Мечта цвета фламинго Демидова Светлана

– Пожалуй, чай…

Нина молча ела пирожное, как бумагу, не ощущая никакого вкуса, и не знала, на что ей решиться. С одной стороны, ей неудобно оставаться у Тарасовых. Не до такой уж степени она нищая, что ей и ночевать негде! С другой стороны, плащ у нее очень грязный. Ехать в таком виде в городском транспорте стыдно, а без плаща по такой погоде вообще странно. А если завтра поехать на работу в тарасовской машине, то, выйдя из нее, можно будет быстренько юркнуть в проходную, которая находится как раз в здании, где Нина работает. Таким образом, широкая общественность не успеет сосредоточиться на ее грязном плаще. А после работы… А после работы дождь вообще может наконец кончиться. Или она позвонит Ляльке, и та привезет ей к проходной куртку. Кроме того, не стоит сбрасывать со счетов, что появились некоторые перспективы если и не на жемчужное ожерелье, то, по крайней мере, на сытую жизнь. Дело за малым: надо, чтобы на нее, как говорит молодежь, побыстрей запал Тарасов Михаил Иннокентьевич. Знал бы он, как без него его женили! Ужаснулся бы, наверно! Нина очень невоспитанно слизнула с пальцев крем, подумав при этом, что полы плаща можно было сразу застирать, и они давно высохли бы у камина. Но тогда… Тогда прощай жемчужное ожерелье. Ладно, пусть плащ остается грязным, а она переночует у Тарасовых.

Поскольку решение наконец было принято, Нина потянулась еще за одним пирожным, а то смешно в самом деле – в кои-то веки попробовать знаменитые кондитерские изделия «Метрополя» и совершенно не разобраться, что у них внутри.

Потом Светлане раз сто звонили по телефону всякие партнеры по бизнесу и сын Павлик, наконец она отключила телефон, и они втроем еще раз выпили «Царицы Тамары», затем коньяка, потом кофе и опять коньяка. Нина не выдержала и закурила душистую коричневую сигарету. Затем они еще долго, опять же втроем, горячо говорили за жизнь, снова пили, курили, пьяными голосами звонили Ляльке, потом Светка откровенно предлагала Михаилу Нину, причем ни Нина, ни Михаил ни от каких ее предложений не отказывались, и наконец пришла пора укладываться спать.

Смеясь и шатаясь, они поднялись на второй этаж по той самой винтовой лестнице, которая так потрясла Нину. Она вела рукой по гладким лакированным перилам, и ей хотелось каждый день спускаться и подниматься по такой лестнице. Второй этаж коттеджа Тарасовых тоже был отделан белым пластиком, кожей, уставлен напольными вазами и увешан авангардистскими картинами – Нина никак не могла понять, что на них изображено. Она остановилась у одной, самой, на ее взгляд, противной, на которой по желтому, очевидно осеннему, полю полз отвратительный розовый паук с черной бородой и красным глазом.

Светлана приблизилась к Нине, для устойчивости уперла руки в бока и хвастливо заявила:

– Додик Краснодемьянский писал! Жутко талантливый! Его картины на западных аукционах выставляются. Нравится?

– Не-а… – помотала головой Нина. – Не люблю насекомых.

– Каких еще насекомых? – рассердилась Светлана. – Ты у нас что, неграмотная? Видишь, написано: «Купальщица на песчаном пляже»!

На Нинином лице проступило такое неподдельное изумление, что Михаил Иннокентьевич раскатисто рассмеялся:

– Я же говорил тебе, Светочка, что лучше повесить Додикину картину во-он в тот темный уголок под лестницей, а то, глядя на нее, гости начинают подозревать нас в разного рода извращениях.

– Э-э-х! Что бы вы понимали! Да, может, эта «Купальщица» лет эдак через сто станет так же знаменита, как «Черный квадрат» Малевича! Я посмотрю, что вы тогда запоете?

– Через сто лет, Светочка, скорее всего, мы будем петь уже в хоре ангелов, и это, заметь, в лучшем случае! – весело заметил ей Тарасов.

– Ну вас! – заключила Светлана и остановилась против одной из дверей. – Вот здесь у нас гостевая комната, – ткнула она в дверь длинным перламутровым ногтем. – Располагайся, Нинка! Там есть все, что твоей душе угодно, и даже будильник. Представляешь?! Простой такой, механический. Они самые лучшие… Заведешь, как тебе надо. – Она посмотрела на Тарасова и сказала ему: – Я пошла! А ты – не уходи! – И она погрозила ему пальцем. – Ты выясни, когда тебе подавать ей машину и… все такое… в общем, не мне тебя учить… – Она отцепилась от руки мужа и нетвердой походкой пошла дальше по коридору.

У Нины кругом шла голова: от выпитого вина пополам с коньяком, от крепких сигарет, от волнующего присутствия приятного мужчины, которым ей так царственно разрешили пользоваться. Конечно, она не станет им пользоваться. Еще чего! Это некрасиво и подло! Да и что это они за него решают? Может, он и не захочет? Какому мужчине нужны такие свитера, как у нее, и пожелтевшие бюстгальтеры? Нине вдруг опять стало жалко себя до слез, и она, не без труда прогнав их, сказала Тарасову, стараясь не смотреть в его бархатные коричневые глаза:

– Мне на работу к восьми, а сколько займет времени езда отсюда до Московского проспекта, я не знаю.

Порадовавшись, что умудрилась четко и без запинки произнести такую сложную фразу, Нина открыла дверь, вошла в комнату и сразу ее за собой прикрыла, как бы отрезав от себя Тарасова. Она немного постояла у двери, прислушиваясь и надеясь, что он, может, все-таки поскребется к ней. Тарасов не поскребся. Нина сказала себе, что так оно и должно быть, и осмотрелась. Комната была выдержана в том же стиле хай-тек, что и гостиная внизу: светлая кожаная мебель, встроенные шкафы с пластиковым покрытием, металлические дизайнерские изощрения непонятного назначения и монументальная кровать, покрытая голубоватым и таким блестящим покрывалом, что казалась только что залитым катком. Все это Нине опять не понравилось. Она дернула за ручку еще одну, неожиданно появившуюся перед носом дверь, надеясь выйти в какое-нибудь более приятное место, и оказалась в ванной комнате, выложенной черным с золотом кафелем. Ванна была величиной с небольшой бассейн, а одну из стен целиком занимало зеркало. Нина открыла золоченые вентили кранов, намереваясь полежать в горячей воде и немного прийти в себя, и принялась раздеваться у зеркала, одновременно размышляя о том, что эти вентили наверняка никогда не ломаются, и Светке не придется приносить их к ней, Нине, на экспертизу. Вентили очень красивые, особенно если сравнивать их с этим ужасным бюстгальтером! Может быть, купить голубую «Фантазию» и покрасить его? Или уж лучше желтое и красить в желтое? Или все-таки перестать жаться и купить наконец на толчке у метро новый? Но тогда стольник вылетит точно, как минимум. А трусы? Вы посмотрите на эти трусы! Прощай, молодость! Разозлившись окончательно, Нина, пошатываясь, как Светка, сняла с себя всю одежду и опять уставилась в зеркало. А что?! Она еще ничего! Трусы с бюстгальтером ее, конечно, не украшают, даже, можно сказать, портят, а так, без ничего, она еще о-го-го! Нина приняла несколько соблазнительных поз, а потом вдруг все-таки пустила слезу. Никому это ее «о-го-го» не надо: ни Тарасову, ни кому-нибудь другому. Никому не нужна эта престарелая бабища! Всхлипывая, Нина залезла в ванну. Вместо того чтобы взбодриться и протрезветь, в горячей воде она окончательно размокла, размякла и разрыдалась. В конце концов у нее так разболелась голова, что она еле вылезла из воды, кое-как вытерлась, с трудом добралась до постели и заснула прямо на скользком голубом катке покрывала…

– Ну и кто же вас, Ниночка, привез? – сладким голосом спросила Галина Андреевна, стоило только Нине войти в свою лабораторию.

Нина знала, что Галина ни за что не отстанет, а потому решила сказать правду:

– Тарасов.

– Это, значит, у него фамилия такая! Тарасов! Ясненько… – еще слаще пропела Галина. – Хорошая фамилия. А зовут как?

– Михаилом.

– Надо же, как владельца «Веги»! – подскочила Фаина. – Жаль, что это совпадение, а не настоящий Тарасов, правда, Нинка?

– Почему же совпадение? Он самый и есть! Михаил Иннокентьевич, бизнесмен и депутат!

– Ладно врать-то! – отмахнулась Фаина и раскрыла рабочий журнал.

– Я не вру! – усмехнулась Нина. – Раз вы в окно глазели, то неужели не видели, какая меня машина подвозила?

– Ну… вообще-то… тачка, конечно, была крутая… – растерялась Фаина.

– Да вон она и до сих пор на том же месте стоит! По-моему, это не «мерс»… «Хонда», что ли? – сказал, прихлебывая у окна свой вечный утренний чай, ведущий инженер Лактионов. – И мужик рядом все еще стоит!

Женщины моментально собрались у окна. Нина, осторожно выглянув из-за спин сослуживиц, увидела, что Тарасов, стоя к ним лицом, с очень решительным, как на своих портретах видом, говорит по мобильному телефону.

– Точно! Настоящий Тарасов! – Фаина метнулась к столу, вытащила из-под стекла календарь с его портретом и приложила для сравнения к стеклу оконному. – Вылитый! Нинка! Где ты его оторвала? Ой! А курточка-то у тебя какая! А под ней и платье какое-то новое! Класс!! Только не говори, что все это тебе подарил Тарасов!!

– Конечно, не он, – сказала Нина и не соврала, потому что платье было подруги, и куртку наверняка покупала Светка, а не Михаил Иннокентьевич. Утром она ее прямо-таки навязала Нине взамен испачканного плаща.

– Неужели вы не видите, что Нина Николаевна прикалывается! – с полным сухого печенья ртом заявил Лактионов. – Наверняка она голосовала, и он ее просто подвез.

– Вы, Виктор Иваныч, когда-нибудь видели, чтобы в метро голосовали? – как можно ядовитее улыбнулась ему Нина.

– Ах да, вы же на метро ездите! – не менее ядовито улыбнулся в ответ и Лактионов. – Запамятовал, понимаешь! Ну, тогда у меня есть другая версия: вы выходите из метро и бросаетесь под эту тачку специально, чтобы нас уесть!

– Знаете, Виктор, вы не стоите таких жертв с моей стороны! Ведь если бы я чуток промахнулась при бросании, вы не чай сейчас пили бы, а собирали бы мне на венок. И я представляю, какую дрянь вы мне купили бы, если бы вам это поручили!

– Нинка! Да не слушай ты его! Он же специально! Расскажи, какой он, Тарасов?

– Если честно, то на самом деле он – женщина! – все еще улыбаясь, сказала почти чистую правду Нина.

– Ну, не хочешь, можешь и не говорить! – обиделась Фаина.

Нина еще раздумывала, что есть правда, а что нет, когда в лабораторию вошли их сослуживица Валентина и начальник Сергей Игоревич. Фаина тут же раздумала обижаться.

– Вы представляете, Нину Николаевну сейчас на работу сам Тарасов привез! – торжественно объявила им она.

– Из финотдела, что ли? – вяло спросил начальник. – А вы не догадались, Нина, спросить его про акты?

– Какие еще акты, Сергей Игоревич! Это ж не тот Тарасов! Это же совсем другой Тарасов! – Фаина лучилась счастьем так, будто сама приехала на «Хонде». – Это же «Вега»!

– Что за Вега? – продолжал ничего не понимать начальник, зато Валентина сразу сообразила и тут же процитировала дурацкий слоган, растиражированный рекламными плакатами тарасовских магазинов:

Неужели этот Тарасов?

– Этот! Этот! – восхитилась еще раз Фаина.

– Как вы, Нина Николаевна, такая утонченная женщина, – опять встрял в разговор Лактионов, – смогли сесть в «Хонду» человека, который пишет на витринах своих магазинов подобную галиматью про «прикупив даров»?

– Но я же могу выносить, каким ужасным языком вы, Виктор Иваныч, пишете свои исследования, – не осталась в долгу Нина.

– Я на витринах свои исследования не вывешиваю. А люди с техническим складом ума меня вполне понимают! – не сдавался Лактионов.

– Нина, я который раз тебе говорю, не связывайся с ним! – вмешалась в их перепалку Фаина, совершенно забыв уже замечание Нины, что Тарасов – женщина. – Расскажи все-таки, как ты с ним познакомилась!

Нина вкратце и очень честно рассказала, как было дело, но не потому, что страдала отсутствием фантазии, а потому что на вранье пару раз крупно попалась и перестала лгать раз и навсегда. Прочувствовав на собственном опыте, что лучше о чем-то умолчать, чем соврать, Нина так теперь делала всегда. Она умолчала о том, что все дела в «Веге» ведет Светка и, конечно же, о ее нескромном ей предложении, а все остальное: и роскошное жилище Тарасовых с потрясающей винтовой лестницей и паукообразной купальщицей, и чудесный ужин, и потрясающую ванную – все это добросовестно описала, сделав общественности приятное.

– Значит, у тебя, Нина, теперь «лапа» в «Веге», – подытожила разговор Валентина. – Это хорошо! Ты не забыла, что у нас как раз юбилей лаборатории намечается. Может, нам продадут продукты оптом со скидкой?

– Какая ты, Валентина, меркантильная! – покачала головой Фаина.

– Посмотрим, Валя, как наши отношения будут дальше развиваться. Все-таки мы со Светланой двадцать лет не виделись, – отозвалась Нина, мельком глянула на по-прежнему сладко улыбающуюся Галину Андреевну, надела белый халат, взяла коробочку с образцами, рабочий журнал и пошла в другую комнату, называемую приборной. Конечно, Галина сейчас скажет какую-нибудь гадость. Она и так уже держалась из последних сил. Интересно, к чему присосется? Наверняка выдвинет предположение, что Нина теперь станет клянчить у Тарасовых продукты по дешевке. О том, что Нина чуть не отдалась спьяну Михаилу Иннокентьевичу, она, конечно, додуматься не сможет. Хотя… у нее такая буйная фантазия… Нина фыркнула, набрала на дверях код и вошла в помещение с приборами. За одним из компьютеров уже сидел Юра Морозов и заносил какие-то данные в свои бесконечные таблицы. Нина поздоровалась и порадовалась тому, что Морозов ничего не знает про Тарасова, а значит, не будет отвлекать ее от работы. Она включила электронный микроскоп, вставила в держатель образец и нажала кнопку вакуумной откачки. Микроскоп зачавкал и зашипел, выгоняя из шлюзовой камеры воздух. Нине нравились эти звуки, к которым она привыкла за пятнадцать лет работы на одном месте. И как по легкому откашливанию Ляльки она уже знала, что та непременно заболеет, так и по едва уловимому изменению звуков микроскопа она всегда знала, что лучше его отключить и позвать на помощь электронщиков из соседней лаборатории, иначе он по преклонности своего возраста очень скоро и надолго выйдет из строя. Сегодня звуки прибора не предвещали никаких сюрпризов с его стороны. Нина задвинула образец в колонну, включила высокое напряжение, телевизионку, выбрала увеличение и начала изучать образец.

Ведущий инженер Виктор Лактионов был раздражен. Галина за спиной Нины опять сочиняла басни и небылицы, и никто не мог ее остановить: ни Фаина с Валентиной, ни он с Сергеем Игоревичем. Особенно Виктор злился, конечно, на себя. Нина ему нравилась, но встать на ее защиту и оборвать Галину он никогда не мог. Галина Андреевна Голощекина была ужасом их лаборатории. Во-первых, она была хорошим работником, и ее ценили как специалиста, во-вторых, она являлась женой одного из заместителей директора «Петростали». В этом, конечно, ничего ужасного не было, но на такой почве Галина вырастила свои собственные, ужасные свойства личности. Она была самой жуткой сплетницей, какие только могут существовать в природе. Все свои сказания она начинала так: «Я, конечно, человек добродушный, но…» А дальше в высокохудожественной форме шло изложение того, что ей в данный момент пришло в голову. Галина Андреевна говорила горячо, увлеченно, купаясь в своих вымыслах, возносясь вверх на собственной фантазии и не терзаясь никакими угрызениями совести. Она была художником сплетни, мастером возведения напраслины и поэтом наговора. Она сама восторгалась своими такими редкими творческими способностями, холила их, лелеяла и не давала им потускнеть от времени. Она без конца говорила и говорила, подобно радио, которое стоит так высоко на шкафу, что его невозможно отключить. Сотрудники уходили на прибор, возвращались в комнату обработки результатов, а Галина Андреевна продолжала свой бесконечный монолог, мешая людям работать, меняя только персонажей своих бесконечных историй. Ими, этими персонажами, как правило, становились те, которые в данный момент сидели в приборной за микроскопом и анализатором. Галина Андреевна тут же припоминала все низменные инстинкты отсутствующих и все их прегрешения перед ней и обществом за последние пятнадцать лет. Она не боялась повторений, а даже любила их, потому что они позволяли ей вплести в свое повествование что-нибудь новенькое, только что счастливо пришедшее в голову. Часто она даже не утруждала себя тем, чтобы состыковать вновь придуманный штрих с рассказанным ранее, – стоит ли обращать внимание на такие мелочи? Затишье и всеобщее облегчение наступало только тогда, когда подходила очередь Галины садиться за прибор, а потом обрабатывать результаты исследований. Работать она любила и отдавалась делу своей жизни душой и телом.

Сейчас за микроскопом работала Нина, а анализатор должен был занять Виктор. Галина Андреевна, как всем известный мультяшный Пятачок, была совершенно свободна и заливалась по этой причине соловьем. К собственному неудовольствию и раздражению, ведущий инженер Лактионов признавал, что слушать Галину было очень увлекательно. И как все порочное, сплетня была заразительна. Он не раз замечал, что сотрудники все чаще и чаще обсуждали с Голощекиной то, чего касаться не имели права. А великий зачин «Я, конечно, человек добродушный…» иногда слетал даже с губ порядочной и доброй Валентины.

Сейчас Галина ненавязчиво прошлась на предмет того, что Нина наверняка пустила слезу у своей богатенькой подруги, и теперь («вот попомните мое слово!») заживет за пазухой «Веги» припеваючи.

– С чего вы это взяли, Галина Андреевна? – все же заставил себя вступиться за Нину Виктор.

– Это только так, Витенька, предположения, – проворковала Галина Андреевна, – но, уверяю вас, мой жизненный опыт позволяет мне утверждать, что они не лишены основания.

Виктор нервно покачался на стуле, но так и не придумал, что бы такое еще сказать Галине. Он раздраженно снял свитер, бросил его прямо на стол, на свое обруганное Ниной исследование, тоже надел белый халат и пошел на микроанализатор. Конечно, Голощекина сейчас что-нибудь выдаст женщинам и про него. Например, скажет, что он влюблен в Нину. А он совсем и не влюблен… Правда, она ему нравится, но это вовсе не означает, что он в нее влюблен.

В комнате с приборами он первым делом, естественно, увидел Нину. Она переводила изображение с микроскопа на компьютер и, как всегда за работой, не замечала ничего и никого вокруг. Виктор сел на крутящийся стул внутри анализатора и стал смотреть на нее из-за спектрометров. Она в своем снежно-белом халате была похожа на врача. Тоненькой, с длинными светлыми волосами, небрежно скрученными на затылке и заколотыми крупной деревянной заколкой, ей ни за что не дашь сорока, особенно здесь, в комнате с затемнением. Виктор вдруг вспомнил этого «Прикупив даров» со своей «Хондой» и раздражился почти так же, как при разговоре с Галиной. Что-то не нравится ему эта история со старой школьной подругой и ее знаменитым мужем. Конечно, что он, Виктор Лактионов, скромный инженер экспертизной лаборатории разваливающегося завода, может предложить такой женщине, как Нина? «Прикупив даров» месячную зарплату местного ведущего инженера небось за один вечер проедает за ужином! А что у Виктора на ужин? Картошка или гречневая каша с докторской колбасой. А что будет, если завод окончательно рухнет? У него, Виктора, нет никакой другой специальности. Он ничего другого, кроме как делать рентгеновский микроанализ, не умеет. Он виртуозно владеет своим древним прибором, он может делать на нем такое, чего наверняка больше никто в России не умеет, но кому это будет нужно? Это и сейчас-то мало кому надо! А если все полетит к чертям, что он тогда сможет предложить Нине? А если все-таки поторопиться? Ну… да, да, да!! Он в нее влюблен! Пусть это будет называться так! Какая, собственно, разница? Да, ему сорок два. Да, он никогда не был женат. Все знакомые женщины давно махнули на него рукой и даже не воспринимают как мужчину. Он всегда был этому рад, потому что безбрачие давало ему свободу. Вот взять, к примеру, Сергея Игоревича. Когда он был женат, его жена десять раз на дню звонила ему на мобильник по всяким пустякам. Или посмотреть на Морозова. Две жены его ухайдакали так, что лишь кожа да кости остались, так нет – третий раз женился! А как только придут из соседней лаборатории звать его к городскому телефону, так он сразу кричит: «Скажите ей, что меня не нашли!» И что за радость: жениться-разводиться! Лучше уж и не жениться, как он. Честнее. Он и Нине ничего такого не намерен предлагать. Да ей, похоже, и не надо. Замужем была, о бывшем муже и замужестве говорить не любит. Он про другое думает… Про ее волосы… Они у нее такие тяжелые, что заколки и шпильки часто не выдерживают, и густое золото льется по плечам. Виктору иногда снится, как по Нининым плечам рассыпаются волосы, а он пытается их собрать руками, но они снова выскальзывают, а Нина смеется…

– Виктор Иваныч! Не соблаговолите ли подойти ко мне? – услышал он ее голос и выглянул из-за прибора. Нина, поймав его взгляд, продолжила: – Посмотрите на неметаллические включения. Хорошо бы сделать анализ.

Виктор подошел к микроскопу и взглянул на телеэкран. Он тут же понял, что Нина имела в виду, но специально, нагнувшись, долго разглядывал изображение, чтобы насладиться тонким запахом женских волос.

– Сделайте, пожалуйста, побольше увеличение, – попросил он, хотя и так уже видел, что это нитриды титана. Нина, конечно, тоже их узнала по характерному, так называемому городскому рельефу, но доказательства в виде химического анализа заказчику все равно нужно было предоставить.

Ведущий инженер Лактионов еще ниже опустил голову, почти касаясь своей щекой ее щеки, а Нина резко повернула лицо к тумблеру перемены увеличений. Заколка, как много раз уже бывало, расстегнулась, и Виктора захлестнул водопад ее светлых волос. Так повезло Лактионову впервые. Это было даже лучше, чем во сне. Он замер от восхищения пополам с умилением и готов был вдыхать аромат Нининых волос до второго пришествия, но она обеими руками быстро собрала их в узел, пробормотав: «Витенька, прости». Тот, кого она впервые назвала на «ты», да еще и Витенькой, превратился практически в обездвиженный соляной столп. Ему бы нагнуться под стол микроскопа за заколкой, но он не в силах был даже пошевелиться, что его и погубило в очередной раз. Нина, самолично достав свою заколку, быстренько перестроила лицо из растерянного и сконфуженного в ироничное, каким оно обыкновенно у нее и бывало, когда она общалась с инженером Лактионовым.

– Вы свободны, Виктор Иваныч. Не смею задерживать вас дольше, – сказала она и занялась обработкой компьютерного изображения.

Огорченный, инженер Лактионов поплелся за анализатор. Вот так всегда! Вечно он не успеет, опоздает, не догадается. То у него почему-то вдруг возьмет да и захлопнется перед Нининым носом дверь, то он усядется за праздничный стол на место Нины, то не передаст ей хлеб, то забудет дать подписать исследование, то прямо на ее глазах возьмет из коробочки последнюю дискету. Она, наверно, думает, что он это делает специально, поскольку у них давно выработался стиль общения, построенный исключительно на иронии, колкостях и насмешках. Когда и почему так повелось, теперь уже и вспомнить-то невозможно. Ей наверняка кажется, что он изощряется в остроумии, а он просто защищается от нее, потому что если не острить, то хоть совсем помирай. Он плавится под ее взглядом. С остальными женщинами все почему-то получается как надо, а с Ниной… Хотя… какое уж тут «как надо», если он столько лет живет один. Конечно, у него бывали женщины, не без этого… Он нормальный мужик, хотя некоторые, вроде Голощекиной, в этом вслух сомневаются. Нужно сказать, что перед Галиной Андреевной ведущий инженер Лактионов тоже вечно выглядит невоспитанным. Она при каждом удобном и неудобном случае вспоминает, как он не подал ей руку, когда они выходили из автобуса, как он вперед нее зашел в кабинет к окулисту на медосмотре и как не взял у нее из рук кувшин с водой для поливки цветов, когда столкнулся с ней в коридоре. Тоже нашлась девушка с кувшином! Однажды он снимал свитер не на виду у всех, как делает всегда, а за шкафом, потому что на нем была слишком короткая рубашка, которая все время вылезала из брюк. А Голощекина думала, что он вышел куда-то в коридор, и оторвалась на его счет по полной программе. Виктор тогда многое узнал о себе от начитанной сотрудницы. Выяснилось, что она, оказывается, все время называла и называет его Буратино без Мальвины и даже без Пьеро с Артемоном, которые все же могли бы его научить хоть сколько-нибудь прилично себя вести. Потом она сказала, что последнее время ведущий инженер Лактионов проявляет себя уже самым что ни на есть запущенным Гекльберри Финном, поскольку каждый день забывает пропускать ее в дверь впереди себя. Конечно, ни одна нормальная женщина такой вопиющей невоспитанности вынести долго не может, и именно поэтому он такой заскорузлый холостяк, что с ним будет продолжаться и далее. После этого ей вдруг взбрендило заподозрить у него нетрадиционную сексуальную ориентацию, во что она тут же и уверовала и даже сочла необходимым его пожалеть. И хотя Виктор мог бы немедленно выйти из-за шкафа и встать перед Голощекиной немым укором, он не сделал этого. Более того, он дождался момента, когда абсолютно все покинут лабораторию, и только тогда вышел из-за шкафа, совершенно нетрадиционно ориентированным и с полностью вылезшей из-под ремня рубашкой. Наверно, все дело в том, что он, Виктор, их боится: и Нину, и Голощекину. У Голощекиной – темперамент, под которым он, мужчина и ведущий инженер, гнется, как сухая былинка, а Нина… Эх! Да что там говорить! Про Нину все и так ясно!

Виктор вздохнул, вставил образец в колонну анализатора и включил высокое напряжение. Через пять минут ему пришлось его выключить, поскольку в приборную заглянул Сергей Игоревич и велел всем сотрудникам собраться на экстренное совещание в комнате обработки результатов.

Судя по тому, как начальник безжалостно щипал свою холеную шкиперскую бородку, всем стало ясно, что разговор сейчас пойдет о чем-то весьма неприятном. Галина Андреевна Голощекина смело обвела сотрудников непорочным взглядом, потому что точно знала: упрекнуть ее абсолютно не в чем, поскольку не нашелся еще тот, кто посягнет… Валентина угрюмо опустила глаза в стол, лицо Юры Морозова приобрело нарочито легкомысленное пофигистское выражение, а Фаина на всякий случай испугалась так, что для успокоения поставила прямо перед собой пузырек валокордина. Нина с Виктором переглянулись и чуть ли не подмигнули друг другу, потому что подумали, что речь пойдет об исследовании образцов от опытного слитка, которое они оба отказывались подписывать. Начальство прибавило в нем пару абзацев от себя, и они, эти абзацы, являлись данью внутренней политике дышащего на ладан завода и не имели никакого отношения к науке, каковую Нина с Лактионовым очень дружно собирались защищать до победного конца, все равно чьего: своего или заводского.

– Конечно, для вас не явится новостью то, что я сейчас скажу, – сухо начал Сергей Игоревич, ни на кого не глядя, – поэтому, в сущности, все должны быть к этому более или менее готовы.

Фаина трясущимися руками отвинтила крышечку с пузырька, сладко-медицинский запах приступил к немедленному заполнению пространства лаборатории, а начальник еще суше, и еще более демонстративно ни на кого не глядя, продолжил:

– К концу этого месяца мы должны назвать начальству фамилию человека, который подлежит сокращению.

Фаина вздрогнула, пролила валокордин на стол и голосом, дрожащим не менее, чем руки, с трудом произнесла:

– Если вы думаете, что я соглашусь сама, так… ни за что… Вплоть до суда… профсоюза… и…

– С чего вы, Фаина Петровна, решили, что речь идет о вас? – поморщившись, ответил ей Сергей Игоревич. – Мы все в одинаковом положении!

– Ну уж вас-то никто не тронет, – Голощекина пропела эту фразу такой сладкозвучной сиреной, которой ввиду ее убийственного голоса ничто не страшно, так же, как и Сергею Игоревичу по причине его начальственного положения.

– А ты, Фаинка, забудь про свой профсоюз, потому что мы давно уже функционируем не в СССР, а в оголтелом капитализме! – усмехнулся Юра Морозов.

– Вот! Пожалуйста! Видите! – Фаина показала тонким пальчиком на Морозова. – Юрка просто уверен, что вынесут именно меня!

– Дура, – лениво отозвался Юра и раскрошил в руках дискету 2HD «Memorex» с собственными двухмесячными расчетами.

– А вы, Сергей Игоревич, кого сами-то планируете убрать? – мрачно спросила Валентина, не отрывая взгляда от стола.

– Никого я не планирую! – взвился начальник и, как старик Хоттабыч, выдернул из своей бороды несколько волосков.

– Трах-тибидох-тибидох! – очень серьезно сказал за него Морозов.

Нина фыркнула, а Фаина пронзительно заверещала:

– Нет! Вы посмотрите! Он еще может шутить! Конечно, на женщинах выедут, как всегда! Мужикам везде у нас дорога!

– Фаина Петровна, возьмите себя в руки! – возмущенным до фальцета голосом заявил Сергей Игоревич. – Мы должны решить, что нам делать, и нечего тянуть одеяло на себя! Вы – не лучше других!

– Вы, конечно, намекаете, что я хуже?! – не могла никак успокоиться Фаина.

Валентина молча встала со своего места, налила в стакан воды из чайника, накапала туда из Фаининого пузырька пятнадцать капель и поставила его перед носом идущей вразнос сотрудницы. Хорошо воспитанная, в отличие от инженера Лактионова, Фаина пробормотала: «Спасибо», вместо стакана поднесла ко рту пузырек, глотнула остатки валокордина прямо из него и стала похожа на рыбу, только что вытащенную из воды. Задыхаясь и беззвучно махая руками, она явно просила, чтобы ее срочно бросили обратно в море.

– Черт знает, что такое! – в сердцах крикнул начальник, а Юра достал приготовленный на обед бутерброд с вареной колбасой и сунул его в рот Фаине.

Фаина усиленно задвигала челюстями, благодарно мигая Морозову полными слез глазами. Сотрудники молчали, что называется, думая о своем. Нина, глядя в окно, в которое опять молотил нескончаемыми струями дождь, размышляла о непростых судьбах собравшихся в этой лаборатории людей. Бывшая жена Сергея Игоревича забрала при разводе у него все, что только могла, включая сына, выселила бывшего мужа в самую мрачную «хрущобу» и ежемесячно требовала еще и дополнительного денежного вспомоществования, помимо официальных алиментов. Юрка Морозов был женат уже третий раз и содержал, таким образом, двух бывших жен и одну нынешнюю, а также их чад. Валентина жила в однокомнатной квартире с шестнадцатилетним сыном и с алкоголиком мужем, с которым не разводилась только потому, что разъезжаться все равно было некуда. Фаинка с Виктором никогда и ни с кем не были связаны узами брака, по крайней мере, официально. У Фаины была пятилетняя дочь неизвестного происхождения, возможно, и от непорочного зачатия, поскольку никто никогда не видел рядом с ней никакого, даже самого завалящего мужичка. На Нининой шее очень уютно сидела, свесив длинные стройные ноги, студентка Политеха по имени Лялька, двадцати одного года от роду. И только у Галины Андреевны Голощекиной было все: и состоятельный муж, и самостоятельный уже сын, имеющий отдельную квартиру в центре города, и даже репутация самого незаменимого работника лаборатории по причине большого опыта и не менее большой любви к своей профессии. И именно Галина Андреевна, одна из всех, не потеряла в этой ситуации лица и предложила всем открыто или путем тайного голосования высказаться по поводу кандидатуры на заклание. Зная фантазийные наклонности Голощекиной, Сергей Игоревич сразу же отмел открытое обсуждение и предложил всем тайное голосование.

– Если хотите, то можете напечатать свое мнение на компьютере, чтобы никто не мог по почерку догадаться, кто что написал, – виновато заглядывая сотрудникам в глаза, сказал начальник, все более утверждаясь во мнении, что тайное голосование – это как раз то, что надо. Если народ выступит против кого-то большинством голосов, то ему не придется показывать на несчастного пальцем и говорить ему сакраментальное: «Вы!»

Пока народ раздумывал об этичности данного мероприятия, Юра Морозов, отягощенный самым большим количеством стоящих за спиной «с ложкой», пошел к компьютеру. За ним следом очень смело сделала свой выбор Галина Андреевна. Затем, как бы нехотя, к компьютеру потянулись остальные с самыми что ни на есть благородными лицами.

Результат всеобщего тайного голосования очень удивил Галину Андреевну Голощекину, ибо они все-таки посягнули… Пять голосов из семи были против нее и два – против Нины. Галина Андреевна покрылась ядовито-малиновым гневным румянцем и строго сказала:

– Это провокация и ужаснейшая несправедливость!

– Когда надо кого-то вынести, то речь о справедливости вообще не идет, – ответил ей независимый Юра Морозов.

– Я знаю, Юрий Владимирович, что вы всегда меня не любили, поскольку совершенно не разбираетесь во фрактографии.[1] Одного знания рентгеновского микроанализа для нашей лаборатории недостаточно! – тут же отбрила его Голощекина. – Я считаю, что сократить можно как раз вас, потому что на анализаторе Виктор Иваныч отлично справится и один.

– Ай-ай-ай! Как быстро вы меняете свое мнение в зависимости от обстоятельств! – усмехнулся Морозов.

– Ничего я не меняю! Я всегда считала, что вы – лишний человек в нашем коллективе! – И Галина Андреевна в очередной раз подивилась собственной смелости и принципиальности. Конечно, она не размазня Валентина! Она всегда режет правду-матку в глаза, когда этого требуют интересы дела! А от Морозова и в самом деле никакого прока. Подумаешь – математик, программист! Сто лет жили без программистов и дальше проживем в лучшем виде. Тем более что и заступиться за него некому. Он пару раз был отловлен в проходной в нетрезвом состоянии и работает тут до следующего подобного случая. А если будет выступать, подобный случай ему очень легко организовать.

– Почему же вы не написали мою фамилию? – прервал приятные размышления Голощекиной Юра. – Против меня, между прочим, не было ни одного голоса!

Галина Андреевна подавилась следующими справедливыми словами, которые уже почти подготовила в своем сознании. Действительно… Она его фамилию не написала. Она написала фамилию Нины, потому что, если уж устранять с дороги конкурентов, то не Морозова. Чем он ей мешает? Да ничем. Пусть спокойно пишет свои программы! Настоящей конкуренткой Галине является лишь Муромцева. Вообще-то Галина Андреевна считала себя вне конкуренции и написала про Нину так только… на всякий случай… И вот вам, бабушка, и Юрьев день!

Сергей Игоревич сидел ни жив ни мертв. Сказать Голощекиной, что он одобряет выбор коллектива, было выше его сил. Остальные сотрудники тоже помалкивали, понимая, как после голосования неожиданно осложнилось, вместо того, чтобы облегчиться, положение несчастного начальника лаборатории фрактографии и рентгеновского микроанализа.

Нина ехала домой в метро в модной Светкиной куртке и мучительно размышляла над тем, кто, кроме Галины, мог написать ее фамилию. В Голощекиной она не сомневалась. Та и должна была выступить против нее. Лишь они вдвоем одинаково хорошо владеют обоими методами и могут виртуозно работать на двух приборах. Только они по очереди садятся за анализатор, когда Виктор в отпуске. Обе они отлично фотографируют и по старинке: на фотопленку, и с помощью компьютера. Фаина смертельно боится анализатора, который со своими многокнопочными шкафами похож на пульт управления космическим кораблем. Она работает на нем лишь тогда, когда начальник вдруг на нее рассердится и начинает упрекать, что стыдно, дескать, за пятнадцать лет так и не освоить пустяковый прибор. Фаина в такие моменты всегда очень гордо отрывается от компьютера с лицом, на котором явственно читается: «Хорошо, я сяду за ваш поганый анализатор и посмотрю оттуда, как вы без меня составите ведомости и протоколы». Через пять минут она уже мигала Нине, чтобы та помогла ей запустить программу, а Сергей Игоревич, окончательно заблудившись в графах и колонках очередной ведомости, еще раз убеждался, что расстановка сил в его лаборатории правильная и не стоит ее менять в угоду собственному плохому настроению. Фаина возвращалась к компьютеру, а Нина завершала начатое ею на анализаторе.

Что касается Валентины, то с анализатором она справляется не хуже других, но совершенно не может снимать на фотопленку. Она у нее все время путается и рвется, а уж фотографии получаются – хуже некуда. Конечно, на пленку они сейчас снимают редко, но все-таки хотя бы в этом преимущество у Нины перед Валентиной есть.

Исходя из всего этого, ни Валентине, ни Фаине нет смысла пытаться избавиться от Нины. Во-первых, за столько лет совместной работы они превратились в ее подруг. Во-вторых, в отсутствие Нины Фаине придется осваивать анализатор, чего она категорически не хочет, а Валентине в случаях, когда нужны особенно качественные фотографии, придется униженно просить о помощи Голощекину, которая, конечно, поможет, но потом изведет ее гнусными намеками на профнепригодность…

С Галиной же Нина почти на равных. У той в силу возраста, конечно, побольше опыта, но у Нины достаточно энергии, чтобы соответствовать занимаемой должности.

Так кто же? Кто написал ее фамилию? Неужели все-таки Витька? Вот гад! До чего же надоело с ним бороться столько лет! Каждый день он выплескивает на нее столько яда и сарказма, что остается только удивляться, зачем ему это надо. Витьке она никакая не конкурентка. Лишь ведущий инженер Лактионов может заставить работать престарелый анализатор, когда он вдруг заартачится. Только он знает, куда пнуть ногой, где прижать локтем и какой тумблер нужно покрутить в противном инструкции направлении, чтобы прибор работал исправно. Если убрать Лактионова, то анализатор через день даст дуба, и лаборатория прекратит свое существование как таковая. И потом… хотя они без конца и ругаются, но работается им в тандеме неплохо. Они в институте учились по разным специальностям, которые, как оказалось, очень удачно дополняют друг друга. Нет, Виктор не мог… Тогда кто? Юрка? Но он, как великий математик, тоже вне конкуренции. Что ему за дело до Нины? Неужели Сергей? Точно! Гражданин начальник! Он Галину боится. Во-первых, потому что не дотягивает до нее как специалист и знает об этом, а во-вторых, вульгарно трясется перед ее всесильным мужем. Что ж… Понять его можно. В конце концов, и его могут задвинуть. Лаборатория без него копыта не отбросит, это уж точно. Но почему он написал именно ее фамилию? Неужели так и не может простить? Но это же, что называется, не по-мужски…

Нина тряхнула головой, чтобы отогнать мысли о работе, и пожалела, что у нее нет с собой книги. Как это сегодня Лактионов ее поддел: «Вы такая утонченная женщина…» Знал бы он, какие книги она читает! Самую розовую слюнявую лабуду! Плюнуть, растереть и заплакать! Интересно, как там вчера Лялька без нее? Нашла ли тушенку или так и просидела весь вечер на булке с маслом? Сегодня она везет ей кучу умопомрачительных баночек, коробочек и прочих упаковок, которыми нагрузили ее Тарасовы. Что ж! Сегодня они с дочкой устроят пир! Надо только купить картошки, потому что с маринованными грибочками, да с патиссончиками, да с балычком – самое то! Может, не жаться и купить в «Веге» любимую Светкину «Царицу Тамару»? Точно! Она ее купит, сразу спрячет в кладовке у входной двери, а когда Лялька отчалит на вечерний моцион, она и примет на грудь для успокоения души.

В «Веге» оказалось неожиданно много народа. Нина протолкалась к овощному отделу и замерла. Как раз напротив пакетов с картошкой Михаил Иннокентьевич Тарасов открывал новый отдел полуфабрикатов. Он, видимо, как раз закончил говорить речь, сунул кому-то микрофон и глазами показал помощникам, что неплохо было бы им расчистить ему дорогу к выходу. Два рослых широкоплечих парня мгновенно проложили просеку меж жаждущих полуфабрикатов людских тел. Михаил Иннокентьевич шагнул вперед и встретился взглядом с Ниной. Она мгновенно опустила глаза долу и спряталась за спину толстой тетки, только что нагло втершейся в очередь прямо перед ней, которой Нина как раз намеревалась высказать все, что она по этому поводу думает. Несмотря на объемность и могучесть, теткина спина оказалась ненадежным убежищем. Тарасов Нину отыскал, за руку вытащил из очереди и так за руку и повел за собой из магазина. Нина не удержалась, чтобы не обернуться к тетке и не посмотреть на нее с превосходством особы королевских кровей. Тетка, похоже, вошла в полный ступор, и на лице ее явственно читалось что-то вроде «делайте со мной, что хотите, только из очереди не выгоняйте!». Нина очень снисходительно ей улыбнулась.

– Ниночка! Вам нужны овощи? – весело спросил ее Тарасов уже на улице.

– Ну… вообще-то… да… – промямлила Нина и закончила уже совсем, как нищий на паперти: – Картошки бы…

– Николай! – Михаил Иннокентьевич обернулся к одному из широкоплечих. – Принеси два пакета картофеля, салатный набор… ну и еще… сам знаешь…

Широкоплечий кивнул и скрылся в магазине, а Нина жалела, что не попросила заодно и «Царицы Тамары».

– Садитесь, – Тарасов открыл дверь дорогой машины цвета черного жемчуга с зеленоватым отливом.

– Нет-нет-нет! Не надо! Я совсем рядом живу! Как раз во дворе магазина… – зачастила Нина.

– Я подвезу вас к подъезду! Не потащите же вы все в руках! – улыбался Тарасов и гладил Нину своими коричневыми бархатными глазами.

Нина посмотрела на свои руки, уже занятые пакетами с продовольственными подарками четы Тарасовых, и ей вдруг стало так стыдно, что она покраснела до слез. Побирушка в чужой куртке, с чужими мешками, у чужой машины! Стоять бы лучше в очереди за теткиной спиной и помалкивать в тряпочку на предмет того, кто и куда без спросу влез.

– Садитесь! – повторил Тарасов.

Нина послушно села, торопливо смахнув рукой успевшую выскочить на щеку слезинку.

Широкоплечего не пришлось долго ждать. Минут через пять он поместил на заднее сиденье два огромных фирменных пакета «Веги», а еще через две минуты машина уже тормозила у Нининого подъезда.

Как всегда, с трудом, Нина выбралась из недр машины. Тарасов вышел следом, вытащил свои фирменные пакеты и, закрыв машину, пошел с ними к подъезду. Нина обреченно поплелась следом. Три бабульки, вечно коротающие время под козырьком подъезда, только что не пали ниц перед известным всему городу Михаилом Иннокентьевичем. Самая стервозная и боевая из них, Лидия Тимофеевна, даже заботливо крикнула вслед Нине с Тарасовым внутрь подъезда:

– Ниночка! Осторожнее в лифте! Там какая-то дрянь наплевала и по стене размазала!

В лифте ехали молча. Тарасов улыбался, а Нина краснела, как маков цвет, будто ей было всего двадцать один год, как Ляльке. Поскольку обе руки у Нины были заняты, она плечом надавила на кнопку звонка у своей двери.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась Лялька в микроскопических трусах и в не менее выразительном лифчике. Увидев Тарасова, она даже не подумала взвизгнуть и прикрыть срам, как это сделала бы Нина в ее возрасте. Она всего лишь отошла в глубь квартиры, сказав: «Проходите!», и включила свет в прихожей, чтобы ее было видно еще лучше.

– Ляля! Сколько раз я тебя просила одеваться перед тем, как открываешь дверь! – рявкнула Нина.

– Я не успе-е-ела… – томно протянула Лялька, явно и не собираясь ничего успевать.

Нина сунула ей в руки оба свои пакета и сквозь зубы злобно прошипела:

– А ну марш на кухню!

Лялька грациозно развернулась и пошла туда, куда ее послали, а Нина тут же горько пожалела об этом. Вид дочери сзади оказался еще более откровенным, чем спереди. Было полное впечатление того, что на ней вообще нет трусов. Не считать же за таковые пару тоненьких, переплетенных между собой тесемочек. Разумеется, Тарасов, как под гипнозом, пошел вслед за Лялькой. За ними отправилась Нина, твердо решив стоять до победного конца за честь и достоинство родной дочери.

Тарасов поставил на стол пакеты и повернулся к девушке.

– Вас, кажется, зовут Лялей? Я не ослышался? – спросил он.

– Не оши-и-иблись, – тоном проститутки ответила Лялька.

Нина хотела сказать, что совершенно не имеет значения, как ее зовут, но Тарасов снова спросил, и нечто совершенно неожиданное:

– А вы, Ляля, картошку варить умеете?

Лялька вскинула тоненькие бархатные бровки и сказала уже тоном дворовой девки:

– А то!

– Замечательно! – обрадовался за нее Михаил Иннокентьевич. – Значит, вы себя сегодня вполне сможете прокормить самостоятельно, учитывая, что в этих пакетах полно всего, что самым замечательным образом сочетается с отварной картошечкой. А мы с вашей мамой, с вашего позволения, поужинаем в ресторане! Одевайтесь, Ниночка!

– Пойдем, ты мне поможешь, – сказала Нина дочери, потому что не могла оставить ее наедине с Тарасовым практически без трусов.

– И чего ты мне врала, что звонила не с мужского мобильника? Я ведь сразу просекла! – сказала Лялька, плюхаясь на диван возле шкафа.

– Я не врала, – отмахнулась Нина, потому что недра распахнутого шкафа вызвали у нее острый приступ меланхолии. – Может, не ходить никуда, а, Лялька?

– С ума сошла! – Дочь вспорхнула с дивана и начала рыться в шкафу. – Да если ты не пойдешь, я сама пойду! Такой мужичара! Как в кино! Слушай, где ты его подцепила? Почему-то его лицо мне кажется знакомым. Вот гляди! – она вытащила на свет черное трикотажное платье с атласным воротником-хомутиком. – Если к нему надеть ту цепочку с агатами, то будет ничего.

– Да оно испачкано на самом видном месте!

– Где?

Нина ткнула пальцем в безобразное рыжее пятно прямо под воротником.

– Да-а-а… – разочарованно протянула Лялька. – Вспомнила… Мы его уже пытались отстирывать… Кстати, мать, руки у тебя тоже того… ты уж прости, но не для ресторана.

– А для чего? – Нина испуганно посмотрела на свои руки с запущенными ногтями и давно не стриженными лунками.

– Ну… не знаю… Например, для того, чтобы забивать сваи… или доить коров…

– Ну вот… – чуть не расплакалась Нина. – Я же говорю, что не надо никуда идти.

Она села на диван, обреченно сложив на коленях руки, годные только для вечерней дойки, а никак не для ужина в ресторане.

– Ты мне так и не ответила. – Лялька пристроилась рядом с Ниной и прижалась к ней молодым беструсым бедром. – Почему мне кажется, что я его где-то видела? Он случайно не на телевидении работает? Я прямо-таки представляю его на экране!

– Возможно, что ты его и видела на экране… – Нина по-прежнему с трудом сдерживала горькие слезы разочарования. Ей абсолютно не в чем пойти в ресторан. Но даже если у соседки Таньки выклянчить на один вечер лиловое шифоновое платье, то такими руками, как у нее, все равно стыдно будет держать фужер… или нож… или еще что-нибудь…

– Я так и думала! Он какой-нибудь ведущий, да? Напомни-ка мне его программу!

– Он не ведущий. Он Тарасов.

– Это который… на спортивном канале?

– Нет. Он владелец магазинов «Вега».

– Не может бы-ы-ыть… – Лялька выглядела не просто удивленной, а испуганной, будто услышала, что новый знакомый матери – принц крови.

Девушка вскочила с дивана, слегка приоткрыла дверь комнаты, вгляделась в глубь образовавшейся щели и прошипела:

– Точно… Тарасов… Михаил… как там дальше?

– Иннокентьевич.

– Ага… Иннокентьевич… Какая душка! – Лялька захлопнула дверь и самым решительным голосом заявила: – Мать! Жди! Я иду в 146-ю квартиру к Татьяне. А ты сейчас же рисуешь себе лицо!

– Лялька! А ногти? – Нина в отчаянии потрясла перед дочерью своими доярочьими руками.

– Ничего! Будешь чаще держать руки под столом или прикрывать их салфеткой! В ресторанах всегда дают салфетки.

– А ты откуда знаешь? – вяло удивилась Нина.

– Ну… я же цивилизованный человек, – ответила девушка, открыла дверь, а Нина душераздирающе взвизгнула:

– Лялька! Да оденься же ты наконец!

– Некогда! – бросила ей сосредоточенная на другом дочь и, как была беструсой, выскочила в коридор.

Через несколько минут она явилась с тем самым шифоновым платьем и даже с ниткой каких-то сиреневых камней. Нина в этот момент без энтузиазма красила губы бледно-оранжевой помадой.

– Ну что это за бабский колер! – возмутилась Лялька.

– На что тянем, так и красимся, – усмехнулась Нина.

– Ты, мать, еще вполне молодая и привлекательная женщина. Ну-ка сотри, – она бросила Нине смятый носовой платок, потом вывалила на диван содержимое своей пухлой косметички, выбрала подходящие, по ее мнению, коробочки, тюбики и еще какие-то непонятные штучки и уставилась в лицо матери с видом профессионального визажиста.

Когда Лялька, закончив макияж, поднесла Нине зеркало, та улыбнулась, потому что, в общем-то, себе понравилась. Конечно, лицо уже несколько утратило свои четкие линии и былую идеально-яичную овальность, но все же было еще довольно привлекательным – с золотистыми глазами, аккуратным носом и высоким разлетом бровей. Густые тяжелые волосы всегда украшали Нину. Она расстегнула заколку. Белокурые пряди рассыпались по плечам. Она еще раз улыбнулась своему отражению, чмокнула дочь в нос, стащила джинсы со свитером и потянулась за Танькиным платьем.

– Мать! Ты что! – Лялька в возмущении отняла у нее лиловый наряд.

– А что? Сама же принесла!

– Ты собираешься надевать Татьянино платье на это? – и она показала пальцем с ухоженным ногтем лопаточкой на Нинин пожелтевший, как осенний лист, бюстгальтер.

– Ну… а что… – промямлила Нина. – Платье же закрытое… никто не увидит…

– Ну ты даешь! А когда вы будете… ну… это самое…

– Ляля! В ресторане «это самое» не делают! – строго сказала Нина и очень покраснела.

– Зато после ресторана делают! – с большим знанием предмета заметила ей дочь, забралась с головой в шкаф и вытащила со своей полки телесного цвета комплект, состоящий из прозрачного бюстгальтера и таких же, как на ней, трусиков под названием «стринги».

– Ни за что! – Нина так рубанула рукой воздух, будто забила бетонную сваю. – Что он обо мне подумает?

– Ага! Значит, ты все-таки предполагаешь, что он увидит твое белье! – обрадовалась Лялька. – Ханжа! Лицемерка! Надевай немедленно! – Она бросила свои невесомые тряпочки Нине на руки. – От сердца отрываю! Еще ни разу не надеванное!

Покраснеть еще больше, чем уже покраснела, Нина не могла и потому, скривив на сторону рот, могла только дуть на собственные щеки с целью их охлаждения. Ей казалось, что Лялька – это ее умудренная опытом мать, а она, Нина, зеленая неопытная девчонка.

– Ладно, – согласилась Нина. – Лифчик я надену, так и быть, а это – не могу. – И она бросила на диван то, что Лялька считала трусами.

– Это еще почему?

– Потому что… ну… в общем… эти дурацкие лямки мне будут… тереть…

– Ничего не будут! Ты посмотри! – и она повернулась к матери практически голой спиной. – Тут ничего не может тереть, потому что, откровенно говоря, и тереть-то совершенно нечему.

– Нет, не надену, – стояла на своем Нина. – Я согласна, что они ужасны, – она показала на свои высокие, до талии, трусы в цветочек, – но все-таки ты подбери что-нибудь поскромнее. Мне в самом деле с непривычки будет очень неудобно в этих тесемочках.

В конце концов мать и дочь нашли компромиссный вариант в виде маленьких трусиков традиционной формы. Потом Лялька дала Нине свои, тоже еще ни разу не надеванные, колготки дымчатого цвета и вытащила из коробки недавно купленные бежевые остроносые босоножки.

– Вот! Попробуй только теперь не соблазнить этого Иннокентьевича! – заявила довольная собой Лялька. – И не вздумай являться ночью домой! Трусы мои отрабатывай!

– Лялька! Ты слишком цинична! – возмутилась Нина. – Я тебя такой не воспитывала!

– Я сама себя воспитала, потому что совершенно не желаю, как ты, до сорока лет ходить невостребованной. И это, заметь, я еще очень мягко сказала.

– Ляль… А ты это… – испугалась вдруг до дрожи в коленках Нина, – уже того… востребована?

– Знаешь, мать, по-моему, тебя ждут! – быстренько окоротила ее дочь. – А на все интересующие тебя вопросы я могу дать ответы и позже… Согласна?

Что еще, кроме «согласна», могла ответить не востребованная до сорока лет Нина. Лялька была права. После развода с Георгием она была востребована всего-то два раза. Первым, кто ее возжелал, стал бывший одноклассник, с которым они неожиданно встретились в магазине хозтоваров, куда она зашла просто так, от скуки, а он покупал себе там небесного цвета кафель. Несколько плиток из комплекта имели тонкие змееобразные трещинки, и бывший Димка Ляховой, а ныне импозантный служащий магазина «Все для автолюбителя» Дмитрий Александрович, просил продавца скостить цену. Продавец не соглашался, утверждая, что такую голубую плитку у них все равно купят за натуральную цену другие, которые не посмотрят на столь малозаметный дефект, как парочка пустяковых трещин. Он предлагал Димке другой товар, но Ляховой уже прикипел душой к небесной голубизне, и продавцу надо было быть совсем дураком, чтобы сбавить цену. Продавец дураком не был и цену не сбавлял.

– Вы можете эти две плитки прилепить где-нибудь внизу, например, под раковиной, – встряла Нина, потому что решила купить коврик в прихожую, а никем не контролируемый плиточный диалог грозил затянуться надолго.

– Вы так думаете? – обернулся к ней Димка, который уже и сам так решил, а потому очень обрадовался, что и остальные рассуждают точно так же. Он тут же отвернулся обратно к своему голубому кафелю, а потом опять повернулся к Нине. – Неужели Нина? – спросил он. Она его тоже узнала именно в этот момент.

А потом была страстная и короткая любовь в пустой Димкиной двухкомнатной квартирке, которую он тогда только что выменял на три комнаты в разных районах и ремонтировал, чтобы ввезти в нее из пригорода жену и маленького сына. В десятом классе Димка с Ниной были слегка влюблены друг в друга и даже целовались на выпускном вечере, а потом как-то потерялись в разных институтах. Уже на первом курсе Нина вышла замуж за Георгия и про Ляхового забыла напрочь. Теперь же детская любовь вспыхнула с нечеловеческой силой. О том, что они две недели не вылезали из постели, сказать было нельзя даже с большим натягом, потому что никакой постели в пустой квартире не имелось. Нина прибегала с работы в эту разоренную халупу, пахнущую краской и сырым цементом, и все свершалось на полу, на старом матрасе, на котором коротал ночи и сам Димка. Нине казалось, что это и есть настоящее счастье, которому они с Ляховым по молодости, глупости и чьему-то недосмотру не дали распуститься пышным цветом еще в школе и потому потеряли уйму времени. Она уже примеряла на себя Димкину фамилию; готовила пафосную покаянную речь, которую произнесет перед его несчастной брошенной женой; представляла, как они ежемесячно вместе с Димкой будут посылать подарки его сыну, которому, к сожалению, придется вырасти и состариться в пригороде. Она мысленно расставляла в этой квартире, уже, конечно, без матраса на полу, свою мебель; представляла Ляльку, брызгающуюся водой в выложенной новой плиткой ванной. Но по мере таянья у стены штабеля голубого кафеля «настоящее счастье» тоже как-то таяло, тускнело и съеживалось. Когда в ванной под раковиной были уложены две последние плитки с тонкими змеевидными трещинками, «любовь» сошла и вовсе на нет. Нина с Димкой беззлобно расстались такими же старинными приятелями, какими случайно встретились в магазине хозтоваров, и почти никогда не вспоминали друг о друге…

Вторым, кто запал на Нину, стал постоянный попутчик в метро. Они довольно часто в одно и то же время сталкивались с ним утром у эскалатора, а потом ехали в одном вагоне электрички. Симпатичный молодой мужчина, на которого не могла не обратить внимания Нина, выходил на одну остановку раньше ее, и она даже несколько раз пыталась прикинуть, где он работает. Потом Нина заметила, что они в течение месяца встречаются абсолютно каждый день. А однажды, когда он проехал свою остановку и вышел вместе с ней, Нина поняла, что это неспроста. Женское сердце-вещун ее не подвело. Молодой мужчина шел за ней до самой проходной, а когда понял, что она сейчас нырнет в крутящуюся дверь, все-таки решился остановить.

– Давайте вечером встретимся, – без предисловий предложил он.

– Я заканчиваю работу в 15.00, – так же по-деловому ответила Нина.

– Я буду ждать вас у проходной, – отрапортовал он и тут же пошел назад к метро.

Этот день Нина отработала, находясь одновременно за микроскопом и в чаду сладких грез. К концу рабочего дня она распалила себя так, что готова была отдаться симпатичному попутчику прямо у вертушки на глазах у военизированной охраны. Видимо, попутчик пребывал в аналогичном состоянии. Как только они с Ниной оказались в пустынном сквере около проходной, то накинулись друг на друга и целовались до тех пор, пока не вспухли губы, и в это время как раз повалил из крутящихся дверей «Петростали» густым потоком народ.

– Почему вы заканчиваете работу раньше всех? – законно спросил Нину исцелованный и исцеловавшийся попутчик, имени которого к тому моменту она так еще и не знала.

– У нас сокращенный рабочий день по причине рентгеновского излучения приборов.