Фантастичнее вымысла Паланик Чак
Немногочисленные зрители на трибунах подбадривают спортсменов. Саша, жена Шелдона Кима, негромко повторяет раз за разом: «Давай, Шел! Давай, Шел!..»
– Когда ты сходишься с противником, – рассказывает Тимоти О’Рурк, – то уже не слышишь, что творится на трибунах.
О’Рурк оказывается на лопатках уже через пять секунд.
Шелдон Ким проигрывает.
Тревор Льюис побеждает в своем первом поединке, но проигрывает во втором.
Крис Родригес побеждает в первом поединке.
Шон Ким, младший брат Шелдона, проигрывает Родригесу.
Марк Стрикленд выступает против Шона Харрингтона. Ли Приттс, его тренер, дает из угла советы. Ближе к концу поединка Стрикленд просит устроить тайм-аут и кричит Приттсу: «Я сломаю ему ребра!» Его лицо искажено обиженной гримасой, как будто он вот-вот расплачется.
– Я знаю, что после поединков плачут даже самые крутые парни, потому что они выкладываются на ковре до последней капли, – говорит Джо Калавитта.
Ли Приттс говорит:
– Ты сближаешься с противником настолько, что кажется, будто он твой кровный брат, и проигрыш означает для тебя огромную потерю, как будто у тебя сердце вырвали из груди.
Стрикленд проигрывает Харрингтону.
– Терпеть не могу, когда он проигрывает, – признается Приттс. – Я так часто был свидетелем его побед, что проигрыш мне – как нож острый.
Приттс выигрывает этот поединок.
Крис Родригес побеждает во втором поединке.
Кен Бигли выигрывает первый и второй поединки, но проигрывает третий.
Родригес проигрывает третий поединок и выбывает из соревнований по вольной борьбе.
Шон Харрингтон и Ли Приттс собираются в Даллас на отборочные соревнования в Олимпийскую сборную.
Врач отказывается уточнить, сколько было растяжений мышц, переломов и вывихнутых суставов. Он говорит лишь, что это «информация исключительно для своих».
Следующие соревнования по вольной борьбе состоятся лишь через четыре года.
В тот вечер один борец, проигравший в этих соревнованиях, рассказывает мне в таверне о том, как его засудили, отдав победу местному спортсмену. По его мнению, Национальная федерация борьбы должна приглашать на соревнования независимых судей из других городов. Он делится своими планами о поездке в Японию, чтобы заработать приз в 20 000 долларов в соревнованиях по «главной борьбе», а заработанные деньги хочет пустить на создание совместного маркетингового предприятия, соединяя потенциал стрип-клубов с соревнованиями по борьбе.
– Многие ребята решаются на такие соревнования, потому что это дает шанс выиграть неплохие деньги, – объясняет Сара Левин. – Даже многие наши олимпийцы так поступают. Например, Кевин Джексон. Половина спортсменов нашей Олимпийской сборной по классической борьбе 96-го года занимается этим. Не думаю, что это самое достойное занятие для наших парней, но что им еще остается.
Борец в таверне рассказывает о том, как провезет деньги из Страны восходящего солнца и не заплатит здесь налогов. Он намерен также обойти и законы штата и будет платить борцам черным налом. Он дает автографы мальчишкам. У него кряжистая массивная фигура. Никто не выражает несогласия с тем, что он говорит. И он говорит и говорит дальше.
На следующее утро, в воскресенье, возле здания «Янг арена» останавливается вербовочный «хамми» морской пехоты США. Из него вылезают два морпеха в форме. Из огромных динамиков грохочет музыка в стиле хэви метал.
Внутри спортивного зала маты уложены на пол в два слоя. Идет подготовка к соревнованиям по классической борьбе.
– Многие люди с опаской относятся к классической борьбе, – говорит Майкл Джонс. – Мне лично потребовалось несколько лет, чтобы я решил заняться ею, так сильно я боялся. Главным образом из-за бросков. Тебя могут сильно приложить о мат.
Фил Ланцетелла уже пришел в форму и может участвовать в соревнованиях. На груди у него виден шрам от хирургической операции. Он объясняет, как получилось, что у него разорвался сердечный клапан. Это произошло во время тренировки в Олимпийском центре в 1997 году. Он работал тогда на пару с Джеффом Грином.
– Я тогда весил примерно два семьдесят, а Грин – около двух шестидесяти. А в сумме мы весили пять тридцать. Броски были стремительные, я уж и не знаю, какой скорости, сколько там миль в час это было. Короче, барахтались как надо. И мы тренировались с парнями, которые были значительно легче нас. Свободного пространства было очень мало, – вспоминает Фил. – Мы вышли из разворота и оба взлетели в воздух, и я приземлился этому парню прямо на ногу. Я это сразу почувствовал, – добавляет Ланцетелла. – Я понял, что случилось, но отнесся к этому спокойно. Бывало и похуже.
Сегодня много говорят о закулисной стороне борьбы, о том, что несколько лет назад кто-то тайно установил видеокамеру в помещении для взвешивания спортсменов, и в конечном итоге снимки с голыми борцами, лучшими в мире, попали в Интернет. Немало говорят о том, что многих спортсменов преследуют безумные болельщики. Как глубокой ночью звонят им домой. Как издеваются над ними. Даже убивают.
– Я знаю о таких разговорах, – признается Бутч Вигнетт. – Дюпон долго доставал Дейва Шульца, например.
Бывший спортсмен Джо Валенте рассказывает:
– К борьбе все чаще относятся без должного уважения. Люди порой считают, что в борьбу приходит много гомиков, которым только и надо пообжиматься.
Когда начитаются соревнования по классической борьбе, на трибунах совсем пусто.
Кейт Уилсон побеждает в первом поединке, проигрывает во втором, но все равно попадает на отборочные соревнования для участия в Олимпиаде, потому что уже прошел квалификационный отбор на национальных соревнованиях.
Крис Родригес побеждает в одном поединке и попадает на отборочные соревнования по классической борьбе с перспективой участия в Олимпиаде. Он единственный в своей возрастной категории, кто удостоился такой возможности.
Встретившись после соревнований с отцом, он говорит:
– Это было классно. А я ведь еще не окончил школу. Вернусь домой, расскажу всем друзьям, что скоро поеду в Даллас на отборочные соревнования.
Фил Ланцетелла побеждает в первом поединке со счетом 3:5.
Во втором поединке у Фила счет 0:0 в первом раунде. Во втором раунде он теряет одно очко и в конечном итоге проигрывает сопернику.
Толпа борцов уже значительно поредела. Люди торопятся в аэропорт, чтобы успеть на самолет. Завтра понедельник – всем нужно на работу. Шон Харрингтон – подрядчик по малярным работам. Тайрон Дэвис – механик из Хемпстеда, штат Нью-Йорк. Фил Ланцетелла – официальный представитель компании, установившей ему сердечный клапан, и одновременно сотрудник отдела рекламы в корпорации «Тайм Уорнер».
– Я не удивляюсь, что проиграл, – говорит он. – Я недостаточно тренировался. Но у меня другие приоритеты. Жена. Детишки. Работа. Может быть, я теперь займусь гольфом или еще чем-нибудь.
Шелдон Ким признается:
– У меня приоритеты другие. У меня есть моя малышка. После нее для меня самое главное – борьба. Я сам в спорте достаточно давно и хорошо знаю, на что способен и чего достиг.
Борцы оставляют «семью», чтобы отдать все внимание и заботу своей настоящей семье.
В этот час в спортивном зале уже почти никого не осталось.
– У спортивной борьбы тоже есть свои поклонники и почитатели, – говорит Уильям Гровс, которому предстоит возвратиться в университет штата Огайо. – На соревнования приходят друзья. Приходят родственники. Однако основной массе людей борьба представляется скучным видом спорта.
Джастин Питерсен говорит о борьбе так:
– Это умирающий, обреченный вид спорта. Я слышал много разговоров про то, что и у бокса не блестящее будущее, но с борьбой вообще дела обстоят плохо. Многие колледжи отказались вести работу по финансированию спортивной борьбы. Популярность борьбы в средних школах также падает. Многие считают, что этот вид спорта очень скоро прекратит свое существование.
– Самая удручающая картина наблюдается на университетском уровне, – полагает Шон Харрингтон. – Хотя я слышал, что среди школьников борьба становится даже популярней, чем прежде. Очень много школьников начинают заниматься борьбой, потому что их родители понимают, что этот вид спорта значит для их детей.
За двадцать пять лет после принятия федерального закона о предоставлении в колледжах равных возможностей для мужчин и женщин свободно выбирать себе любой вид спорта не менее 462 колледжей исключили из своих программ спортивную борьбу.
– Раздел IX свода законов США – это, пожалуй, самый главный фактор, – говорит Майк Энгельман. – У колледжей отбирают программы по спортивной борьбе под тем предлогом, что мы должны обеспечить равные возможности для занятия спортом мужчинам и женщинам. Только не подумайте, будто я сексист или что-то в этом роде, но я действительно не верю, что так должно быть.
Даже олимпийский чемпион Кевин Джексон признается:
– У меня есть сын, и он понемногу начинает увлекаться борьбой, однако он занимается также тхэквондо, футболом и баскетболом. И я действительно не хочу подталкивать его к тому, чтобы он сделал выбор в пользу борьбы, потому что борьба требует огромной самоотдачи, но мало что дает взамен.
О своих детях рассказывает Фил Ланцетелла:
– Лично я посоветовал бы им заняться теннисом или гольфом. Чем-то бесконтактным. Тем, что приносит много денег.
Джексон говорит:
– У нас по всей стране есть много людей, которые занимались борьбой или имели к ней какое-то отношение. Нам нужно больше делать для поддержки борцов, чтобы людям хотелось смотреть по телевизору соревнования по спортивной борьбе.
– Я уверен, что нынешняя молодежь все равно будет заниматься борьбой, – полагает Энгельман. – Именно поэтому борьба и не умрет никогда. Я хочу иметь детей, но ничего не хочу им навязывать. Надеюсь, они сами предпочтут борьбу другим видам спорта.
– Пожалуй, всю эту энергию можно направить в финансовое русло, чтобы неплохо на ней подзаработать, – заявляет Фил Ланцетелла. Он собрался писать книгу о своем любимом виде спорта. – Сейчас у меня появилось время для размышлений и изложения на бумаге интересных историй. С 1979 года и по наши дни. Я многое повидал за это время. Выставлял свою кандидатуру на пост члена законодательного органа штата… Ухаживал за дочерью Мондейла в 1980 году, когда мы бойкотировали Олимпийские игры в Москве… Участие в пяти Олимпийских сборных… Да, мне многое пришлось пережить.
– Возникают новые восхитительные ощущения, когда уходишь из спорта, – признается тренер средней школы Стив Книпп. – Занимаясь борьбой, ты вынужден соблюдать ряд очень строгих правил в том, что касается еды, поддержания требуемого веса и прочего. Когда перестаешь есть только то, что нужно, то открываешь для себя бездну неведомых ранее ощущений. Если ты никогда раньше не знал, что значит сидеть на стуле, а потом стал пользоваться им, ты понимаешь, как это здорово. Или даже если пьешь простую воду. Раньше ты пил ее из необходимости, чтобы потом пропотеть и сбросить вес, а теперь начинаешь ценить ее вкус и просто получаешь удовольствие.
И вот теперь Ланцетелла, Харрингтон, Льюис, Ким, Родригес, Джексон, Питерсен и все эти их уши, Дэвис, Уилсон, Бигли, все эти похожие на цветную капусту уши рассеяны по всему огромному миру, где они перемешаются со всем на свете. С работой. С семьями.
Где их заметят только такие, как они сами.
Кейт Уилсон говорит:
– Семья у нас маленькая, но в ней все друг друга хорошо знают.
Любительская борьба, может быть, действительно умирает, а может, и нет.
На отборочных соревнованиях в Далласе на трибунах собрались 50 170 зрителей, заплативших за входные билеты, чтобы понаблюдать за поединками борцов. Спонсорами соревнований были богатые корпорации, такие как «Бэнк оф Америка», «Эй-ти энд Ти», «Шевроле» и «Будвайзер».
В Далласе один борец попросил разрешения провести ритуал прощания со спортом. Согласно традиции, борец ставит свои «борцовки» посередине мата и накрывает их носовым платком. Под гробовое молчание публики он целует мат и оставляет свою спортивную обувь.
Шон Харрингтон говорит:
– У меня есть друг, который обычно заявляет мне: «Если бы я занимался борьбой, то был бы лучшим. Точно, был бы лучшим. Я знаю, что мне бы это удалось». Но он так и не стал лучшим. Он просто думает, что мог бы стать лучшим, но он таки никогда не надел «борцовки» и не вышел на арену.
– Один только факт, что ты чего-то добился, – добавляет Шон, – поставил себе цель и достиг ее – очень много значит. Вот настоящая жизнь без всяких там «смог бы, сделал бы, добился бы».
Никто из тех, кто упомянут в этом очерке, так и не попал в Олимпийскую сборную.
Ты здесь
В банкетном зале отеля «Шератон» рядом с аэропортом группа мужчин и женщин расположилась в отдельных кабинках, разделенных шторками. Каждый сидит за небольшим столиком, а шторка выкраивает пространство, которого хватает лишь для стола и пары стульев. И они слушают. Весь день сидят и слушают. За пределами банкетного зала, в вестибюле, ждет своей очереди толпа людей – писателей. Все как один сжимают в руках рукописи книг или киносценариев. Вход в зал стережет женщина-распорядитель. Проверяет имена претендентов по списку, прикрепленному зажимом к дощечке-планшету. Она выкликает ваше имя, вы встаете, и женщина провожает вас в зал. Она сдвигает шторку. Вы садитесь на стул перед небольшим столиком. И начинаете говорить.
Если вы автор, то вам дается семь минут. В некоторых кабинках вам могут уделить восемь или даже десять минут, однако после этого распорядитель возвращается и заменяет вас очередным писателем. Вы платите от двадцати до пятидесяти долларов за то, что ваше произведение услышит литагент, или издатель, или кинопродюсер.
Весь день в банкетном зале отеля «Шератон» стоит нескончаемый гул голосов. Большинство собравшихся здесь писателей – старые люди, пугающе старые люди, давно ушедшие на пенсию, непременно желающие осчастливить свет своими хорошими историями. Потрясая листкам бумаги, зажатыми в руках, покрытыми пигментными пятнами, они восклицают: «Вот вы только послушайте! Прочитайте мой рассказ на тему инцеста!»
Огромная часть рассказов повествует о перенесенных авторами страданиях. Над ними витает душок катарсиса. Или мелодрамы и мемуаров. Знакомая автора этих строк называет подобную писанину литературой типа «солнышко светит, птички поют, а мой папаша снова меня трахает».
В вестибюле, по другую сторону входа в банкетный зал отеля, писатели ждут, делятся друг с другом своим великими историями, репетируют предстоящее собеседование. Бой подводных лодок в годы войны или историю о том, как автора лупила, подвыпив, его благоверная. Истории о том, как они страдали, но нашли в себе силы эти страдания преодолеть. Вызов и триумф. Они засекают время на наручных часах. Через считанные минуты им предстоит изложить свой сюжет и доказать, что он подойдет Джулии Робертс для будущей роли. Или Харрисону Форду. Или если не Форду, то Мелу Гибсону. Если не Джулии, то хотя бы кому-то еще.
Затем, извините, ваши семь минут истекли.
Организатор собеседования всегда прерывает говорящего на самом интересном месте, например, когда вы с головой погрузились в описание вашей былой наркотической зависимости. Вашего группового изнасилования. Вашего прыжка в сильном подпитии в воды Якима-ривер. Или вашей страстной речи о том, какой замечательный фильм можно снять по вашему сценарию. Если не художественный полнометражный, то замечательный сериал для кабельного телевидения. Или классный телевизионный фильм.
Затем, извините, ваши семь минут истекли.
Толпа людей в вестибюле, толпа писателей, прижимающих к груди рукописи, немного напоминает толпу, собиравшуюся здесь на прошлой неделе, толпу претендентов на участие в передаче «Дорожное ретро-шоу». У каждого из претендентов было что предъявить. Позолоченные часы или шрам – следы домашнего пожара, историю о женитьбе на мормоне-гомосексуалисте. Нечто такое, что вы таскаете за собой всю жизнь. Теперь эти люди пытаются понять, удастся ли «толкнуть» эту ношу на открытом рынке. Чего она стоит, эта ноша? Будь то фарфоровый чайник или тяжелая болезнь позвоночника. Будь то сокровище или бесполезный хлам.
Затем, извините, ваши семь минут истекли.
В банкетном зале отеля, в кабинках, отделенных друг от друга шторками, один человек сидит с бесстрастным лицом, в то время как другой до полного изнеможения изливает перед ним душу. В каком-то смысле все это сильно напоминает бордель. Пассивному слушателю платят за то, что он на семь минут отдает себя гостю. Активный рассказчик платит за то, чтобы его выслушали. Он желает оставить свой след, воспоминание о себе, неизменно надеясь на то, что этого следа окажется достаточно, чтобы тот укоренился и пророс чем-то значительным. Превратился в книгу. В ребенка. В наследника твоего сюжета, который унесет твое имя в будущее. Однако тот, кто слушает, наслушался подобных историй в избытке. Он сыт ими по горло. Он вежлив, но ему явно скучно. Его трудно чем-либо поразить. Тебе даются целых семь минут, чтобы воспарить, так сказать, орлом, однако предложенная тебе девочка поглядывает на часы, думая о том, чем бы перекусить в обеденный перерыв или как потратить заработанные денежки. А затем…
Затем, извините, ваши семь минут истекли.
Вот история вашей жизни, уложившаяся всего в два часа. То, как вы родились, как ваша мать стала зарабатывать на жизнь на заднем сиденье такси, – это всего лишь что-то вроде увертюры. Потеря девственности – кульминация первого акта. Зависимость от болеутоляющих таблеток – основа второго акта. Результаты вашей биопсии – откровение третьего акта. Лорен Бэколл прекрасно смотрелась бы в роли вашей бабушки, а Уильям Мейси – вашего отца. Режиссером мог бы быть Питер Джексон или Роман Полански.
Это – ваша жизнь, правда, слегка переработанная. Втиснутая в прокрустово ложе хорошего сценария. Истолкованная в соответствии с моделью успешного кассового кинохита. Поэтому неудивительно, что вы начинаете каждый следующий день своей жизни рассматривать с точки зрения нового сюжета. Музыка превращается для вас исключительно в звуковую дорожку. Процесс одевания становится выбором маскарадного костюма. Обычные разговоры становятся диалогами. Технология пересказа историй обретает роль языка, который помогает запомнить события жизни. Для понимания самих себя.
Мы рассматриваем нашу жизнь в понятиях повествовательных условностей. Наши женитьбы становятся сиквелами. Наше детство – своего рода приквелом. Наши дети – побочными продуктами.
Задумайтесь о том, как быстро люди каждый день начинают произносить фразы типа «забыл напрочь» или «совсем из головы вылетело». Или их воспоминания перескакивают как ускоренная перемотка магнитофонной ленты… Ускоренно, рывком возвращаются обратно… Мечты – как киноэпизоды… Список участников…
Затем, извините, ваши семь минут истекли.
Следующие семь минут стоят двадцать, тридцать или пятьдесят долларов. Вы платите за следующую попытку подсоединиться к огромному окружающему миру. За продажу своей истории. За то, чтобы несчастье обратить в большие деньги. Аванс за книгу или гонорар за право экранизации.
Несколько лет назад крайне редко бывало, чтобы профессиональных слушателей привозили из Нью-Йорка или Лос-Анджелеса, селили их в отеле и платили деньги за то, чтобы они сидели и слушали других людей. Сейчас такие мероприятия устраиваются так часто, что их организаторам приходится усиленно скрести по всем своим сусекам, дабы найти помощника продюсера или заместителя редактора, который может выкроить уик-энд и слетать в Канзас-Сити, Беллингем или Нэшвилл.
Вот это, например, конференция писателей Среднего Запада США. Или конференция писателей южной Калифорнии. Или конференция писателей штата Джорджия. Будучи перспективным писателем, вы платите за право доступа на нее, за бедж с вашим именем и за участие в главном банкете. На конференции проводятся семинары, лекции по литературному творчеству и маркетингу. Со стороны других писателей ощущаешь одновременно и соперничество, и товарищескую поддержку. Так сказать, коллеги по перу. Многие из них почти постоянно ходят с рукописями под мышкой. Ты дополнительно платишь деньги, деньги за пресловутые семь минут, чтобы на семь минут купить ухо профессионального слушателя. Покупаешь шанс продать свою историю и уйти с некоторой суммой денег и признанием интереса к тому, что ты сочинил. Билет экспериментальной лотереи. Возможность превратить кислые лимоны (выкидыш, пьяного водителя, медведя гризли) в лимонад.
Солома, но солома, скрученная в золотую нить. Здесь, в огромном казино рассказчиков.
Затем, извините, ваши семь минут истекли.
Есть и другой способ, описанный выше. Банкетный зал отеля, полный людей, взахлеб повествующих о своих жутких прегрешениях. С тошнотворными подробностями живописующих, как они делали аборт. Как контрабандой провозили из Пакистана наркотики, запрятав пакетик в заднем проходе. Истории о том, как люди совершали бесчестные поступки, – прямая противоположность описанию героических подвигов. Истории о том, как они могут продавать даже самые постыдные поступки своей жизни – чтобы те помогли другим людям, которые учились бы на чужих ошибках. Чтобы не допустить повторения подобных кошмаров. Все они оказались здесь, дабы обрести искупление. Для них каждая завешенная шторкой кабинка становится исповедальней. Каждый кинопродюсер становится исповедником.
Вот только ждут не Божьего суда. Ждут суждения рынка.
Сегодня контракт на издание книги, пожалуй, стал заменой нимбу над головой. Нашим новым воздаянием за умение выжить, за мужество, за силу духа. Вместо благословения небес мы получаем деньги и внимание средств массовой информации.
Кто знает, быть может, фильм с Джулией Робертс в главной роли поважнее, чем сама жизнь, и прекраснее, чем ангел и единственная жизнь вечная, которой мы удостаиваемся.
Но подобное возможно при одном условии: если твоя жизнь, твоя история – нечто такое, что можно красиво упаковать, выставить на продажу и продать.
С другой стороны, все это очень похоже на толпу, собравшуюся здесь месяц назад, когда выбирали участников телевизионного игрового шоу. Нужно было ответить на сложные вопросы. Или два месяца назад, когда здесь толкались продюсеры популярного дневного ток-шоу и искали тех, кто не прочь заняться стиркой грязного белья на национальном телевидении. Отцов и сыновей, у которых были одни и те же сексуальные партнерши. Матерей, подающих на своих детей иски в суд на выплату алиментов. Тех, кто собирается сделать операцию по перемене пола.
Затем, извините, ваши семь минут истекли.
Философ Мартин Хайдеггер заметил, что есть человеческие существа, имеющие обыкновение смотреть на мир как на постоянный источник и запас материалов, которые якобы ждут, не дождутся, когда же люди наконец их используют. Как сырье, которое ждет, когда его переработают в нечто более ценное. Деревья – в древесину. Животных – в мясо. Хайдеггер называл этот мир сырья, необработанных природных ресурсов, немецким словом Bestand – запас. По-видимому, неизбежно, что люди, не имеющие доступа к природному Bestand’у – такому как нефтяные скважины или алмазные копи, обратятся к единственному, чем они обладают – к собственным жизням.
Все больше и больше Bestand’ом нашей эпохи становится наша интеллектуальная собственность. Наши идеи. Истории наших жизней. Наш жизненный опыт. Трудности, которые нам приходилось преодолевать, или то, от чего мы получали удовольствие, – все эти сюжетные события вроде малоинтересной учебы, медового месяца или рака легких теперь могут быть оформлены самым привлекательным образом и проданы.
Фокус, нацеленный на то, чтобы на тебя обратили внимание. Приняли к сведению.
Хайдеггер сказал, что если вы рассматриваете мир как Bestand, это приводит к тому, что вы пользуетесь вещами, порабощаете вещи и людей, эксплуатируете их ради вашей собственной выгоды. Если помнить об этом, то разве возможно поработить самого себя?
Мартин Хайдеггер также утверждает, что любое событие оформляется присутствием наблюдателя. Падающее в лесу дерево являет собой нечто совсем иное, если при этом присутствует человек. Он обращает внимание на детали, делает на них основной упор, чтобы затем превратить все это в материал роли для Джулии Робертс.
Разве можно, пусть даже простым искажением событий для создания пущего эффекта, простым преувеличением их до той степени, что забывается истинная суть рассказа – вы забываете, кто вы такой, – эксплуатировать свою собственную жизнь ради создания истории, которая может стать достойным продажи товаром?
Затем, извините, ваши семь минут истекли.
Может быть, нам следовало ожидать этого, потому что все к тому шло?
В 1960-е и 1970-е годы телевизионные кулинарные передачи побуждали представителей среднего класса тратить больше свободного времени и денег на еду и вино. От процесса поглощения пищи люди перешли к ее приготовлению. Ведомые такими экспертами, как Джулия Чайлд и Грэм Керр, мы все лихорадочно принялись скупать всевозможную кухонную утварь. В восьмидесятые, когда доступными стали видеомагнитофоны и проигрыватели компакт-дисков, мы были одержимы новым увлечением – им стала индустрия развлечений.
Кино стало тем полем, где люди могли знакомиться и обсуждать самые разные темы, как в предыдущее десятилетие они обсуждали достоинства всяческих суфле и марочных вин. На смену Джулии Чайлд на телевизионном экране появились Джин Сискел и Роджер Эберт, которые принялись поучать нас новым премудростям. Индустрия развлечений стала следующим местом вложения излишков времени и денег.
Вместо винтажа, купажа и букета мы начали обсуждать эффективность использования голоса за кадром, предыстории сюжета и развитие характеров персонажей.
В 1990-е годы мы обратились к книгам. На смену Роджеру Эберту пришла Опра Уинфри.
И все же по-настоящему огромная разница заключается в том, что пищу можно готовить дома. Снять фильм в домашних условиях невозможно. Но можно дома написать книгу. Или сценарий. А книга или сценарий могут превратиться в фильм.
Сценарист Эндрю Кевин Уокер однажды сказал, что в Лос-Анджелесе любого человека от киносценария отделяет расстояние не более пятидесяти футов. Киносценарии стопками валяются в кузове автомобиля. На письменных столах на работе. На жестких дисках портативных компьютеров. Они находятся в постоянной готовности. Счастливый билет лотереи, гарантирующий джекпот. Не обналиченный чек.
Впервые в истории возникли пять факторов, объясняющих столь оглушительный взрыв страсти к писательству. Строгого порядка таких факторов нет, и эти факторы следующие:
• Свободное время
• Технология
• Материал
• Образование
• И отвращение
Первый фактор представляется самым простым. У все большего числа людей появляется все больше свободного времени. Люди уходят на пенсию, да и живут теперь дольше. Наш образ жизни и отлаженная система социального обеспечения позволяют людям работать меньше, чем раньше. Кроме того, все большее число людей осознает значимость писательского ремесла – правда, исключительно в виде создания книг или сценариев, – все большее число людей пришло к пониманию того, что сочинительство, чтение и исследовательская работа или сбор материала перестали быть исключительно уделом и развлечением высоколобых интеллектуалов. Писательство уже не скромное симпатичное хобби. Оно становится добросовестным финансовым усилием, достойным затраченного времени и энергии. Если вы говорите кому-то, что пишете, то вам, как правило, задают вопрос: «Какие книги вы опубликовали?» Наше ожидание таково: сочинительство равняется деньгам. Во всяком случае, такое равенство применимо к хорошемусочинительству. Тем не менее практически невозможно пробудить к себе внимание без учета второго фактора:
Технология. На первых порах можно выложить свой текст в Интернет, сделать доступным для миллионов читателей во всем мире. Принтер и мини-типографии позволяют отпечатать любое необходимое количество экземпляров любой книги. Это доступно любому, кто желает потратить деньги на то, чтобы опубликовать себя. Любой, у кого под рукой найдется ксерокс и степлер, может опубликовать книгу. Никогда еще это не было так просто. Еще никогда в истории человечества на книжном рынке не появлялось за один год такого количества книг, как теперь. Все они полны третьим фактором:
Материал. Чем больше взрослеет людей, которым есть что вспомнить о своей прошлой жизни, тем больше они боятся утратить хотя бы крупицу воспоминаний. Все эти воспоминания. Их лучшие формулировки, истории, события, байки, способные вызвать безудержный смех у собравшихся за обеденным столом. Их наследие. Их жизнь. Достаточно первого прикосновения болезни Альцгеймера, и все это может кануть навсегда. Кроме того, если о наших лучших приключениях не написать, о них никто так и не узнает. Так что представляется правильным излить их окружающим, доверить бумаге. Оформление и приведение в порядок этих обломков кораблекрушения имеет смысл. Упаковать их в красивую, нарядную обертку и обмотать красивой ленточкой, завязав ее сверху изящным узлом. Первый том трехтомного комплекта в подарочной коробке станет вашей жизнью. Видеокассетой с самыми яркими избранными эпизодами вашего прошлого. Все собрано в одном месте, в том числе и объяснения того, зачем вы это сделали. Объяснения на тот случай, если кто-нибудь вас об этом спросит.
Поблагодарим Господа Бога за фактор номер четыре:
Образование. Потому что все мы знаем, как обращаться с клавиатурой компьютера. Знаем, как расставлять запятые… типа того. Пожалуй. У нас есть программа автоматической проверки орфографии. Мы не боимся сесть за письменный стол и взяться за сочинительство. Стивен Кинг довольно легко с этим справляется. Все эти книги. Вот, например, Ирвин Уэлш, он пишет такие забавные книжки. За письменным столом можно употреблять наркотики, и совершать преступления, и оставаться на свободе, и не растолстеть, и не заболеть. Потому что мы всю жизнь читаем книги. Мы просмотрели миллион фильмов. Фактически это часть нашей мотивации, этот фактор номер пять:
Отвращение. В любой видеотеке найдется лишь пять-шесть приличных фильмов, остальные полное дерьмо. Да и большинство книг – Дерьмо с Большой Буквы. Мы-то можем написать лучше. Мы знаем все главные сюжеты. Все это уже было проанализировано Джозефом Кэмпбеллом, Джоном Гарднером, Э.Б. Уайтом. Вместо того чтобы тратить время и деньги на очередной дрянной фильм или книгу, не попытаться ли самому сделать нечто приличное? То есть, я хочу сказать, почему бы нет?
Затем, извините, ваши семь минут истекли.
Ну хорошо, хорошо, мы, может быть, зашагали по дороге в направлении бездумных, зацикленных на самих себе жизней, где каждое событие ограничено словом и ракурсом кинокамеры. Каждый миг предстает в воображении через объектив той же кинокамеры. Каждая смешная или скорбная фраза занесена на бумагу для того, что быть проданной при первой же представившейся возможности.
Это мир, о котором Сократ никогда не смог бы даже помыслить, мир, в котором экзаменатору предъявляют свою жизнь, но только средствами потенциального книжного и киноязыка.
Где история не выступает в роли результата жизненного опыта.
Теперь опыт необходим для того, чтобы вызвать к жизни историю.
Вроде того, когда мы говорим: «Давайте скажем, что так оно и было».
История – предназначенный для продажи продукт – становится важнее фактического, реального события.
Существует одна опасность: мы можем всю жизнь торопиться, переживая событие за событием, чтобы максимально увеличить список жизненного опыта. Наш запас историй. И наша жажда новых историй может умалить осознание нами реального жизненного опыта. Точно так же, как мы забываем просмотренные нами многочисленные боевики и приключенческие фильмы. Человеческая химия не выносит стимулирования. Или же мы неосознанно защищаем себя, притворяясь, будто нас тут нет, выступая в роли стороннего «очевидца» или хроникера собственной жизни. Таким образом, мы никогда не испытываем никаких эмоций и реально не участвуем в событиях нашей жизни. Зато всегда рационально взвешиваем на весах, вычисляя, на сколько потянет такая история в звонкой монете.
Еще одна опасность состоит в том, что такая поспешная цепочка событий может дать нам мнимое объяснение собственных возможностей. Если события происходят лишь затем, чтобы бросить нам вызов, чтобы испытать нас, и если мы переживаем их лишь для того, чтобы зафиксировать письменно и продать, то разве это значит, что мы действительно живем? Что обретаем зрелость? Или что мы умрем, испытывая смутное ощущение обмана, вызванного нашим писательским отпуском?
Хорошо известны случаи, когда люди прикрываются «исследовательским опытом» лишь для того, чтобы оправдать совершенные ими проступки. Вайнона Райдер, пойманная на краже в магазине, заявила, что желала войти в образ воровки в будущем фильме. Пит Таунсенд объяснил свои заходы на педофилические порносайты тем, что якобы хочет написать книгу о собственном тяжелом детстве.
Дарованная нам свобода слова уже начинает входить в противоречие с законом. Как можно реалистично описать персонажа с наклонностями насильника-садиста, если вы сами никого не изнасиловали? Как можно создавать увлекательные, остросюжетные книги и фильмы, если живешь скучной, размеренной жизнью?
Законы, запрещающие ездить по тротуарам, чувствовать столкновение с человеческими телами, сбиваемыми капотом вашего автомобиля и вдребезги разбивающими ваше ветровое стекло, эти законы являются экономически репрессивными. Стоит всерьез задуматься над ними, и понимаешь, что ограничение доступа к фильмам о потребителях героина и прочих наркотиков есть не что иное, как ограничение свободы вашего ремесла. Невозможно писать достоверные книги о рабстве, если работорговля запрещена правительством.
Все, что основано на «реальной истории», продается гораздо успешнее, чем продукт чистого вымысла.
Но затем, извините, ваши семь минут истекли.
Вообще-то это не такая уж и скверная новость.
Писательские семинары отличает аспект, присущий речевой терапии: они дают возможность выговориться.
Существует мысль о том, что литература – нечто вроде хорошо защищенной лаборатории, позволяющей исследовать самого себя и окружающий мир. В ней можно экспериментировать с персонажами, характерами и общественными структурами, примерять костюмы и социальные роли, чтобы попытаться понять, что из этого может получиться.
Все нужное там уже имеется.
Один позитивный аспект в этом есть. Наверное, это самое осознание и фиксирование реальности даст нам возможность прожить жизнь более интересно. Может быть, мы не повторим былых ошибок. Не будем жениться на алкоголичке. Избежим нежелательной беременности. Потому что теперь-то мы знаем, каким нудным и несимпатичным станет описываемый нами персонаж. Или женский образ, который никогда не будет воплощен на экране Джулией Робертс. Вместо того чтобы следовать в жизни образцам умных и храбрых, но нереальных, вымышленных героев, мы, может быть, станем жить умно и храбро, чтобы наши вымышленные герои брали пример с нас самих.
Подчинить себе историю своего прошлого – зафиксировать ее, исчерпать до самого конца, – это умение может позволить нам войти в будущее и написать правильную историю. Вместо того чтобы позволить жизни просто идти своим чередом, мы сумели набросать сюжет своей собственный жизни. Мы обретем сноровку, которая понадобится нам, чтобы принять такую ответственность. Разовьем в себе способность воображать все более и более точные детали. Сможем более четко фокусировать внимание на том, что следует улучшить, усовершенствовать, отшлифовать.
Вы хотите счастья? Хотите покоя? Хотите быть здоровым?
Любой хороший писатель скажет вам так: «Хочешь быть счастливым, будь им». На что же это похоже? Как можно показать счастье – смутное, абстрактное понятие – при помощи написанного на бумаге слова? Не говорите, а покажите. Покажите мне «счастье».
Таким образом, обретение писательского мастерства означает, что вы учитесь смотреть на себя и окружающий мир как на самый крупный план киноэкрана. Если не что-то другое, так хотя бы умение писать, быть может, заставит вас пристальнее присмотреться к окружающему миру, по-настоящему увидеть его, хотя бы для того, чтобы воспроизвести его на странице текста.
Кто знает, вдруг, приложив еще немного усилий и рефлексии, вы сможете прожить тот вид истории жизни, которую захочет прочитать литературный агент.
Или, может быть… может быть, весь этот процесс – всего лишь наша подготовка к чему-то большему? Если мы способны размышлять и знаем собственные жизни, то, возможно, сумеем не проспать будущее и сможем сами творить его. Кто знает, вдруг весь наш поток книг и фильмов – это путь человечества к осознанию собственной истории. Вариантов выбора. Всех прошлых попыток улучшить мир.
Для этого у нас есть все: время, технология, жизненный опыт, образование и отвращение.
Что было бы, если бы был снят фильм о войне и никто не пришел его смотреть?
Если мы слишком ленивы, чтобы учиться истории нашей истории, то, может быть, нас научат сюжеты. Может быть, это наше «был там-то, делал то-то» убережет нас от провозглашения очередной войны? Если война не предусмотрена сюжетом, то стоит ли тогда беспокоиться? Если война «не сможет найти себе зрителей». Если мы поймем, что война намеренно проиграна на следующий же день после ее начала, то вряд ли кому-то взбредет в голову затеять новую. Войны не будет очень, очень долго.
А после этого что будет, если автор предложит совершенно новую историю? Новый образ жизни, перед которым невозможно устоять и…
Извините, но ваши семь минут истекли.
Битва титанов
Они прибывают сюда из-за гор, чтобы здесь умереть. Сегодня пятница, тринадцатое июня. Сегодняшней ночью будет полнолуние.
Они прибывают сюда, раскрашенные и разукрашенные в пух и прах. Выкрашенные в поросячий цвет, щеголяя огромными свиными рылами – их мягкие розовые уши резко выделяются на фоне голубого неба. Они прибывают сюда, украшенные огромными желтыми бантами, сделанными из крашеной фанеры. Они прибывают сюда, выкрашенные в лазурный цвет, приняв обличье гигантских акул с огромными спинными плавниками. Или же выкрашенные в ядовито-зеленый цвет, в окружении крошечных раскосых инопланетян, столпившихся под серебряным блюдцем радара, и испуская цветные стробоскопические лучи.
Они прибывают сюда, перекрашенные в черный цвет, со слепящими мигалками «скорой помощи». Или же выкрашенные в пятнистый коричневый камуфляж пустыни и разрисованные самодельными карикатурами, на которых боевые снаряды с ревом гоняются за восседающими на верблюдах арабами. Они прибывают сюда, и за ними тянется шлейф дыма для спецэффектов. Настоящие пушки, сваренные из труб и стреляющие черным порохом.
Они прибывают сюда, щеголяя названиями вроде «Зеленый гангстер», или «Викинг», или «Бобровый патруль», из засушливых пшеничных городков, таких как Меса, или Чини, или Спраг. Числом всего восемнадцать, они прибывают сюда, чтобы здесь умереть. Умереть и родиться заново. Быть уничтоженными и спасенными, чтобы вновь вернуться сюда на следующий год.
Сегодня они будут таранить и крушить друг друга, чтобы потом быть собранными по частям заново. То есть власть сегодня принадлежит жизни и смерти.
Они прибывают сюда, чтобы принять участие в Великой Битве Комбайнов.
Сюда – значит в Линд, штат Вашингтон. Население городка Линд составляет 426 человек, а сам он затерялся среди засушливых холмов восточной части штата Вашингтон. Город словно жмется к зерновым элеваторам компании «Юнион грэйн», которые выстроились вдоль железнодорожных путей Северной Берлингтонской ветки. Улицы пронумерованы – Первая, Вторая, Третья – и также тянутся вдоль железной дороги. Улицы, которые пересекают железнодорожное полотно, начинаются с улицы Н, если вы въезжаете в городок с запада. После нее идет улица И, затем Л. А вместе взятые они составляют слово НИЛЬСОН – это фамилия братьев Джеймса и Дугала, которые основали этот городок в 1888 году.
Главный перекресток – пересечение улиц Второй и И – застроен двухэтажными конторами и магазинами. Самое внушительное сооружение центральной части городка – выцветший, в стиле арт-деко, розовый фасад Филипс-билдинг, здесь расположился кинотеатр «Эмпайр», который вот уже несколько десятилетий закрыт. Самое симпатичное здание – отделение банка Уитман, кирпичное, а его название золотыми буквами выведено на окнах. Здание по соседству – парикмахерский салон.
На протяжении сотни миль во все стороны пейзаж одинаково уныл – ковыль и перекати-поле за исключением тех мест, где земля распахана под пшеницу. Там дьяволы вертят пыльные вихри. Железнодорожная ветка соединяет зерновые элеваторы сельских городков вроде Линд и Одесса, Калотус, Ритцвилль и Уилбур. На северном краю Линда высятся бетонные развалины железнодорожной эстакады, которые впечатляют не меньше, чем римский акведук.
Откуда пошло название Линд – неизвестно.
На южной окраине городка раскинулось поле для проведения родео – ряды скамеек под тентом окружили с трех сторон пыльную арену. На гравийном паркинге вокруг помятых и изъеденных ржавчиной остовов участников минувших комбайновых битв лакомятся травой кролики.
Комбайны – это огромные, нерасторопные машины, которые используются при жатве пшеницы. Каждый комбайн имеет по четыре колеса: два огромных, вровень с грудью, передних и два небольших, высотой по колено, задних. Передние колеса тянут машину, ведут ее вперед. Задние колеса – направляющие. Короче говоря, если кто-то сорвет вам задние колеса – можно полагаться на передние. Эти два передних колеса снабжены тормозами – каждое своим. Поэтому, если вам надо, скажем, повернуть вправо, вы блокируете правое колесо и катите только на левом. Чтобы повернуть влево, вы поступаете с точностью до наоборот.
Впереди каждого комбайна есть широкий низкий ковш, так называемая жатка. Он чем-то напоминает ковш бульдозера, только шире, ниже и сделан из листового металла. Он загребает пшеницу. Поступая из жатки, пшеница просеивается, обмолачивается и высыпается в грузовик. Водитель сидит наверху, на высоте шести футов над землей, рядом с двигателем. На вид, если учесть формы и размеры машины, это примерно то же самое, что восседать на стальном слоне.
Здесь же самое главное – поддеть своей жаткой шины другого парня. Или сорвать его жатку. Или искромсать его ремни передачи. Вот почему в прошлые годы участники начали заполнять свои ковши бетоном, или наваривали на них по нескольку слоев боевой брони, или же, наоборот, срезали жатку, чтобы другим было труднее их подцепить.
Теперь эти уловки запрещены правилами. Огромное количество правил поменялось после того, как Фрэнк Брен переехал в 1999 году собственного отца, сломав ему ногу и придавив огромным передним колесом. После этого случая Майк Брен ходит прихрамывая.
В этом году Фрэнк восседает в кабине номера 16, размалеванного в ядовито-желтый цвет и украшенного американским флагом и огромным, вырезанным из фанеры желтым бантом. Имя его боевого слона «Американский дух» или «Желтая лента».
– Стоит сесть за руль, как ощущаешь прилив адреналина, – говорит Фрэнк. – Это, конечно, не то что секс, но очень похоже. Просто упиваешься звуком покореженного металла.
Остальное время года Фрэнк крутит баранку грузовика-зерновоза. Выращивание пшеницы в засушливых краях означает, что здесь нет ирригации, а значит, с деньгами тоже не густо. В восьмидесятые годы отцы города пытались найти способы, чтобы привлечь капитал для празднования столетия Линда. По словам Марка Шестера, водителя под номером 11, которой сидит за рулем «Масси-Супер» 1965 года выпуска, выкрашенного в зеленый цвет и нареченного «Черепахой»: «Все это дело затеял Билл Лумис, владелец машинного парка. Он раздал ребятам старые комбайны. Продал за гроши. Обменял их. Продал, обменял – не в этом дело, главное – он им помог. И парни постарались на славу, так что потом уже не могли остановиться».
И вот теперь в пятнадцатый раз сюда приедут около трех тысяч человек и заплатят по десять баксов с носа, чтобы поглазеть, как Шестер в течение четырех часов будет вновь и вновь таранить своим комбайном семнадцать других, пока кто-то один не выйдет победителем из этого побоища.
Правила таковы: ваша жатка должна быть поднята над землей по крайней мере на шестнадцать дюймов. Разрешается иметь лишь пять галлонов топлива, и ваш топливный бак должен быть надежно защищен и находиться внутри бункера для пшеницы в самом центре вашего комбайна. Можно использовать до десяти штук углового проката для усиления конструкции. С кабины необходимо убрать стекло. Запрещается также для устойчивости наполнять шины гипсом или цементом. Сам участник должен быть не моложе восемнадцати лет, он обязан пользоваться шлемом и ремнем безопасности. А вашему комбайну должно быть никак не меньше четверти века. А еще за участие надо внести взнос в размере пятидесяти долларов.
Судьи дают каждому участнику красный флажок – его надо сохранить до конца сражения.
– Стоит уронить флажок – и все, ваша песенка спета, – говорит восемнадцатилетний Джаред Дэвис, водитель под номером 15, восседающий за рулем модели «Маккормик-151». – Если ваш комбайн ломается и у него из строя выходит мотор, так что вы не в состоянии сдвинуться с места, они дают вам какое-то время на то, чтобы сбросить флаг, и тогда вы выходите из игры.
На заднем конце его комбайна нарисована карикатура – мышь, пытающаяся поймать птичку. Номер 15 носит имя «Микки-Маус».
– Только не подумайте, что мы чокнутые. Мы все здесь совершенно нормальные люди, – говорит Дэвис, – просто нам хочется немного оттянуться. Мы простые рабочие парни. И надо когда-то выпустить пар, вот мы и тараним этот металлолом.
Несмотря на строгие правила, выпить не возбраняется.
Вот что говорит по этому поводу Дэвис, пропустив банку «корса»:
– Раз стоишь на ногах, значит, можешь сесть и за руль.
На поросшей травой площадке позади арены – Майк Хардунг, уже третий год подряд, управляя своим железным конем по имени «Зеленый гангстер» – комбайном «Джон Дир 7700» 1973 года выпуска.
– Жена в таких случаях ужасно за меня волнуется, но я и без того любитель отмочить что-нибудь сумасшедшее, – говорит Хардунг. – Например, я люблю принимать участие в гонках на газонокосилках, когда сидишь на ней верхом. И это вам не пустяк какой-нибудь. Это соревнования, которые проводит Северо-Восточная ассоциация гонок на газонокосилках. Мы там развиваем скорость до сорока миль в час – сидя верхом на газонокосилках.
Что касается побоища на комбайнах, когда вы, сидя высоко над землей, пытаетесь протаранить железным мамонтом своего собрата, то дело, по словам Хардунга, обстоит примерно так:
– На поле царит полная неразбериха. Никогда не знаешь толком, на кого прешь. Главное, высмотреть слабое место, например, корму комбайна или шины. И тогда полдела сделано, главное – идти напролом вперед и добить противника. Это в моем духе.
Указывая на ремни передачи, которые соединяют мотор и переднюю ось, Хардунг говорит:
– Главное – защищать передачу, чтобы никто не смог подобраться к ней. Стоит порваться ремню, и вам хана. Некоторые комбайны снабжены гидростатическим приводом, у них нет коробки передач, – добавляет Хардунг, – поэтому чем сильнее жмешь на рычаг, тем быстрее машина прет вперед. У других комбайнов ручная передача. Водители таких машин дают клятвы, сжимая в руках рычаг скоростей. Другие клянутся тем, что перед соревнованием не брали в рот ни капли. То есть у каждого своя стратегия. Я просто выезжаю вперед, – говорит Хардунг, – и стараюсь оценить обстановку. Атакую самых деловых. Мелюзгу оставляю в покое – если только, конечно, они первыми не попрут на меня. Сам увидишь, как летят шины. Порой мы сталкиваемся с такой силой, что отваливаются жатки или задние щитки. Пару лет назад, помнится, одного парня завалили набок.
Чтобы устранять поломки во время передышек, Хардунг и его ремонтная бригада привезли для «Зеленого гангстера» несколько ящиков запчастей и всякой всячины, что может понадобиться в такой ситуации. Задние щитки для комбайна. Оси. Шины. Колеса. Сварочный аппарат. Краны. Точильные станки. А еще пиво.
– Если дела на ферме пойдут туго, – говорит Хардунг, – я приведу сюда мои собственные комбайны.
Когда его спрашиваешь, кого из соперников он больше всего опасается, Хардунг указывает на огромный комбайн, выкрашенный в голубой цвет, со спинным плавником, вырастающим из крыши кабины. У этого монстра огромные белые зубы и тряпичный, словно наполовину съеденный манекен, который свешивается из нарисованной на жатке пасти. Впереди огромными черными буквами выведено «Джош».
– Мне главное – остерегаться «Челюстей», – говорит Хардунг. – Это настоящий великан, потому что предназначен для холмистой местности, и у него внутри будет побольше железа. И еще литые колеса. Такого просто так не пробьешь.
Джо Кнодел – водитель-новичок, ему всего восемнадцать. Начиная с четырнадцати лет, он и его приятель Мэтт Миллер привозили и ремонтировали «Челюсти», комбайн марки «Джон Дир 6602», но за руль во время сражений садились их отцы. Первые два года они возвращались домой победителями. В прошлом году им крупно не повезло – их великан замер на месте с разорванной передней шиной, и это когда им оставалось добить всего троих соперников.
– В принципе, как ни старайся, защитить себя практически невозможно, – говорит Кнодел. – Главное – быть осмотрительным и не дать другим зажать тебя, чтобы никто не пристроился тебе в хвост, потому что потом ему ничего не стоит раскромсать твои шины. Я всегда стараюсь держаться чуть поодаль и побольше двигаться, потому что в противном случае мне крышка.
Первым делом я пытаюсь посадить их в грязь. Пру на них сзади тараном, пытаясь сбить задние колеса. Стоит сесть в грязь, и ни о какой скорости говорить уже не приходится. Можно сказать, половина возможностей упущена. Если же вообще потерять шину, то задница вашей машины будет пахать по земле. Иногда случается потерять обода, и тогда корма будет просто тащиться волоком.
Эх, не терпится мне ввязаться в это дело, – сообщает Кнодел. – Я, можно сказать, всю жизнь спал и видел этот день. И вот он, черт возьми, настал! И я места себе не нахожу от волнения. Прошлой ночью я даже не мог уснуть, так и проворочался до самого утра. Не помню, чтобы я пропустил хотя бы одно сражение, – добавляет он. – У нас дома подготовка обычно идет полным ходом. Мы всегда приезжаем сюда на родео и на комбайновые бои. Сегодня моя мечта станет явью – ведь я наконец смогу сам сесть за баранку. А если повезет выиграть раунд, то еще и получу триста баксов. За второе место дают двести, за третье – сто. Если же выиграть все бои, увезешь с собою тысячу. А это уже приличные деньги.
Страховка здесь не предусмотрена, – добавляет Кнодел. – Мы ничего не подписываем, что у многих просто в голове не укладывается. Люди полагают, что нас наверняка заставляют подписывать какую-нибудь бумагу, в которой говорится, что если кто-то пострадает, то устроители не несут ответственности, но на самом деле мы ничего такого не подписываем. Мы собираемся здесь – все до одного! – чтобы оторваться по полной. И потому понимаем, чем при этом рискуем.
Читать бесплатно другие книги:
