Офицеры. Лучшие романы о российских офицерах Тамоников Александр

– Сиди здесь, пехота, и жди меня.

Чирков ушел и вернулся через полчаса.

– Ну вот и все, а ты боялся. Гуляй смело со своей Катюшей. Да, Доронин, с тебя стакан.

– Как тебе это удалось?

– Я заменил тебя. И все оформил как следует, даже в приказ изменения внесли. Так что свободен ты, Сань, как птица в бреющем полете.

– Володь!

– Ладно, молчи. Потом два наряда отстоишь за меня.

– Да хоть десять! Но как же Даша?

– А что Даша? Ей не привыкать. Скажу, за доблестную службу отмечен праздничным нарядом, так что – гордись, родная. Короче, мое это дело. Я же понимаю, как важна для тебя первая семейная встреча. Посему молчи, но стакан давай наливай.

– Нет у меня сейчас.

– Мамеда пошли.

Доронин вызвал старшину Мамедова.

– Акиф? Ты мне кунак? – спросил его Чирков.

– Я понял. Что? По новой, командир? – Мамедов был недоволен, решив, что Доронин собирается выпить.

– Ни черта ты не понял, мой горный друг, – продолжал Чирков, – речь не о твоем командире, а обо мне. Доронин мне стакан должен, понял? Сам он, ты понимаешь, не может пойти за пойлом, мне идти – какой резон, ведь стакан должен не я? Вот и получается, если ты друг мне и тебе не западло, сходи до комка?

– Говоришь, командир тебе стакан должен?

– Точно.

– Ну лобастый, Володя, я тебе налью сам. Пойдешь со мной или сюда доставить?

– Зачем светиться, Акиф, пошли в твои владения. Все-таки, Доронин, переманю я у тебя Мамедова. Не старшина – золото. В отличие от моего недоделка.

– Так я тебе его и отдам, жди.

Как только Чирков с Мамедовым вышли, зазвонил телефон. Оперативный дежурный сообщил, что старшего лейтенанта Доронина и рядового Ветрова вызывает к себе командир части.

Это было неожиданно. Ну ладно, Смирнов хотел бы увидеть его, Доронина, такое бывало. Но при чем здесь рядовой Ветров? Неужели драка в туалете стала достоянием гласности? Это уже хуже. Но думай не думай, а идти надо.

Александр вызвал дневального:

– Рядового Ветрова ко мне, быстро!

Через несколько минут Костя открыл дверь ротной канцелярии.

– Разрешите, товарищ старший лейтенант?

– Заходи. Так, нас вызывает командир части, тебя и меня. Если встанет вопрос о ночном инциденте со старослужащими, ничего не скрывать, говорить правду. Ясно?

– Так точно! – Костя был немало удивлен вызовом. – Но… откуда…

– Не знаю. Все! Пошли!

Доронин с Ветровым прошли через плац в штаб. Поднимаясь по лестнице, офицер подбодрил подчиненного:

– Ты особо не суетись. Командир с виду грозный, а так с понятием. Единственное, не переносит лжи. Это уясни.

Они подошли к двери кабинета.

Старший лейтенант постучал.

– Разрешите, товарищ подполковник?

– Входите.

Командир сидел за рабочим столом, как всегда собранный и внимательный. В руках он, как всегда, держал ручку. Перед ним – чистый лист бумаги.

– Проходите, присаживайтесь, – пригласил Смирнов, не дожидаясь доклада.

Тон командира – миролюбивый и разносом, по крайней мере сейчас, в самом начале, не грозил. Он спросил, глядя на солдата:

– Рядовой Ветров? Константин?

– Так точно!

– Знаешь, Константин, я вызвал тебя больше по личному вопросу. Дело вот в чем. Фамилия Ветров напоминает мне один эпизод из моей жизни. Извини, твой отец жив? Родной, я имею в виду, отец?

– Никак нет, товарищ подполковник. Он погиб в Афганистане.

– Вот как? А кем он там служил?

– Летчиком, пилотом вертолета, лейтенантом.

– Вертолета? – Лицо Смирнова напряглось. – А когда и при каких обстоятельствах он погиб, тебе известно?

– В восемьдесят первом году. А как – это я знаю только со слов других. На земле шел бой, отец в составе экипажа прикрывал наших с воздуха. Вертолет сбили, экипаж разбился. Я отца не знал, так как родился, когда он уже погиб.

– Послушай, Ветров, – командир подошел к Косте и взял его за плечи, чем очень удивил Доронина, – у тебя, вернее, у вас дома сохранились фотографии отца?

– Да, но только одна, с войны.

– Хорошо. Сейчас, подожди.

Командир сел за стол, начал выдвигать ящики, вытаскивая папки, открывая их и бросая на сукно. Он что-то искал и наконец нашел. Смирнов держал в руке пожелтевшую от времени фотографию. Он обошел стол, наклонился к Ветрову.

– Посмотри, парень, сюда. Здесь, на фото, нет твоего отца?

На Костю смотрели два улыбающихся офицера, летчики, судя по форме, державшие в руках шлемы. Слева незнакомый, постарше, а вот справа… Сомнений быть не могло, через десятилетия на него смотрел отец, по возрасту ненамного старше сегодняшнего сына.

– Ну что? – спросил подполковник.

– Отец, – произнес Константин, – вон он, справа.

– Та-ак!

Командир расстегнул китель, присел рядом с солдатом, закурил. Доронин молчал.

– Товарищ подполковник, вы знали отца? – тихо спросил Костя.

– Знал ли я его? – Смирнов задумался. – Лично нет, не знал.

– Тогда почему у вас эта фотография?

Командир печально посмотрел на молодого солдата.

– Ты говорил, что знаешь, что отец твой погиб, прикрывая с воздуха ведущее бой подразделение, так?

– Так точно!

– Так вот, Костя. Двадцать восьмого августа 1981 года в горах Гиндукуша, на одном из перевалов, попал в засаду разведвзвод. Бой завязался тяжелый, неравный, с превосходящими силами противника. Командовал этим взводом я, тогда еще старший лейтенант. Ситуация складывалась катастрофическая. Несмотря на наше ожесточенное, отчаянное сопротивление, духи все подходили и подходили через узкий проход ущелья. У нас кончались боеприпасы, и участь взвода была предрешена. Но тут с воздуха вдруг ударил вертолет. Огнем неуправляемых ракет он на какое-то время заставил наступающих отойти. К сожалению, передышка была короткой, вертолет обстреляли и, видимо, повредили, так как полет его стал рваным. Может, я выражаюсь не совсем понятно, но тогда я подумал именно так – рваный полет. Ребятам с вертушки надо было уходить. Сделать большего, чем уже сделали, они не могли. Просто были не в состоянии. Боезапас экипаж расстрелял, вертолет поврежден, им бы до площадки своей дотянуть. Но они остались. После боя, после всего, что произошло, в приказе о награждении говорилось, что вертолет был сбит, экипаж пал смертью храбрых. Все это так. Но была одна неточность в словах наградного листа.

Командир внезапно замолчал. Он встал, прошелся по кабинету. Доронин с Костей напряженно слушали эту наступившую тишину. Смирнов, выдержав паузу, продолжил:

– А неточность эта в том, что вертолет не рухнул, сбитый, отвесно вниз. Экипаж в последние секунды, теряя управление, раненный, направил горящую машину в тот проклятый узкий проход, преграждая взрывом, обломками вертолета, камнепадом, своими телами, наконец, путь душманам, тем самым спасая жизнь нам. Это был таран, Костя. Наземный таран. Вот так. Благодаря этому экипажу, и твоему отцу в частности, восемнадцать человек избежали неминуемой, страшной смерти. Я потом, после госпиталя, писал рапорта, где докладывал истинную картину гибели экипажа «Ми-24», но то ли им не придали должного значения, то ли еще что, но командование определило произошедшее как обычный на войне трагичный случай. И наградило исходя из такой оценки случившегося. А заслуживали ребята большего. Фотографию я выпросил у одного прапорщика из их эскадрильи, которая дислоцировалась недалеко от нашей бригады. Вот откуда она у меня. И я берегу ее, храня глубокую признательность этим парням, до конца выполнившим свой долг и даже сделавшим большее. Тем, кому я обязан жизнью.

Смирнов подошел к Косте, который стоял возле стола, вновь обнял солдата:

– Вот, Костя, как все было! И помни, что бы ни говорили, твой отец – герой… А ты, Доронин, береги парня, понял?

– Так точно, товарищ подполковник!

Когда Доронин с Ветровым вышли, Смирнов вздохнул, взял пожелтевшую фотографию. Долго всматривался в лица улыбающихся молодых офицеров, навсегда оставшихся в том далеком восемьдесят первом…

Он бережно положил фото в удостоверение личности офицера, подошел к окну, задумчиво закурил, наблюдая, как уходят в снегопад две фигуры. Был ли Смирнов в мыслях рядом с ними или вновь вел неравный, кровавый бой в горах Афганистана?

Непроницаемое лицо боевого офицера ответа не давало. Он просто смотрел сквозь оконное стекло. Думая о чем-то своем.

А затем началась череда неприятных новостей. Во-первых, сразу после праздника подполковник Смирнов попал в автокатастрофу и в тяжелом состоянии был определен в госпиталь. Повреждения он получил настолько серьезные, что о возвращении в строй не могло быть и речи. Вопрос стоял о том, сможет ли подполковник вообще нормально передвигаться, так как был сломан позвоночник.

Командиром части временно назначили Куделина, который на днях получил очередное звание – подполковник. Обычно командира замещает его прямой заместитель или начальник штаба. Но Куделин обладал обширными связями и благодаря им да вовремя полученному званию сумел-таки, пусть временно, занять вожделенный пост. С вступлением его в должность обстановка в части резко изменилась. Куделин никогда не забывал нанесенных ему обид, поэтому Доронин и Чирков сразу же попали под его плотный прессинг, грозящий последним весьма крупными неприятностями.

Доронин прекрасно понимал, что с уходом Смирнова участь его как командира роты, а возможно и офицера, предрешена. Куделин приложит все силы, чтобы смешать его с дерьмом, а в армии это, к сожалению, проще простого. Написать рапорт о переводе в другую часть? Это, в принципе, возможно, но как же Катюша? Забрать с собой всю семью? Вот так сразу, когда он им еще никто? И куда забрать? В новом гарнизоне в лучшем случае он может рассчитывать на комнату в общаге. Нет, это нереально. «Значит, что? Увольняться? – задавал себе вопросы Александр, сидя в канцелярии роты. – Да. Скорее всего – придется уволиться. Не лизать же задницу Куделину? Этого не будет никогда».

– О чем мысли? – неожиданно, как всегда, вошел Чирков. Даже дневальный не среагировал.

– О службе.

– Нашел о чем думать. Что ей, службе, будет? Идет она и идет. Хреново, правда, в последнее время, но это от нас, Сань, никак не зависит.

– Тебе все равно, что будет дальше?

– Мне не все равно. Но что ты можешь предложить? Плясать под дудку Куделина? Ты как хочешь, а я не буду.

– Я вообще думаю уволиться. Завтра подам рапорт на отпуск, отгуляю как следует, а потом – пошло оно все к черту! Квартира есть, работу найду.

– Ну и что тогда нос вешать? Что мы, на гражданке не пристроимся?

– Ты что, тоже решил уволиться?

– Нет, буду ждать, пока Куделин и такие, как он, выгонят. И потом, вместе нам легче будет устроиться в жизни. Создадим какое-нибудь ЧП. По крайней мере, зарплату месяцами ждать не будем. А Куделину я, Сань, гадом буду, в пятачину все же заеду от души. За все его гнидство.

– Солдат бросать жалко. Верят они в нас, Володь.

– Верят. Но верят потому, что такие мы, как есть. Если же изменимся и станем подхалимами, поверь мне, отношение к нам быстро изменится. Так что, Сань, давай решать прямо сейчас, уходим?

Доронин задумался. Ответь он сейчас утвердительно – и все, надо идти до конца. Посоветоваться с Катей? А что она может посоветовать, не зная систему, в которой ему приходится крутиться? Подумать еще? А смысл? Думай не думай, но выбора нет. Куделин свой первый шаг уже сделал, заменив взводного Андреева на Панкратова. Именно на Панкратова – такого же карьериста и себялюбца, как сам. Ясно, что вопрос о снятии с роты его, Доронина, уже решен Куделиным. Так что же тогда думать, пытаясь найти выход, которого нет? Да. Надо уходить. А солдаты? Они поймут. И будет лучше, если они увидят, что офицер уходит, не изменяя своим принципам, чем предательство в личных, корыстных целях. Именно предательство по отношению к своим подчиненным. А это не прощается.

Чирков молча курил, не втягивая друга в разговор, давая ему проанализировать ситуацию и окончательно принять решение. Для себя Володя решил – марионеткой он не будет ни в чьих руках. И увольнение – вопрос решенный. Он ждал, что скажет друг. Доронин наконец нарушил молчание:

– Уходим, Володь. Но сначала отпуск. Вернусь – рапорт на стол. Решено!

– Ну а я начинаю завтра же. Пойду к Куделину, брошу рапорт и еще парочку слов ласковых, чтобы ускорил процесс. Я устрою ему напоследок цирк, где клоуном выставлю его, поганца.

– Брось, Володь, тебе это надо?

– Еще как. Отыграюсь я на нем, отыграюсь. Всю правду-матку ему в глаза выскажу.

– Это твое дело. Пошли домой?

– А как же общая вечерняя поверка?

– Пошла она к черту! Панкратов пусть тренируется, а я лучше с Катюшей вечер проведу.

– Пошли. Только я в роту позвоню. Предупрежу старшину.

Доронин вместе с Чирковым вышли из канцелярии. Александр приказал дневальному вызвать старшину. Тот тут же появился из своей каптерки.

– Вызывали, товарищ старший лейтенант?

– Слушай, Акиф, где у нас сейчас Панкратов, не в курсе?

– По-моему, в штабе, мне он не докладывает.

– Он никому не докладывает, кроме Куделина. В общем, передай ему – пусть выводит вечером роту на общую поверку. Меня не будет.

– Что так?

– Не хочу!

– Складываешь крылья, командир?

– Правильнее будет сказать – обрезают их мне, Акиф.

– Слышал уже. Что дальше-то будет?

– А ничего. Служба будет для тебя. Ты мужик деловой, можно сказать, незаменимый. Служи, старшина.

– Завтра на подъеме будешь?

– Вряд ли.

– Ладно. Я приду. Плохо все это, Сань, очень даже плохо.

– Кто бы спорил, мой нерусский друг. Ну давай. Будут вызывать – посыльного зря не гоняй. Не приду.

– Понял.

– До завтра, Акиф!

– До завтра, – вздохнул старшина, понимая, что и в его жизни наступают изменения, и далеко не в лучшую сторону.

Куделин претворял намеченные планы в жизнь. Он отпустил Доронина в отпуск, одновременно назначив старшего лейтенанта Панкратова исполняющим обязанности командира роты. И в подразделении Доронина ненавязчиво установленный и тщательно поддерживаемый Александром порядок стал быстро меняться. Панкратов не считал нужным вникать во все проблемы жизни подразделения, перевалив свои обязанности на плечи взводных, а в большей степени на сержантов. Прапорщик Мамедов один еще как-то старался сохранить то, что было достигнуто ранее. Но постоянно натыкался на замечания и. о. ротного. Панкратов, уверенный, что Доронину уже не командовать ротой, устанавливал свои, выгодные только ему порядки. А выгодно ему было лишь внешнее благополучие, держащееся на диктате старослужащих. Он стоял на стороне таких, как Гольдин, считая, что они своими методами вполне в состоянии удержать роту в подчинении.

Атмосфера в подразделении изменилась. Теперь молодой солдат мог обратиться к командиру лишь по инстанции, часто через того самого сержанта, который и творил безобразия. И никаким другим путем. Панкратов резко обозначил грань между собой и остальными подчиненными. Из форм воспитательной работы практиковалась одна – еженедельные совещания с сержантским составом, где последние докладывали о том, что у них все в порядке, или называли нарушителей, с которыми следовало разобраться. В число первых нарушителей, естественно, попали Горшков с Ветровым. Друзья не хотели мириться с явным произволом старослужащих и как могли сопротивлялись.

Готовясь к заступлению в наряд, Костя с Николаем сидели в курилке, где последний, как всегда, изливал душу другу.

– Слышал я, Кость, Панкрат в канцелярии базарил, что не будет, мол, Доронин больше ротным.

– Может быть.

– Неужели Панкрата поставят?

– Да какая теперь разница?

– Это тебе никакой разницы, по весне чухнешь отсюда, а мне оставаться. А че, интересно, с Дорониным сделают? Может, вместо нашего чухана взводного определят? Это было бы хорошо.

– Коль, чего гадать на кофейной гуще? Здесь без нас все решают.

– Да я понимаю. Но, согласись, неплохо бы было, чтоб Доронин стал нашим взводным. Хоть сержантов немного прижал бы. А то, в натуре, полный беспредел устроили. Как что – наряд, будто других взысканий нет. У меня уже этих нарядов штук десять вне очереди. А если еще и по очереди, то точно месяц голимый с тумбочки не слазить. А столовая, караул? Шизануться можно. Гольдин знаешь что сказал? Сгною, говорит тебя, Горшков, на тумбочке.

– У меня то же самое, Колян, деды, как клещи, вцепились.

– Но я, Кость, молчать не буду. Я Гольдину так и сказал, уши тебе ночью обрежу, будешь как азиатская овчарка. В самый раз получится.

– И он это проглотил?

– Панкрату стуканул. Так-то тронуть он меня боится, знает, какой я в драке дурак, вот и решил Уставом да нарядами замордовать. А Панкрат меня еще с поезда помнит. Так и норовит поддеть. С ним я молчу. Только «есть», «виноват» и «так точно». А Гольдина предупредил – уволится, я его на вокзал лично провожу. Таким клоуном домой явится, что папа с мамой не узнают.

– Может, зря мы нарываемся, Коль?

– А че нам будет? Ты скоро сдернешь домой, и никакой Панкрат этому помешать не сможет. А я? В Чечню пошлют? А мне лично без разницы. Рядовому везде одинаково хорошо. Оттяну как-нибудь год, а потом положу на все, буду косить под дурачка. Че они со мной сделают? Да ничего! Посадить не посадят. Нет! Ну а все остальное – мелочь. А Доронина жалко. И что за беспредел? Ведь Доронин нормальный мужик, строгий, справедливый, роту держать может, что еще надо-то? Да сколько он в роте тусуется, ни один ротный в части столько в казарме своей не торчит. Че прицепились к нему?

– Это называется внутренней политикой командования.

– Я бы сказал, как это называется. А не политикой. Как крысы, в натуре, готовы друг друга рвать, лишь бы звезду лишнюю отхватить.

– Горшков! – от дверей казармы раздался голос Гольдина. – Ко мне!

– Че надо-то? – в ответ, не поднимаясь, спросил Колян, всем видом выказывая явное неуважение младшему командиру.

– Ты чего там, не понял?

– Ори громче – не слышу.

– Я поору тебе, а ну иди сюда!

– Ладно, Кость, пойду, а то к Панкрату побежит, фуцен драный. Иду! Че орать-то? Смотри, пасть порвешь. – Николай не спеша пошел к сержанту.

Костя остался один, сидя на скамейке, подшивал подворотничок. Он думал о будущем. Впереди несколько месяцев службы, а потом? Потом он уедет в отпуск и будет видеть свою любимую. Не так уж и плоха жизнь, если впереди долгие годы с любимым человеком.

Но не знал ни Костя, ни Николай, ни вся рота, командиром которой по штату все еще оставался старший лейтенант Доронин, что судьба готовит им свой черный подарок. И совсем скоро, когда побегут по улицам первые ручейки и солнце, все более набирая силу, растопит снежный покров, военнослужащим пятой роты предстоит испытать самое страшное, самое противоестественное – то, что называется ВОЙНОЙ. Что перечеркнет она многие жизни, а у оставшихся в живых навсегда оставит в душе тяжелый, кровавый камень. И будет он терзать душу всю остальную, искалеченную жизнь. Но это будет впереди, а пока Костя готовился в наряд, аккуратно подшивая к кителю белоснежный подворотничок.

Зима, совсем еще недавно, казалось бы, первым некрепким морозцем и хрупкими снежинками объявившая о своем приходе, уже готовилась сдать свои позиции. Снег, пока довольно обильный, заметно потяжелел и не радовал глаз голубоватой белизной. Солнце с каждым днем все более прогревало воздух, разбивая яркие лучи о крыши домов в веселую капель. Природа совершала свой вечный кругооборот. Приближение весны ощущалось во всем. Ожили деревья. И стояли они еще голые, но кроны ветвей распрямились, словно ждали момента, чтобы взорваться свежей молодой листвой.

Доронин вернулся из отпуска, который провел у своих родителей вместе с Катюшей и Викой. Сорок пять дней прошли непринужденно и естественно, как будто собралась одна единая семья. Да так оно и было.

Чуткое родительское сердце поняло чувства сына. Катю приняли. И не нужно было что-то обсуждать, обдумывать, искать правильное решение. Оно, это решение, переступило порог дома вместе со счастливыми гостями и было воспринято как само собой разумеющееся. Нашло понимание и то, что Александр собирается покинуть Вооруженные силы. Отец, бывший профессиональный военный, внимательно выслушав аргументы сына, решения не осудил. Как для Александра, так и для Доронина-старшего альтернативы чести, порядочности и справедливости не было. И быть не могло. И начни сын выбирать между высокими понятиями самой сути офицерства и унизительным чинопочитанием во имя сохранения карьеры, отец просто отвернулся бы от него и непреодолимая пропасть неминуемо пролегла бы между ними. Так что отец, оставив право сыну самому решать свою судьбу, все же был про себя доволен Александром, ибо и сам, оказавшись в такой ситуации, не медлил бы ни минуты. Конечно, Владимира Трофимовича огорчало, что Саша, так любивший свое дело, оставит службу, но лучше потерять карьеру и чин, чем совесть и честь.

Так что Александр вернулся в часть с твердым намерением добиваться увольнения. Но не все человек в состоянии решить сам. За время отсутствия Доронина в части произошли некоторые события. Командиром назначили подполковника Горина, бывшего однокурсника Куделина. Панкратов уже сжился с новой ролью будущего командира роты, невзирая на то, что подчиненные, за некоторым исключением, его в лучшем случае за ротного не принимали, а в худшем – просто ненавидели. За высокомерие, отсутствие хотя бы намека на такт, чванливость и неприкрытое пренебрежение теми, кто стоял ниже по должности. Усилиями заместителя по воспитательной работе, при полной поддержке, или, правильнее сказать, при полном безразличии, готовилось новое судилище над Дорониным с готовым постановлением о снятии его с роты. Некоторое расстройство в отлаженный механизм, запущенный Куделиным, внес старший лейтенант Чирков, бросивший открытый вызов командованию, швырнув рапорт на увольнение прямо в лицо замполиту, в присутствии «актива», находившегося в то время в кабинете Куделина. Последовавшая затем речь Чиркова переводу не подлежит, однако она очень точно охарактеризовала подполковника как человека и офицера и вызвала настоящий скандал. Действия Володи пытались подать как пьяную выходку, что было бы для многих понятно и в принципе простительно. Но Чирков был трезв как никогда. И посему решение следовало принять серьезное и быстро. Что и было сделано. Документы на Володю уже вторую неделю бродили где-то по штабам, обрастая резолюциями и ходатайствами, чтобы в конце концов вернуться в часть с секретным министерским приказом.

После того как документы были отправлены, Чирков в части больше не показывался. Тепло простившись с подчиненными, которые уважали и даже любили своего строптивого, строгого, но по-человечески порядочного и в душе доброго командира, он решил посвятить себя семье, затеяв грандиозный ремонт в квартире, в чем ни опыта, ни навыков не имел. Он ждал из отпуска друга, чтобы, как объяснял жене, «начать новую, безбедную, цивильную жизнь, во благо семье, и только ей, единственной своей Дашеньке».

Но с Дорониным обстоятельства складывались непросто. Когда он находился в отпуске, в часть прибыл приказ.

В нем предписывалось сформировать на базе лучшего подразделения сводную роту, костяком которой должен служить постоянный состав, усиленный людьми, прослужившими не менее полугода, письменно изъявившими желание участвовать в боевых действиях, вместо той же категории солдат, такого желания не изъявившей. Это распоряжение кардинально меняло обстановку. При всем негативном отношении командования к Доронину лучшим и наиболее подготовленным подразделением являлась все же рота именно Доронина. И это признавали все. Следовательно, посылать надлежало ее, и смена командира в данной ситуации была бы необъяснима и вредна. Если внутри части еще можно выставить командира отличного подразделения офицером, недостойным занимаемой должности, и по-тихому избавиться от неугодного человека, то сейчас, когда формирование подразделения будет, несомненно, находиться под беспристрастным контролем, такой трюк не удастся. И если бы даже и удался, то официально назначить Панкратова означало бы крупно его подставить, подвергнуть реальному риску не только профессиональные способности нового командира, но и жизни подчиненных. А все же роту отправляют в Чечню. Куделину и Горину было опасно экспериментировать с командиром подразделения непосредственно перед выполнением боевой задачи. Такое не простят, несмотря ни на какие связи. Куделин все это прекрасно сознавал. Хорошо, что он отпустил Доронина в отпуск, фактически оставив его действующим командиром роты. Об этом в день прибытия Александра шел разговор у Куделина с Гориным.

– Значит, утром мы должны подготовить список личного состава сводной роты. Доронин, насколько мне известно, в гарнизон прибыл, комбату он уже доложился. Документы на него лично, Петр Петрович, придется все же переделать. Убрать всю грязь, сам займешься, а юридическую базу я тебе подготовлю. Ну а разговаривать с ним буду сам. Хотя его желание и не требуется, но вдруг заупрямится, мол, чуть что, нарушитель в первую очередь Доронин. Тогда какого черта его посылают в Чечню, если нарушителям там не место? И будет, между прочим, прав. И поднимется чехарда. А она нам нужна?

– Если не бросит на стол рапорт, как Чирков. Тогда точно что-то будет. Задачу мы не выполним – это факт.

– Так, извини, какого черта тогда ты Доронина доставал? Если у него лучшая рота и он, как выясняется, незаменим? Значит, умеет офицер работать?

– Не знаешь ты его, Сергей! Он да Чирков, ну с последним ты уже познакомился, так вот, эти двое не желают подчиняться требованиям Куделина. Заметь, не и. о. командира или заместителя, а именно Куделина. Знаешь, есть такая категория людей – правду ищут везде. Идеалисты чертовы. Они мне при всех вызов бросили. Мол, ничего ты нам не сделаешь. Что мне оставалось? Глотать их оскорбления?

– Ну ладно, не ершись, это было раньше и меня, по большому счету, не касается. Но вот с Панкратовым что? Его тоже придется посылать. Взводным.

– А куда деваться? Как не снимешь сейчас Доронина, так и Панкратова обратно из роты не уберешь. Хотя…

– Никаких «хотя». Командный состав роты остается таким, каким он является на данный момент. Все!

– Как угодно. Только, Сергей… После командировки все встанет на свои места и роту примет Панкратов.

– Стоит ли заглядывать так далеко? Кто знает, чем еще эта командировка закончится?

Семья Чирковых встретила Александра с Катюшей и Викой на вокзале. Затем они вместе отправились домой к Володе, где был заранее приготовлен стол. Оставили уставшую Вику на попечение бабушки. Сели за стол, выпили за возвращение. Смеялись над выходкой Чиркова, когда он подавал рапорт Куделину.

– Нет, ты, Сань, не можешь даже представить его физиономию. Рот открыл и смотрит бараном. А вокруг прихлебаи его. И все молчат. Короче – немая сцена.

– А Саша тоже решил уходить, – сказала Катя, – не знаю только, правильно это или нет…

– Даже не сомневайся, Катюша, – успокоил ее Володя, – мы с ним такие дела на гражданке закрутим, вы у нас королевами в поселке будете.

Шампанское расслабило компанию. Общий разговор скоро разделился. Даша с Катей перешли на диалог. Чирков предложил выйти перекурить. На кухне он сказал:

– А знаешь, Сань, новость в часть из округа подбросили?

– Что за новость?

– Роту приказано в Чечню отправить.

– И до нас добрались?

– Добрались. А знаешь, чью роту наметили?

– Понятно, что не твою.

– Правильно, не мою, саперов там, видно, хватает. Твою, Сань! Вернее, бывшую твою. – Володя похлопал друга по груди. – Так-то. Будет теперь Панкрату путевка на Кавказ. Узнает, сопляк, что рота – это тебе не просто так. Управлять ротой еще уметь надо. А то ходит адъютантом лощеным…

– Ты серьезно?

– Что серьезно?

– Что моих отправляют?

– Серьезно, а тебе-то что? Завтра кинешь рапорт, и пошли они все к чертовой матери!

Доронин не ожидал такого поворота событий. Почему комбат, когда он докладывал о возвращении, ничего не сказал? Александр задумался.

– Ну ты что, Сань? Решили же?

– Подожди, Володь. Голова от этой шипучки что-то плохо соображает. Это получается, Панкратов поведет роту?

– А кто же? Куделин по всей части разбазарил, что Панкрат ротный, а ты отстранен, остается только приказ получить.

– Без суда чести они меня не снимут. Если только по рапорту командира, но ни Куделин, ни новый по три месяца частью не командовали, значит, ходатайствовать не могли.

– Ты к чему клонишь?

– К тому, что на данный момент по штату я командир роты, вот к чему.

– И что это меняет? Говорю, завтра с утра кинешь рапорт, и все дела. Ты же не бежишь от Чечни, потому как о командировке знать не можешь. Комбат ничего же не сказал? Нет? Ну и все! Только пораньше, до построения, зайди в кабинет комбата и оставь рапорт. Все! Твои действия будут, конечно, обсуждать, но трусом никто назвать не посмеет. Во-первых, тебя все знают, во-вторых, еще до отпуска было понятно, что не станешь ты служить, да и Куделин кудахтал не по делу. Так что ничего в этом нет, в смысле порочащего тебя.

– Володь? Ты что, прикидываешься? Или серьезно не понимаешь?

– Чего я не понимаю?

– А то, что не могу я вот так. Уловить момент, тихо бросить рапорт и в кусты. А бойцы? Я не о том, как они расценят мой поступок, потому что поступить так – значит предать их по всей форме. Не об этом я.

– Так о чем? Просвети.

– О том, что с Панкратовым и молодыми взводными рота обречена, если будет послана в «горячую точку». Панкрат и сам погибнет, и ребят положит. Неужели не ясно это?

Чирков вздохнул, матернулся.

– И чего я распинался? Знал же, как ты среагируешь. Все правильно, Сань, но несправедливо, согласись, по-скотски вот так-то. То с дерьмом смешивают, а то вдруг…

– Ладно, Володь! Я решения своего не меняю. Пройдем командировку, вернусь – и на гражданку. Отсрочим только месяца на три нашу предпринимательскую деятельность, и все. Ничего же не меняется, Вова!

– Кто его знает – меняется не меняется. Не нравится мне такой оборот. Предчувствие какое-то. Эту командировку, Сань, пройти еще надо. Чечня – это сложно и очень серьезно.

– Не пасуй, Володь. Подумай сам. Прибудет необстрелянная рота – ее что, сразу в бой? Да и боев там масштабных давно не ведется. Определят на несколько блокпостов или перевал какой прикроют. Отсидим на позициях сколько надо и домой. В общем ребята у меня неплохие, за небольшим исключением, но война всех образумит. Там такие же пацаны воюют, чем мои хуже?

– Как Катюше-то скажешь?

– Правду скажу. Уверен – поймет.

– Давай только не здесь. Потом скажешь. Пойдем за стол, будто ничего не произошло.

На 9.00 Доронина вызвал командир части подполковник Горин. В 7.30 домой прибыл посыльный из штаба и предупредил об этом.

В назначенное время Александр вошел в кабинет командира части.

– Разрешите?

– Входите, Доронин.

– Товарищ подполковник, старший лейтенант Доронин по вашему приказанию прибыл.

– Присаживайтесь, Александр Владимирович. Мы с вами лично еще не знакомы. Позвольте представиться – подполковник Горин Сергей Александрович.

Александр присел за стол совещаний, Горин вышел из-за своего места и устроился напротив. Перед ним лежало личное дело Доронина.

– Я знакомился с личными делами офицерского состава части, прочитал и ваше. И, честно говоря, не могу понять, чего здесь больше: правды или предвзятого вымысла. У меня возникает вопрос: как командир отличной роты может быть, судя по этой писанине, извините за выражение, разгильдяем? По-моему, может быть одно из двух – или отличный офицер, раз рота отличная, или на самом деле разгильдяй, разваливший подразделение. И налицо первое – разгильдяй просто не может командовать лучшей ротой, причем на протяжении нескольких лет. Следовательно, предвзятое отношение. С кем вы в натянутых отношениях? Хотя можете не отвечать. Я уже знаю. И хочу заметить: хотя я и знаю Куделина с училищной скамьи, но по офицерской службе сталкиваюсь с ним впервые. Я вызвал вас по другому вопросу. Но сначала давайте закончим с вашим личным делом. Так как взыскания вы имеете от начальников до командира части, я снимаю их. Все! Причину вы, надеюсь, поняли. Нам с вами работать, давайте забудем старое и начнем службу с нуля. А теперь перейдем к главному. Вы готовы к серьезному разговору?