Адская бездна. Бог располагает Дюма Александр

Скоро они и в самом деле заметили Гретхен. Пастушка сидела на вершине холма. В простом сельском наряде она вновь обрела присущую ей дикую грацию и непринужденную свободу движений.

Пастор подозвал Христиану и что-то тихонько сказал ей. Девушка понимающе кивнула и тотчас стала взбираться на холм. Юлиус и Самуил одновременно бросились к ней, спеша предложить ей руку, поддержать.

– Да нет же, – смеясь, остановила их она, – благодарю, не надо! Мне нужно поговорить с Гретхен наедине. И потом, я ведь уроженка гор, я привыкла и вполне обойдусь без вашей помощи, господа.

Дальше она поднималась на холм уже одна, легко и ловко, и почти тотчас оказалась рядом с пастушкой.

Гретхен была печальна, в глазах у нее стояли слезы.

– Да что это с тобой? – удивилась Христиана.

– Ох, фрейлейн, вы ведь знаете мою белую лань, ту, сиротку, что я нашла в лесу и выхаживала словно родную дочку. Когда я вернулась, ее здесь уже не было. Она потерялась!

Христиана попробовала утешить ее:

– Полно, успокойся! Она сама вернется в овчарню. Ты лучше меня послушай. Мне надо с тобой поговорить. Но это разговор долгий. Завтра утром, между шестью и семью часами, жди меня, я приду.

– Я тоже должна поговорить с вами, – отвечала Гретхен. – Вот уже третий день травы говорят со мной о вас. Они сказали много всякого.

– Хорошо. Так куда ты завтра погонишь своих коз?

– К Адской Бездне. Хотите?

– Нет, нет, лучше к развалинам!

– Я буду там, фрейлейн.

– Итак, завтра утром, в шесть, у руин. До завтра, Гретхен.

Христиана повернулась, чтобы уйти, и с изумлением увидела, что за ее спиной стоял Самуил. Он только что поднялся сюда, в несколько прыжков одолев холм.

– Я хотел бы предложить вам опереться на мою руку хотя бы при спуске, – сказал он.

Она так и не поняла, слышал ли он их разговор.

XXI

Вещие цветы

На следующее утро около половины шестого Самуил, уже одетый и с ружьем на плече, явился в спальню Юлиуса.

– Эх ты, неисправимый соня! – сказал он. – Значит, не хочешь пойти со мной на охоту?

– Так ты собрался поохотиться? – пробормотал Юлиус, протирая глаза.

– Поохотиться на все виды дичи! Иначе для чего было тащить с собой ружья? Э, да ты снова засыпаешь? Впрочем, так и быть. Если все-таки решишься встать, отправишься вдогонку за мной.

– Нет, – сказал Юлиус. – Сегодня утром я никуда пойти не смогу.

– Ах, так! И почему же?

– Буду писать письмо отцу.

– Опять! Какой щедрый на письма сын!

– Не вижу ничего смешного! Я должен сообщить ему одну очень важную весть.

– Ну, как угодно, – ответил Самуил, у которого были свои причины не настаивать. – Значит, до скорого свидания.

– Желаю удачи!

– Благодарю за пожелание… и за предсказание.

Самуил ушел, и Юлиус встал.

Однако, хотя Самуил поднялся с постели очень рано, Христиана оказалась еще более ранней пташкой. В час, когда студент-скептик, движимый довольно-таки сомнительными намерениями, насвистывая, шагал по высокой траве, отягощенной жемчужными гирляндами росы, милая девушка, в своем нетерпении совершить доброе дело еще более проворная, уже достигла развалин Эбербаха, где ее ожидала Гретхен. Там она представила юной пастушке славного парня, хлебопашца из Ландека, того самого, что хотел взять ее в жены. Это был честный, трудолюбивый малый по имени Готлиб, уже год назад без памяти влюбившийся в красавицу-пастушку. Он обожал ее издали, не смея и заикнуться о своих чувствах. Зато Христиана нашла самые нежные и самые убедительные слова, пытаясь склонить Гретхен благосклоннее взглянуть на парня.

Но Гретхен была тверда: решительно, хоть и печально она отвергала все уговоры.

– Стало быть, я вам, Гретхен, совсем не нравлюсь? – спрашивал бедный Готлиб, и сердце его рвалось на части. – Вы меня гоните прочь, потому, что я вам противен?

– Нет, Готлиб, я вам благодарна, – отвечала Гретхен, – и пусть Бог благословит вас. Вы очень добрый, если решились выбрать себе в жены такую, как я, козью пастушку без единого пфеннига в кармане, дочь цыганки, не имеющую ни дома, ни родни. Только, понимаете ли, Готлиб, когда у травы нет корней, то и цветов не жди. Мое одиночество, моя дикая жизнь – это по мне, так что лучше вам оставить меня.

– Послушай, Гретхен, милая, – опять заговорила Христиана, – мой отец говорит: кто идет против природы, гневит Господа. Может статься, ты еще будешь наказана за это и придет день, когда ты горько пожалеешь, что преступила закон, общий для всех живущих.

– Дорогая моя фрейлейн, вы и ваш отец сродни цветам: вы похожи на них добротой и прелестью, в нем – их мудрость и безмятежность. Но моя-то природа другая, и я как раз следую ей, потому и не могу отказаться от моей свободы – жить под открытым небом среди лесных чащ. Попробуйте пересадить к себе в сад этот дикий боярышник – и он умрет.

– Нет уж, вы лучше прямо скажите, что ненавидите меня, Гретхен! – вскричал Готлиб. – Уйдемте отсюда, фрейлейн Христиана! Оставьте ее, это ж видно, что я ей ненавистен!

– Погодите, Готлиб, – остановила его Гретхен. – Послушайте, не держите на меня зла. Готлиб, если когда-нибудь мне захочется жить в четырех стенах под властью мужа, я выберу ваш кров и вашу власть, потому что вы добрый, надежный и дело свое делаете со спокойным сердцем, не щадя сил, как то пристало хорошему человеку. Вам понятно, что я говорю? И еще знайте, Готлиб, что если Гретхен суждено переменить свои намерения, а вы к тому времени не перемените своих, то, кроме вас, она никого не возьмет в мужья: в этом Гретхен клянется перед Богом. Вот и все, Готлиб, что я могу вам сказать. А теперь дайте мне руку и простимся. Вспоминайте меня без горечи, а я буду думать о вас с сестринской любовью.

Бедный Готлиб хотел было что-то сказать, но не смог вымолвить ни слова. У него едва хватило мужества пожать руку, протянутую Гретхен, отвесить Христиане почтительный поклон и удалиться нетвердым шагом, спотыкаясь об обломки стен.

Когда он ушел, Христиана попыталась возобновить свои уговоры, но пастушка с такой горячностью просила оставить это, что она решила больше не мучить ее своей настойчивостью.

– Поговорим о вас, милая барышня, – сказала Гретхен. – Это куда лучше. В вас нет моего злого безрассудства, вы, слава Богу, можете быть любимой, вы заслуживаете счастья.

– Еще успеем наговориться, – засмеялась Христиана. – А как твоя пропавшая лань?

– Она так и не вернулась, – печально ответила Гретхен. – Я ночью глаз не сомкнула, искала и звала ее, да все напрасно. Она не впервые сбежала, неблагодарная, и я все надеюсь… Но еще ни разу она не скрывалась в лесу так надолго!

– Найдется, не тревожься.

– Да надежды почти не осталось. Понимаете, она же дикий зверь, совсем не то что мои козлята. Они вмиг приручаются, а ей трудно привыкнуть к лицам людей, их хижинам. Свобода у нее в крови. Она на меня похожа, за это я ее и люблю, вот ведь что…

Гретхен не договорила: она внезапно вздрогнула, вскочила на ноги и испуганно замерла.

– Да что с тобой? – воскликнула Христиана.

– Вы разве не слышали?

– А что такое?

– Выстрел.

– Не слышала.

– Правда?.. Зато я хорошо слышала. И так, будто это в меня стреляли. Что, если охотник убил мою лань?..

– Полно, не сходи с ума! Ну же, успокойся. Ты ведь хотела сказать что-то насчет меня. Так давай уж лучше обо мне и поговорим.

Забота о Христиане оказалась самым верным, если не единственным средством, способным заставить Гретхен забыть о своих тревогах. Она вновь опустилась на траву и, подняв на Христиану взгляд, полный нежности, произнесла:

– О да, поговорим о вас! Мои цветы целыми днями шепчут мне об этом.

– Послушай, – перебила ее Христиана в легком замешательстве, – что, ты в самом деле веришь, будто цветы могут предсказывать будущее?

– Еще бы мне в это не верить! – воскликнула Гретхен. Ее глаза блеснули, странное воодушевление озарило черты. – Не то что верю, я это просто знаю. И какой смысл цветам лгать? На этой земле нет никого искреннее. Язык цветов – это древняя наука. Она пришла сюда с Востока, из глубины веков, а зародилась еще тогда, когда люди были так чисты и простодушны, что Господь снисходил до того, чтобы говорить с ними. Моя мать владела этой наукой, она читала по травам, как по открытой книге. Она научилась этому от своей матери, а я – от нее. Вы не верите цветам? Но вот вам доказательство: они мне предсказали, что вы полюбите господина Юлиуса.

– Они ошиблись! – с живостью возразила Христиана.

– Вы так считаете? А вот еще доказательство, и уж оно не обманывает: они сказали, что господин Юлиус вас любит.

– В самом деле? – пробормотала Христиана. – Что ж, я… мне бы хотелось верить. А давай спросим их вместе!

– Вот, смотрите, я для вас притащила целую копну, – сказала она, указывая на изрядный ворох цветов, лежавший у ее ног, распространяя горьковато-сладкий аромат. – О чем вы хотели бы их расспросить?

– В тот раз ты говорила, что цветы предрекают беду, которую должны принести мне те два молодых человека. Можно узнать, что, собственно, они имели в виду?

– Именно об этих двоих я и собиралась потолковать с вами.

– И что же?

– Смотрите. Все эти растения сорваны сегодня рано утром, еще до восхода солнца. Мы можем их расспросить. Только я заранее знаю, что они ответят. За последние дни я уже тринадцать раз их переспрашивала, а ответ все тот же.

– Какой?

– Сами увидите.

Она встала, подняла с земли охапку свежей цветущей зелени и принялась раскладывать травы на плоской, как стол, замшелой гранитной глыбе, располагая их в некоем таинственном порядке, сообразуясь с формой растений и принимая во внимание час, когда они были сорваны.

Покончив с этим, она устремила на лежащие перед ней травы бездонный глубокий взгляд и, все более погружаясь в состояние восторженного созерцания, похоже, стала уже забывать даже о присутствии Христианы. Вдруг она заговорила. Ее голос был протяжен и почти торжествен:

– Да, травы говорят все, если умеешь их понимать. У людей есть книги, они там записывают свои мысли с помощью букв. Божья книга – это природа, и мысли Господа запечатлены там с помощью растений. Надо лишь уметь читать. Как я. Мать научила меня разбирать письмена цветов.

Лицо ее омрачилось.

– Ну вот! Опять те же слова! – прошептала она. – Тот, кто вечно приходит, когда его не ждут, – человек беды. Великой беды… Зачем только я привела его в дом? А что же другой? Будет ли его появление менее гибельным? Милая, бедная девочка, выходит, она уже успела полюбить его!

– Да нет же! – сердито перебила ее Христиана. – У тебя глупые, злые цветы!

– И он, – продолжала Гретхен, не замечая, что ее прервали, – ах, как он любит Христиану!

– Который из цветов говорит это? – с живостью спросила Христиана. – Вон та мальва? Какая хорошенькая!

Гретхен продолжала, не выходя из своего таинственного состояния:

– Они молоды. Они любят друг друга. И они добры. Вот три причины, из-за которых им суждено стать несчастными. Да, все тот же ответ. Но вот здесь… да, это что-то новое!

– Что же? – поторопила ее Христиана с невольным беспокойством.

– Такого у меня до сих пор еще ни разу не получалось. Вот здесь видно, что они соединяются, но их союз внезапно расторгнут, почти тотчас же. И вот что странно, эта разлука не означает смерти, а между тем они продолжают любить друг друга. Долгие годы одиночества, они вдали друг от друга, разлучены и живут будто чужие. Что бы это могло значить?

Охваченная тревогой, девушка склонилась над цветами. Но тут какая-то тень, заслонив солнце и скользнув по поверхности каменного стола, легла на разложенные травы.

Христиана и Гретхен, вздрогнув, оглянулись.

Перед ними стоял Самуил.

При виде Христианы он изобразил крайнее изумление.

– Простите, что помешал, – произнес он. – Я пришел просить у Гретхен оказать мне услугу. Она ведь знает в этом лесу каждый кустик, а я только что подстрелил дичь вон в той чаще.

Гретхен содрогнулась, а Самуил продолжал:

– Притом я уверен, что рана очень серьезна. Я подарю Гретхен один фридрихсдор, если она поможет мне найти место, куда моя дичь спряталась, чтобы умереть. Она исчезла неподалеку от Адской Бездны.

– Это была лань? – дрожа, спросила Гретхен.

– Да. Белая с серыми пятнами.

– Я же вам говорила! – закричала Гретхен, обращаясь к Христиане.

И она умчалась как стрела.

Озадаченный столь внезапным исчезновением девушки, Самуил посмотрел ей вслед, заметив про себя:

«Черт возьми, мне везет даже больше, чем я рассчитывал! Вот мы и наедине с Христианой».

XXII

Три раны

Христиана хотела было последовать за Гретхен, но Самуил сказал ей:

– Прошу прощения, фрейлейн, что я вас задерживаю, но мне необходимо поговорить с вами.

– Со мной? – спросила Христиана отчужденно.

– С вами, – повторил он. – Позвольте задать вам без предисловий и околичностей один вопрос, который меня занимает со вчерашнего дня. Вы ненавидите меня, не так ли?

Христиана покраснела.

– Ответьте просто и открыто, – продолжал он, – не бойтесь меня оскорбить. Мне нравится, когда меня ненавидят. А почему, я вам сейчас же готов объяснить.

– Сударь, – отвечала Христиана взволнованным голосом, с трудом подбирая нужные слова, – вы гость моего отца и до сих пор не сказали и не сделали ничего такого, что могло бы стать причиной моей враждебности к вам. К тому же, как христианка, я стараюсь ни к кому не питать зла.

Пока девушка, робко потупив взор, говорила все это, Самуил не сводил с нее своих жгучих, пронзительных глаз. Когда она умолкла, он сказал:

– Я не слушал ваших слов, я смотрел на ваше лицо. Оно было искреннее вашего ответа. Вы определенно настроены против меня; не знаю, можно ли тут говорить о ненависти в полном смысле слова, но это явная неприязнь. Ну же, не отрицайте! Я вам повторяю, что это меня нисколько не обижает. Скорее подзадоривает.

– Однако, сударь!..

– Я предпочитаю ненависть равнодушию, гнев – забвению, борьбу – небытию. Видите ли, вы очень хороши, а для мужчины моего склада женская красота сама по себе уже в некотором роде вызов. Есть в ней нечто такое, что влечет и будоражит сердца, которым ведома тщеславная жажда победы. Мне еще не приходилось встречать красотку старше шестнадцати лет, не испытав при этом пьянящего искушения заполучить ее. Вот только времени у меня маловато, так что по большей части я подавляю этот соблазн. Но на сей раз искушение вдвойне привлекательно. Вы оказываете мне честь, почтив меня своей ненавистью. Ваша красота и ваше отвращение – это уже двойной вызов. Вы объявляете мне войну. Что ж, я принимаю бой!

– Но из чего вы заключаете, что я…

– О, все говорит об этом! Ваше лицо, ваше поведение, слова, что у вас вырвались на краю Адской Бездны. И это еще не все. Разве вы уже не пытались повредить мне во мнении Юлиуса? Не отпирайтесь: вы имели неосторожность встать между ним и мною. Вы имели дерзость посягнуть на его доверие, его привязанность ко мне! А это уже третий вызов, брошенный вами. Что ж, да будет так! Я злой гений Юлиуса, по крайней мере его отец так считает. Будьте же его добрым ангелом. Тогда между нами разыграется драма, достойная старинных легенд. Такое развитие сюжета меня прельщает. Это двойная борьба: между мной и вами за него, между ним и мной – за вас. Ваша любовь будет принадлежать ему, ваша ненависть – мне. Ненависть и любовь делят душу на две половины, и я уже сейчас опередил Юлиуса: у меня больше оснований быть уверенным, что я заполучил свою долю вашей души. В том, что вы питаете неприязнь ко мне, сомнения нет, а так ли уж вы убеждены, что любите его?

Христиана не отвечала ни слова, только смотрела на него, негодующе выпрямившись, онемев от гнева, очаровательная наперекор своему смятению, и лучшего ответа она не могла бы дать.

Самуил продолжал:

– Да, я ближе к цели, чем Юлиус. Вы же еще не сказали ему, что он любим. Более того: он, вероятно, пока не успел признаться вам с полной определенностью, что любит вас. Этот молодой человек нежен и красив, но ему всегда не хватало решительности. Что ж, и в этом отношении я его превосхожу. Итак, слушайте: вы меня ненавидите, я вас люблю.

– Сударь, это уж слишком! – вскричала Христиана вне себя от возмущения.

Самуил, по-видимому, не придал ее вспышке ни малейшего значения. Он обратил беззаботный взгляд на гранитную плиту, где лежали цветы, на которых гадала Гретхен.

– Что это вы здесь делали, когда я вам помешал? – осведомился он небрежно. – А, все понятно! Вы вопрошали травы. Хотите, я вам отвечу вместо них? Не угодно ли, чтобы я вам предсказал, что вас ждет, какое счастье или какая беда? Назвать ваши грядущие приключения бедой или счастьем, это уж вам виднее, но главное, они мне известны. Для начала могу сообщить вам новость, которая, надеюсь, вас заинтересует. Я предсказываю, что вы полюбите меня.

Христиана презрительно пожала плечами:

– О, чему-чему, а такому предсказанию я не верю. Подобной опасности не существует, так что не пугайте.

– Да вы не поняли, – усмехнулся Самуил. – Когда я говорю, что вы меня полюбите, я не имею в виду, что однажды покажусь вам очаровательным и вы станете испытывать ко мне безграничную нежность. Но что мне за дело до этого, если я сумею покорить вас, переступив через все ваши нежные чувства, и тем или иным способом, но добьюсь своего?

– Сударь, я вас действительно не понимаю.

– Ничего, поймете. Я говорю: рано или поздно, как бы то ни было, прежде чем мы отойдем в мир иной, наступит день, когда эта девочка, что осмелилась презирать меня – меня, Самуила Гельба! – захочет она того или нет, будет моей.

Христиана вскинула голову гордо и гневно. Если речь Самуила была обращена к юной девушке, то ответ, который он получил, был достоин женщины. С горькой усмешкой она сказала:

– О, теперь ясно, почему вы удалили Гретхен! Вы испугались, что с двумя детьми вам не справиться. Только теперь, когда я осталась одна, вы рискнули заговорить! И не постыдились оскорбить дочь человека, под чей кров вошли как гость! Что ж, хотя вы сильны, хотя в руках у вас ружье, а в сердце злоба, меня вам не испугать. И ответить вам я не побоюсь. Вы плохой предсказатель. Хотите знать, что действительно будет, и не рано или поздно, в некий день, а прежде чем через час? Я тотчас пойду домой, сударь, и все расскажу отцу, который выставит вас за дверь, и вашему другу, который вас накажет.

Она повернулась, чтобы уйти. Самуил, не пытаясь ее удержать, обронил только:

– Идите.

Охваченная удивлением и испугом, она остановилась и в тревоге глядела на него.

– Ну же, ступайте! – повторил он хладнокровно. – Вы сочли меня подлецом оттого, что я прямо высказал вам все, что у меня на уме и на сердце. Но будь я в самом деле таким трусливым негодяем, как вам кажется, я бы помалкивал и действовал втихомолку. Дитя! – продолжал он с каким-то странным выражением. – Дитя, придет час, когда ты узнаешь, что в глубине сердца этого человека, которому ты отказываешь в уважении, таится безмерное презрение к целому свету, но прежде всего – к самой жизни. Если тебе угодно убедиться в этом немедленно, беги, спеши изобличить меня. Да только нет, – продолжал он, – вы этого не сделаете. Ни вашему отцу, ни Юлиусу вы не скажете ни слова о том, что здесь произошло. Вы не пожалуетесь на меня, более того – будете с величайшим старанием избегать любых внешних проявлений вашей враждебности ко мне. Сталкиваясь со мной, вы будете холодны, как мрамор, но неизменно учтивы.

– С какой это стати? – спросила Христиана.

– Если бы вы позволили им хотя бы заподозрить, что злы на меня, ваш отец стал бы расспрашивать вас о причине такой неприязни, а Юлиус приступил бы с теми же вопросами ко мне. А он, как вы помните, сам признавался, что шпагой владеет хуже меня. Прибавлю к этому, что с пистолетом я тоже в большой дружбе. Я, видите ли, вообще много чего знаю и умею. Говорю это без хвастовства, тут нет особой заслуги, просто-напросто я трачу на сон не более четырех часов в сутки. Таким образом мне остается пятнадцать часов на всевозможные занятия и пять – на жизнь. Но и эти пять, на первый взгляд посвященные досугу, не остаются праздными: ни один из них не теряется попусту, они заняты работой моей мысли и воли. Когда кажется, будто я просто развлекаюсь, на самом деле я в это время изучаю языки, занимаюсь физическими упражнениями или практикуюсь в стрельбе, верховой езде и фехтовании. И, как вы можете убедиться, не без пользы. Таким образом, сказав Юлиусу хотя бы слово, вы его просто-напросто обрекли бы на верную смерть. Если, тем не менее, вы решитесь на такое, я буду рассматривать это как знак особой благосклонности ко мне.

Христиана посмотрела на него в упор.

– Что ж! – сказала она. – Я ни слова не скажу ни отцу, ни господину Юлиусу. Я сумею защитить себя сама. И я вас не боюсь, мне смешны ваши угрозы. Да что вы можете? Ваша наглость бессильна против моей чести. И коль скоро вы меня вынуждаете высказаться напрямик, извольте. Да, вы правы, с первой минуты, как я вас увидела, я испытала к вам непреодолимую неприязнь. Я почувствовала, что у вас злое, нечистое сердце. Только напрасно вы сочли это ненавистью. У меня нет к вам злобы, я вас презираю!

Мгновенная гримаса бешенства свела рот Самуила, но он тотчас овладел собой.

– В добрый час! – вскричал он. – Вот это настоящий разговор. Такой вы мне особенно нравитесь. Вы прекрасны в гневе. Стало быть, подведем итог. Вопрос поставлен ребром: во-первых, вы хотите отнять у меня мою власть над душой и волей Юлиуса, но вы ее не получите. Во-вторых, ты меня ненавидишь, но я люблю тебя, и ты будешь моей. Теперь между нами все ясно. А, вот и Гретхен.

Гретхен и в самом деле приблизилась к ним. Ступая медленно и осторожно, она с трудом несла на руках свою подстреленную лань. Она присела на обломок скалы, держа у себя на коленях бедное животное, не сводившее с нее жалобных, молящих глаз.

Самуил подошел и, опершись на ружье, встал над ними.

– Ба! – сказал он. – Да у нее всего-навсего раздроблена бедренная кость.

Гретхен, до того неотрывно смотревшая на свою лань, вскинула на Самуила яростный взгляд. Глаза девушки метали молнии.

– Вы чудовище! – сказала она.

– А ты ангел! – отвечал он. – Ты тоже меня ненавидишь, и я тебя тоже люблю. Не думаете же вы, что для такого властолюбия как мое, желать сразу двух побед слишком много? Однажды в Университете у меня была дуэль на шпагах с двумя студентами одновременно, и я ранил обоих противников, сам же не получил ни единой царапины. До свидания, мои прелестные врагини!

Он забросил ружье за спину, поклонился обеим девушкам и направился к дому пастора.

– Ох, фрейлейн, – вскричала Гретхен, – разве я не говорила вам, что встреча с этим человеком станет для нас роковой!

XXIII

Начало военных действий

Все это время Юлиус писал своему отцу длинное письмо.

Запечатав его, он оделся и вышел в сад. Там он нашел пастора. Молодой человек подошел к нему и, взяв за обе руки, крепко пожал их в порыве почтительной приязни.

– Значит, вы не пошли со своим другом на охоту? – спросил пастор.

– Нет, – отвечал Юлиус, – мне надо было кое-что написать.

Помедлив мгновение, он прибавил:

– Я писал письмо, от которого зависит счастье всей моей жизни.

Тут он вытащил послание из кармана и продолжал с волнением в голосе:

– В нем я задаю моему отцу вопрос, а ответа буду ждать с мучительным нетерпением. Я бы полжизни отдал, чтобы получить этот ответ часом раньше. Съездить за ним самому? Я было подумал об этом, но у меня не хватило смелости. Скажите, не найдется ли в Ландеке какого-нибудь почтового курьера, который согласился бы немедленно сесть на коня, чтобы отвезти это письмо во Франкфурт, а ответ доставить мне тотчас в Гейдельберг? Я бы ему заплатил сколько он пожелает.

– Это легко сделать, – отвечал пастор. – Сын почтаря как раз живет в Ландеке. Он знаком с содержателями почтовых лошадей по всему тракту, так как иногда подменяет своего отца, исполняя его обязанности. Он будет в восторге, если представится возможность заработать несколько флоринов.

– О! В таком случае вот оно, это письмо.

Господин Шрайбер взял письмо, позвал мальчика-слугу и велел ему передать сыну почтаря, чтобы он оседлал коня и поспешил прибыть сюда не позже чем через сорок пять минут.

– Именно столько времени нужно, чтобы дойти отсюда до Ландека и вернуться, – пояснил он Юлиусу. – Но письмо вам лучше отдать ему собственноручно, а то боюсь, как бы оно у меня не затерялось.

Собираясь возвратить Юлиусу его послание, пастор машинально бросил взгляд на адрес и с восторженным изумлением воскликнул:

– Барону фон Гермелинфельду? Это имя вашего отца, господин Юлиус?

– Да, – сказал Юлиус.

– Вы сын самого барона фон Гермелинфельда! И я, бедный сельский викарий, удостоился чести принимать у себя сына человека, чье имя прославлено по всей Германии! Сначала я радовался, что вы гостите в моем доме, теперь могу еще и гордиться этим! А вы даже не назвали своего имени!

– Я и вас прошу пока умолчать об этом в присутствии Христианы и Самуила, – сказал Юлиус. – Мы условились с Самуилом держать наши имена в секрете. Мне бы не хотелось показаться мальчишкой, который не способен сдержать слово даже сутки.

– Будьте покойны, – кивнул добряк-пастор, – я сберегу вашу тайну. Но я очень рад, что мы познакомились поближе. Сын барона фон Гермелинфельда? Если бы вы знали, как я им восхищаюсь! Мы часто беседуем о нем с моим ближайшим другом пастором Готфридом, они с бароном были товарищами по учению.

Беседу прервало появление Самуила. Увидев его, Юлиус спросил:

– Что ж, доволен ты своей охотой?

– Я от нее в восторге! Правда, я ничего не убил, – продолжал он, смеясь, – зато нашел норы и обнаружил следы.

В эту минуту вошла Христиана.

Молодые люди еще накануне объявили, что в обратный путь они отправятся после завтрака.

И вот все сели завтракать: пастор, втайне смакуя только что узнанную новость, лучился тихой радостью, Юлиус воспарял в мечтах, Христиана была сурова, а Самуил – чрезвычайно весел.

Когда принесли кофе, пастор бросил на Юлиуса ласковый умоляющий взгляд.

– Неужели, – сказал он, – вам необходимо так скоро возвращаться в Гейдельберг? Если вы спешите получить ответ на ваше послание, почему бы не подождать его здесь? Ведь здесь вы получите его часа на два раньше.

– Что до меня, – вмешался Самуил, – то я никак не могу остаться. Разумеется, было бы очень приятно провести всю жизнь под этим мирным кровом, наслаждаясь вашим гостеприимством, развлекаясь охотой и дыша свежим воздухом. Но у меня уйма дел, а теперь в особенности. Я занят одним исследованием и не намерен допускать перерыва в моей работе над ним.

– Но в таком случае, может быть, господин Юлиус…

– О, Юлиус волен распоряжаться собою. Однако и ему не мешало бы вспомнить, что в долине его также ждут дела.

Христиана, до сих пор молчавшая, пристально глядя на Самуила, спросила:

– Неужели эти дела так неотложны, что господин Юлиус не может подарить нам хотя бы один день?

– Вот именно! Помоги мне убедить его, дитя мое! – весело подхватил пастор.

– Ах, так против меня открыты военные действия? – Самуил продолжал смеяться, но взгляд, брошенный им на Христиану, сказал ей многое. – Да еще двое на одного – силы неравны. Однако я не сдамся, и если фрейлейн позволит мне сказать Юлиусу пару слов наедине, чтобы получше напомнить ему о долге, призывающем его в Гейдельберг…

– Что ж, действуйте, – произнесла Христиана с презрением.

Самуил отвел Юлиуса в сторонку.

– Ты мне доверяешь? – зашептал он. – Разве когда-нибудь тебе случалось раскаиваться в том, что ты следовал моим советам в тех или иных обстоятельствах своей жизни? Так вот, поверь мне и сейчас. Не поддавайся слабости! Сам видишь, наша рыбка клюет. Но берегись: если ей слишком потакать, можно все испортить. Едем со мной, заставь ее поскучать, пусть одиночество и неуверенность поработают на тебя. Твое отсутствие сейчас приблизит тебя к цели куда вернее, чем присутствие. С другой стороны, вспомни и о том, что в субботу, а точнее, в воскресенье, в час ночи состоится Генеральная ассамблея Тугендбунда. Не вздумай проспать ее, раскиснув среди услад Капуи! Кто ты такой, в конце концов: мужчина, любящий свою родину, или ребенок вроде Лотарио, цепляющийся за юбку? А впрочем, поступай как знаешь, ты же вполне свободен.

Юлиус возвратился к столу, погруженный в задумчивость.

– Ну, и как? – спросил пастор.

– Должен признаться, – отвечал Юлиус, – что его доводы были весьма убедительны.

Физиономия священника огорченно вытянулась, а Самуил бросил на Христиану торжествующий взгляд.

– Не отчаивайтесь, отец, – сказала Христиана, смеясь и скрывая невольный трепет. – Теперь моя очередь пошептаться с господином Юлиусом. Не правда ли, это будет только справедливо?

– Весьма справедливо! – вскричал добрейший пастор, не подозревая, что за драма разыгрывается перед его глазами под видом безобидной комедии.

Христиана отошла с Юлиусом подальше от стола:

– Послушайте. Мне не потребуется долгая речь. У меня к вам всего одно словечко, и если оно не перевесит всех советов вашего господина Самуила, пусть так: это будет означать, что я вовремя произвела поучительный опыт. Вчера, среди руин Эбербаха, вы мне задали один вопрос, на который я не смогла сразу ответить. Если вы останетесь, я отвечу на него.

– О да! – закричал Юлиус. – Я остаюсь!

– Браво, Христиана! – обрадовался пастор.

– Я так и полагал, – холодно процедил Самуил. – И когда же ты вернешься?

– Ну, завтра, наверное, – сказал Юлиус. – Самое позднее послезавтра. Ответ моего отца придет завтра, не так ли, господин Шрайбер?

– Да, да, – кивнул пастор, – именно завтра. А вы, господин Самуил, не раздумали уезжать? Пример вашего друга не поколебал вас?

– О, меня поколебать трудно! – заявил Самуил. – Я никогда не меняю своих решений.

Христиана притворилась, будто не заметила угрозы, скрытой в этих словах, и как нельзя более естественным тоном сказала:

– А вот и лошади.

Действительно, кони Самуила и Юлиуса уже стояли оседланные у решетчатой ограды.

– Отведите назад в конюшню лошадь господина Юлиуса, – приказала девушка служанке, державшей их обеих под уздцы.

Самуил перехватил уздечку своего коня и вскочил в седло.

– Но в воскресенье ведь нет занятий, – сказал ему пастор. – Мы будем ждать вас и господина Юлиуса.

– Что ж, до воскресенья, – бросил Самуил суховато. – До завтра, Юлиус. Да не забудь о субботе.

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

Автор этой книги Николай Петрович Зубков – российский политический деятель, писатель, публицист; виц...
Ваш ребенок выходит за рамки принятых норм поведения? А вы не знаете, как на это правильно реагирова...
Эта книга посвящена одному из самых эффективных разделов техники воинских искусств – технике бросков...
Повесть и тридцать три рассказа. Фантастика, фэнтези и сказки. Космос и постапокалипсис. Детектив и ...
Двадцать девять текстов. Одна повесть, двадцать семь рассказов и миниатюр, одно стихотворение. Откро...