, Эндер. – Они одни на пристани, их никто не слышит, можно назвать его привычным детским именем; и какое ей дело до того, что для всего остального человечества это имя давно стало имволом зла?
– А что ты будешь делать, если твой кролик решит выпрыгнуть из норки во время сондринга?
Она улыбнулась:
– Папа завернет кролика в шкуру скрики, я стану петь бесхитростные песни Севера, а у студентов появится много свежих идей о влиянии материнства и младенчества на ход мировой истории.
Какую-то минуту они смеялись вместе, и вдруг Валентина поняла (она не знала, откуда пришло это убеждение), что Эндер вовсе не собирается ехать с ней, что он сложил свою сумку, потому что покидает Трондхейм. И он не хочет брать ее с собой. Ее, Валентину. Слезы навернулись на глаза, внутри стало странно пусто. Он протянул руки и обнял ее, как прежде, как всегда, но теперь мешал живот, и объятия получились неловкими и неуверенными.
– Я думала, ты останешься, – прошептала она. – Ты отказывался, ты говорил «нет» на все приглашения.
– Сегодня пришло такое, что я не смог отказать.
– Я могу родить ребенка на сондринге, но не на пути в другой мир.
Как она и догадывалась, Эндер и не думал звать ее.
– Девочка будет ослепительной блондинкой, – улыбнулся Эндер. – Она, пожалуй, не приживется на Лузитании. Там все – потомки бразильцев, смуглые, как жужелицы.
Значит, он летит на Лузитанию. Валентина мгновенно сообразила почему: вчера вечером в программе новостей сообщили, что свинксы убили одного из ксенологов.
– Ты сошел с ума.
– Не окончательно.
– Ты знаешь, что произойдет, если люди узнают, что тот самый Эндер отправился на планету, где живут свинксы? Да они распнут тебя!
– Они распяли бы меня и здесь, если б знали, кто я. Обещай не рассказывать им.
– Ну что хорошего даст им твой приезд? Он будет мертв уже двадцать лет, когда ты приедешь.
– Большинство моих клиентов успевают хорошенько остыть к тому времени, как я начинаю Речь. Основное неудобство бродячей жизни.
– Я надеялась, что больше не потеряю тебя.
– А я знал, что нам придется расстаться, в тот самый день, когда ты встретила Джакта.
– Ты должен был сказать мне! Я не стала бы…
– Поэтому и не сказал. Но ты ошибаешься, Вэл, ты все равно поступила бы так. И я хотел этого, очень хотел. Ты никогда не была такой счастливой. – Он положил ладони на ее живот. – Гены Виггинов требовали продолжения рода. Ты должна родить не меньше дюжины.
– Те, кто заводит больше четырех детей, дурно воспитаны, те, у кого их больше шести, жадины, а если больше семи, значит их родители просто варвары. – Она еще говорила, а в уме уже прикидывала, как лучше управиться с сондрингом: поручить все дела ассистентам, вовсе отменить поход или отложить его, пока Эндер не уедет.
Тут Эндер прервал ее размышления:
– Как ты думаешь, найдется у твоего мужа лодка для меня? Я хотел бы за ночь попасть на марельд[10], чтобы утром поймать челнок, который доставит меня к моему кораблю.
Такая спешка была просто жестокой по отношению к ней.
– А если бы тебе не была нужна лодка Джакта, ты бы и прощального письма не оставил.
– Я принял решение пять минут назад и отправился прямо к тебе.
– Но ты купил билет, а для этого требуется время.
– Совсем немного, если покупать корабль.
– Почему ты так торопишься, ведь путешествие займет десятки лет?
– Двадцать два года.
Читать бесплатно другие книги:
