Имяхранитель Козаев Азамат
Иван успокоился и протрезвел. Молча помог девушке собрать вещи, проводил со двора и долго смотрел вослед точеному силуэту, кроша пальцами бетонное кольцо за–бора. Цапля была не та. Он ошибся. Да хоть бы и та, – убивать ее?! За что? За призрачную, так и не сбывшуюся надежду? О, Фанес всеблагой! Похоже, химеры, обна–руженные доктором в сознании Ивана, не желали уступать уютное гнездо никому. И готовы были бороться за его сохран–ность, не выбирая методов…
Проходя мимо крышки, все так же кружащейся по брусчатке двора, Иван не удержался и с чувством ее пнул. Крышка, вихляя, покатилась к люку, со зво–ном повалилась и замерла в строгом соответствии с предусмот–ренным для нее местом. Водящий тут же распался на тонкие хлопья. Хлопья, истаивая, распадаясь ажурными чешуйками, медленно поплыли вверх.
Внутри Пределов создавать водящих для собственных нужд умеют многие одноименные. Даже некоторые обломки. Творцы – тем паче.
Иван удовлетворенно хмыкнул, задрал голову и подмигнул стоящему на балконе второго этажа мальчишке Говарду. Бесспорному полноименному. Говард показал ему язык и скрылся в комнате. Наверное, придумывать страшную историю про демонов из канализации.
Имя мальчишки каучуковым черно-белым мячиком поскакало следом.
– Сегодня идем к океану! – заявил подопечный ноктис (Иван, по шуточной просьбе Роба, величал его обычно сэром Льюисом), нетерпеливо топ–тавшийся в компании стальных гигантов. – Роб дрыхнет уже полчаса, где ты бродишь?!
– Хорошо, идем к океану, – с готовностью согласился Иван, прижимаясь к резному косяку, чтобы про–пустить хрупкую фигурку. Странно, однако, девять месяцев назад Роб так и не разорвал контракта с имяхранителем. Наверное, рукопись, над которой он работал, была ему действительно очень важна, и гибель Имени стала бы смертельной трагедией.
Ноктис, не оборачиваясь, полетел вниз по улице, полого уходящей к приморским районам. Иван при–пустил следом, несколькими прыжками догнал и легко понесся ря–дом, зорко поглядывая по сторонам. Имяхранитель почти физически ощущал, как сэр Льюис – Имя Роба, обретшее ночную самостоятельность – впитывает жизненно необходимую ему энергию лунного света.
Запахи и звуки океана становились все ощутимее, когда Иван начал замедлять бег, придерживая рукой своего неутомимого спутника. Что-то предстояло, он почувствовал это. Не им, кому-то другому… но близко, отчаянно близко от них.
Над головой плавно пронеслись две крупные тени. Грифы знали наверняка то, о чем имяхранитель только догадывался. Иван остановился и завертел головой, пытаясь сообразить, откуда ждать опасности. Сэр Льюис, пыхтя, норовил освободиться от железной хватки хранителя. Физических силенок для этого у него было ма–ловато, а прочие при плотном контакте не годились.
– Отпущу, если пообещаешь не отходить дальше, чем на шаг, – бросил Иван.
Сэр Льюис мотнул головой в знак согласия с предложенной за свободу ценой. Ивана это более чем устраивало – слово ноктиса не–рушимо, а две руки в случае вероятной стычки значительно лучше, чем одна.
Недалекий свистящий вскрик, хоть и ожидался им, все равно заставил вздрогнуть. Место гибели очередного Имени оказалось совсем близко.
Вскоре послышался не–громкий стук когтей по брусчатке. Затем показался и их об–ладатель. Крупный белоснежный пес бежал как бы с ленцой, но очень и очень ходко. Роскошная шерсть, бле–стящая отраженным лунным светом, мела камни мостовой. Хвост пушистым серпом загибался вверх, мерно раскачиваясь в такт движению. Из длинной полуоткрытой пасти вырывались серебри–сто-серые облачка пара, которых попросту не должно быть в теплом и влажном приморском воздухе.
Иван вытряхнул кистень из рукава. Рубчатая шишка, отлитая из белой бронзы, выпала вместе с цепью, мимоходом ударив по запястью. Обмотанная ремешком рукоятка удобно уместилась в ла–дони. Иван привычно качнул смертоносный груз и шагнул вперед на напружиненных ногах.
Пса, однако, не интересовала схватка с хранителем за под–защитного ноктиса. Да и не пес это был вовсе, – горг. А горги, сколь благородно ни выглядят, благородством не отличаются. Или – стаей на одинокую жертву, или – пас. Они не бойцы. Убийцы.
Алчущий своей доли крови, горг элегантно изменил траекторию движения и увеличил скорость. Это все равно не по–могло бы, реши имяхранитель покончить с ним, но Иван остался на месте. Уже слишком поздно. Этот – лишь опоздавший к казни зе–вака, которому если что-то и достанется, так только сладковатый запах смерти. Да зрелище сытых морд палачей.
Иван коротко, не желая обнаружить интереса, глянул вслед горгу. Но провести сэра Льюиса, который был любопытен и желал знать все, не удалось.
– Куда побежала эта собака?
– На свой собачий пир, – резко ответил Иван. Он был вовсе не склонен обсуждать с ноктисом подробности происходящего в ночном дворе.
– Ты видел, какие у нее клыки?! – воскликнул сэр Льюис восхищенно. – Навер–ное, на таком пиру клочья летят до небес? Идем, я хочу взглянуть на это. – Он потянул Ивана за штанину своими полу–прозрачными пальчиками. – Ну же, хранитель!
– Что ж, дружок, ты сам этого хотел, – буркнул Иван.
Пиршество шло, и клочья летели.
Крупные обрывки погибшего Имени кус–ками зеркального шелка взмывали ввысь, чтобы исчез–нуть в клювах грифов. Мелкие разлетались брызгами ртутных капель и тоже исчезали в клювах пернатых падальщиков, но калибром пожиже – воробьев, синиц и редких, зато проворных галок. Многоголосый птичий гомон придавал зловещей сцене мелочность пья–ной кухонной склоки. И только молчаливая сосредото–ченность горгов обращала плотоядный балаган в нечто иное, гораздо более трагичное и страшное. Горги вырывали огромные куски из тела жертвы, потерявшей человекообразные очертания и больше всего похожей сейчас на огромный кокон. Вырванные куски сначала разворачивались просторными полотнищами, блистающими в лун–ном свете, а затем, свернувшись в подобие тускнеющей во–ронки, стекали в задранные пасти.
Расправа закончилась в считанные минуты. Горги вскинули головы к небу и разом торжествующе взвыли. Морды сияли, словно вымазанные фосфором, сияние сбегало по клыкам, чтобы сорваться с них мгновенно и без следа тающими искрами.
Иван отвернулся и быстрым шагом двинулся вниз по улице, навстречу плеску и шипению волн. Сэр Льюис вприпрыжку бежал следом – десятилетний мальчишка, возбужденный страшной сказкой (всего лишь сказкой, слава милостивому Фанесу!), разыгранной для него костюмированными актерами. И ничего, ничего нельзя с этим поделать! Весь мир для ноктиса лишь спектакль, не более. До тех пор, пока на нежном тельце не сомк–нутся смертоносные челюсти горгов.
Босые ступни (на работе имяхранитель предпочитал обходиться минимумом одежды, а обувь игнорировал вовсе) ощутили влагу прибрежного песка. Иван сде–лал несколько шагов навстречу океану, ничком рухнул в него, взметнув два огромных водяных крыла. А сэр Льюис, решив, что наконец-то пришла пора дурачиться, радостно за–визжал, подпрыгнул и завис в воздухе, превратившись в китайский бумажный фонарик с трепетной свечой внутри.
Когда рожденные недостатком воздуха огненные мурашки до–бежали до самого копчика, Иван медленно поднялся на четве–реньки и, глядя в темную даль сквозь струи стекающей с волос воды, шепнул: «Завтра. Будет тебе гипноз, Карл Иваныч».
Рука ощутила привычное покалывание. Выждав положенное время, Иван поспешно ее отдернул. Он вовсе не желал получить разряд, предупреж–дающий о запуске лифта. Дохнуло сухим воздухом, и шкаф вернул полный объем. Из него тут же выкатился улыбающийся Карл Густав. Вскричал с порога:
– Давненько мы с вами не встречались. Никак забывать стали старика?
«Почему старика, – недоуменно подумал Иван, – ему же и тридцати нет?»
– Или на поправку пошли? – продолжал жизнерадостно наседать доктор. – А может, квалификация моя не подходит, не Фройд все-таки? – Голос его дрогнул. Похоже, обида на вчерашнее грубое изгнание пустила-таки корешок в фундамент его профессионализма.
– Для меня не прошло и суток, – пожал Иван плечом. – Я готов, доктор, можете начинать свой гипноз.
– Наконец-то, – сказал Карл Густав.
…Алмазная бусина сверкала гранями, вращаясь. Сверкало фальшивое пенсне, скрывая докторский взгляд, сверкала бритая докторская макушка. Карл Густав монотонно шелестел о покое. Иван закрыл отяжелевшие веки.
Доктор с любопытством смотрел на него, теребя нижнюю губу. Заметив, что Иван очнулся, он неуверенно улыбнулся и сказал, замявшись:
– Я признаться, не ожидал, что все получится так скоро и так… кхм… впечатляюще успешно. Вы очень восприимчивы к гипнозу. Прямо-таки фантастически. Странно, что он здесь не практикуется. Да, странно. Знаете что, Айвен… Думаю, мои услуги вам больше не понадобятся. Да, не понадобятся. – Он вздохнул. – Пойду я, – сказал он, снова вздохнул и направился к лифту.
Он шел сквозь мерцание возвращающегося Имени. Золотые нити Имени, подобно сахарной вате, ткались прямо из воздуха и стягивались к Ивану. Блестящий череп доктора отражал их свет, и казалось, что голова его постепенно оплетается драгоценною сканью. На пороге, между нереальным «там» и еще более нереальным «здесь», он обернулся и голосом, дрожащим от волнения, прошептал:
– Чертовски рад, что это сделал именно я. Прощайте!
Иван сидел, протянув озябшие голые ступни к камину, смотрел на бестолковое кружение снежинок за окном и потягивал из широкого бокала «Красный камень». Он мечтал о собаке.
«Это будет настоящий сеттер. Ирландец, конечно, – думал он. – Я буду сидеть вот так же, как сейчас, его славная башка будет лежать у меня на коленях, а умные глаза будут смотреть из-под приподнятых бровей преданно и немного иронично».
Тренькнул звоночек. Иван прикоснулся пальцем к линзе, включая связь. Линза мигнула и прояснилась.
Это был Роб. Он широко улыбался, бурно, слегка неверно жестикулировал и вообще – выглядел предельно счастливым. И пьяненьким.
– Я наконец-то закончил рукопись! – забыв поздороваться, заорал он, размахивая бутылкой шампанского. – Вы пьете, я вижу? Это очень, очень кстати! Я тоже пью! И буду пить всю ночь! Прочтите, молю! Прочтите хоть главу! Да хоть пару страниц, и вы не сможете оторваться! А впрочем, пейте, успеете еще прочесть. Но пейте за нее, мою книгу! За нашу, нашу книгу… Или лучше идите ко мне и станемте пить вместе! – Он заложил ладонь за голову и пустился в бешеный неуклюжий пляс, горланя: – Пятнадцать человек йо-хо-хо, йо-хо-хо! И бутылка рому… Или шампузо…
Потом Роб резко замер в нелепой позе, расхохотался и, усевшись на пол, принялся призывать Ивана ко всяческим видам пьянства. Он занимался этим до тех пор, пока его не уволокла куда-то пара веселых и совсем еще молоденьких девчонок.
Связь разорвалась.
Значок новой книги Роба, возникший в центре линзы, изображал одноногого и одноглазого моряка, широко размахивающего побитым картечью «Веселым Роджером». Флагштоком боевому пиратскому знамени служил костыль старого морского волка. Внешность у воинственного дедушки-матроса была самая живодерская, но вместе с тем – неимоверно благообразная. Как удалось художнику совместить крайности, Иван не понимал совершенно. Наверняка тот был из полноименных высочайшей пробы. «Вот бы с кем познакомиться», – с долей профессионального интереса подумал Иван.
Допив одним глотком остатки вина, он последовал совету Роба и с головой погрузился в мир скрипящей парусной оснастки, тропических островов, таящих несметные сокровища, и зловещих пиратов, готовых ради этих сокровищ на самые страшные злодеяния. Книга была, без сомнения, детской, но настолько увлекательной, что Иван оторвался от линзы уже близко к ночи – лишь оттого, что начали уставать глаза.
Он встал, попрыгал, разминая затекшие ноги, и направился к выходу. Решил, что надо поздравить Роба вживую. Тем более, девчонки у него гостят – очень даже ничего. Однако замер на полпути к двери и проговорил в изумлении:
– Это еще что за притча?
Плита лифта оживала. Сама, безо всякого повода. Она мелко, с комариным писком завибрировала, на ней выступила обильная испарина. Плита побледнела и моментально стала прозрачной. Влага собиралась в ручейки и стекала на пол, а поверхность плиты, дергаясь, начала принимать форму человеческого тела. В глубине проступил искаженный скелет, словно набросанный рукой душевнобольного или художника-авангардиста.
Входная дверь распахнулась от сокрушительного удара. В комнату влетели два огромных горга. Сходу опрокинули Ивана на пол. Перепрыгнули через него и заняли места по бокам от прозрачного человека.
Рефлекс имяхранителя на появление белоснежных монстров сработал безукоризненно. Иван еще лежал, а зубчатые диски, пущенные его рукой, уже настигли свои жертвы. Первая фреза подрубила заднюю лапу левому горгу. Тот, жалобно взвизгнув, осел в лужицу собственной перламутровой крови. Вторая – выбила глаз другому зверю и ушла в глубь головы, рассекая зубчаткой содержимое. Горг повалился на бок, скребя лапами по клыкастой морде.
Иван дернул из рукава халата кистень. Бросился вперед, замахнулся для убийственного удара, но увяз в воздухе, ставшем вдруг резиновым. Безрезультатно напрягая бугрящиеся мышцы, имяхранитель замер.
Прозрачный человек принял вид румяного паренька с пшеничными кудрями до колен и нежным пушком над верхней губой и на подбородке. Был он наг, плечи его были остры и приподняты, ключицы выпирали углами. Вся его фигура несла отпечаток женственности – лицо, грудь и бедра. Адамово яблоко, кажется, отсутствовало вовсе. Впрочем, все то, что отличает мужчину, у него имелось. И в размерах, самых замечательных.
Он посмотрел на Ивана и предложил:
– Сядь.
Напряжение ушло, будто его не было вовсе. Пальцы разжались, кистень вывалился, а ноги подкосились, уронив имяхранителя в невесть откуда взявшееся кресло.
Горги зашевелились. Левый принялся слизывать с пола собственную кровь, стоя на трех конечностях и тряся культей четвертой. Отрубленная лапа отрастала буквально на глазах. Правый зверь уселся на хвост и обратил на Ивана глазницу, зияющую бескровной пустотой. Живой глаз смотрел не менее безразлично.
– Говорить не надо, просто слушай. – Нагой юноша перебирал пальцами шерсть на загривках лунных псов. – Тебе больше нечего делать внутри Пределов, Иван. Тебе давно нечего здесь делать. С тех самых пор, как мои звери почуяли, что ты созрел для перехода во Внешний мир, и отняли у тебя ноктиса. Шагни ты тогда в окно, не было бы нужды в сегодняшнем спектакле. Ведь для полноименного смерть здесь равна возрождению там. – Юноша загрустил. – Признаюсь, не верил, что ты сможешь вернуть Имя… Хочется надеяться, что твой подвиг не будет повторен. Никем. Никогда. Прощай!
Он ушел, как обычный человек – через дверь, сопровождаемый своими демоническими зверями, и отблескивающие перламутром фрезы, постукивая, катились за ними следом.
С кресла вставать не хотелось. Да, наверное, и не получилось бы. Истома повелительно разливалась по расслабленному телу, веки смыкались.
«Интересно, кто это был? – думал Иван. – Неужели Скользящий вдоль Пределов? Но ведь он всего лишь персонаж легенды, волшебной сказочки для малышей и одноименных… Но если Скользящий – легенда, тогда кто? Сам Фанес? Кто был он, этот гость полночный?..»
Иван не то нырнул куда-то, не то вознесся. Его, невесомого, повлекло сквозь клубящиеся облака в яркий голубой зенит. Или в сияющую бездну? Слова рождались сами и порхали, порхали вокруг радужными птицами и рыбами:
- Кто был он, этот полуночный
- Незримый гость? Откуда он
- Ко мне приходит в час урочный
- Через сугробы под балкон?
- Иль он узнал, что я тоскую,
- Что я один? Что в дом ко мне
- Лишь снег да небо в ночь немую
- Глядят из сада при луне?[1]
Зенит рванулся навстречу и ослепил, заставил плотно сжать веки. Дыхание прервалось на тягуче долгий миг, а когда вернулось, воздух больно обжег расправляющиеся легкие. Иван непроизвольно вскрикнул – и не узнал своего голоса. Пытался шевельнуться, но только бестолково задергал непослушными конечностями. Раскрыл глаза и ужаснулся: над ним склонялись гигантские человеческие лица, с грохотом извергающие непонятные звуки. Он еще раз попытался сделать хоть что-нибудь. Результат – обидно, бездарно малый так потряс его, что он снова закричал, заплакал, вздрагивая озябшим тельцем – и плакал, пока не уткнулся лицом в восхитительно теплое и ароматное, живое и бесконечно родное…
Иван услышал голос. Голос шел издалека, но был громок, а звучал требовательно:
– Сейчас я сосчитаю до трех, и вы проснетесь. На счет три. Один. Два. Три! Просыпайтесь, Айвен!
Он открыл глаза. Доктор смотрел на него испытующе и немного опасливо. Иван обвел взглядом комнату. Увы, возвращение Имени ему только приснилось. А также Скользящий с его горгами, Роб с девчонками, снегопад. Приснились чьи-то печальные и прекрасные стихи, лазурная бездна, материнская грудь. Все лишь приснилось. Гипноз, черт его задери.
Интересно, пошел ли гипнотический сон на пользу?
«Если нет, Карлу Густаву несдобровать», – подумал Иван и поднялся с кресла.
Тело было послушным, по-прежнему мощным и полным сил. Имяхранитель подошел к окну и распахнул створки. Не обращая внимания на предостерегающий вскрик Карла Густава, перегнулся через подоконник. Находился так около минуты, затем выпрямился и расхохотался.
Брусчатка больше не звала его. Ему не хотелось умереть. Ему хотелось… Хотелось завалить Цаплю, а может, двух зараз. Хорошенько поесть. Выпить, разумеется. «Красного камня» или просто водки. Даже рому. Бутылку контрабандного ямайского, йо-хо-хо! Отколоть какое-нибудь дикое коленце. Вприсядку пойти, что ли? Доктора расцеловать. На мгновение у него мелькнула мысль, что сейчас, одолеваемый желанием бесновато радоваться обыкновенным вещам, он выглядит сумасшедшим больше, чем когда-либо раньше. Мелькнула – и пропала.
Прямо с места он исполнил сальто назад. Подскочил к Карлу Густаву, сгреб в охапку и понес, закружил по комнате, продолжая хохотать. Доктор сдавленно попискивал о том, что торжествовать рановато. Что даже при столь очевидном положительном результате одного сеанса явно недостаточно.
Но заметно – был доволен.
– Слушай, дорогой ты мой Карлуша! – воскликнул Иван, опуская его на пол. – А ведь ты вылечил меня, блестящая твоя талантливая голова! И сейчас мы станем пить за это! И еще пригласим девок. Не отпирайся, сударь, не смей отпираться! Я больше не хочу сдохнуть, Карл ты мой Иваныч с длинным носом. Это же чудесно, Карл ты мой Густавыч! Что-что? Знаешь сам? Да ничего ты не знаешь! Где тебе, пускай даже лучшему в двух мирах специалисту по сдвинутым мозгам, знать это? Ведь ты никогда не гнил в депрессии… но ты уж поверь мне. Я не лгу, клянусь!
Имяхранитель хлопнул рукой по груди. Раздался долгий низкий гул. Звук этот привел Ивана в еще лучшее расположение духа. Он хлопнул снова, кулаком. С видимым удовольствием прислушался, наклонив голову к плечу.
– Это чудесно! – повторил он. – И это необходимо отпраздновать. Беспременно, спешно и широко. И мы это отпразднуем. Так отпразднуем, что… Эх! Я напою тебя до положения не только риз, но и самого лица. А еще ты будешь ругаться у меня сегодня как матрос, петь, свистеть и ловить девок за мягкие места. Молчи! – вскричал Иван, видя, что доктор собирается раскрыть рот. И добавил чуть спокойней, но все так же напористо: – Пока – помолчи.
БЕТА
…Принято считать, будто мир внутри Пределов был заселен задолго до Вавилонского столпотворения. Не исключено, и даже скорей всего. Основным доказательством может считаться тот факт, что перионы великолепно понимают абсолютно все земные языки. Без исключения. А также свободно говорят на любом из них, находя при этом, что пользуются только и единственно языком собственным, если угодно, адамическим. Крошечное чудо. Впечатляющее и необъяснимое, как всякое уважающее себя чудо. Одно из многих и многих внутри Пределов. Впрочем, его место далеко от дюжины ошеломительных чудес-лидеров, речь о которых впереди.
Раса преобладает белая, но признаки, определяющие во Внешнем мире национальную принадлежность, перепутаны и перемешаны весьма прихотливо. Вот портрет среднего периона: золотисто-оливковая кожа уроженца европейского юга, светло-русые вьющиеся волосы северянина, черты лица – различные, цвет глаз – какой угодно. Телосложение – от воспетого античными скульпторами совершенства до отвратительного уродства варварских кумиров. Словом, перионы – люди как люди. В сутолоке современного европейского города они оказались бы, пожалуй, незамеченными. И, кстати говоря, оказываются! Нужно заметить, что туризм за границы Пределов популярен чрезвычайно. Заказан лишь обмен делегациями. Впускать в собственный дом пришельцев перионы считают невозможным. От нарушителей этого неписаного «закона негостеприимства» отворачиваются.
И все-таки жители Пераса различаются меж собой. Причем, кардинально.
Нет, не расово. И даже не имущественно. Они различаются видовой принадлежностью, считающейся принадлежностью кастовой.
Каст всего три.
Полноименные, которых значительно менее одного процента от общего населения. С точки зрения земного человека – это поразительные создания. Во-первых, они более чем щедро наделены даром творчества. Без преувеличения их можно считать гениями в той или иной области, а иногда и в нескольких сразу. Во-вторых, каждый из этих гениев нерасторжимо связан с Именем творца. Трудно судить, чем является Имя избранника на самом деле. Оно видимо, но бесплотно. Днями Имя парит над полноименным, ночами уходит в долгие прогулки. То ли это бес, который даже не считает нужным скрывать свой облик, облекая плечи и голову пожизненного раба изменчивой тенью. То ли муза или зримый ангел, осенивший святого. А то и вовсе какой-то экзотический паразит, покидающий хозяина лишь в лунные ночи. Существо, сошедшее с плеч полноименного, способно принимать почти любой облик, однако предпочитает всем прочим человеческий. Притом оно чрезвычайно нежно и крайне уязвимо. Зовется такое существо ноктисом. Прозвание же несчастливца, потерявшего симбионта-наездника – обломок. В этом слове скрыто высочайшее внутри Пределов презрение. Посему гибель ноктиса нередко влечет за собой самоубийство «осиротевшего» полноименного.
Одноименные составляют абсолютное большинство населения, что-то около семидесяти процентов. Это самые обычные люди, такие, как вы и мы. Побогаче и победней, умные и глупые, жадные и щедрые, аристократы от веку и мещане, не помнящие имени прадедов. Рассказывать о них можно бесконечно, поэтому лучше промолчать. Следует лишь отметить, что бывали в истории Пераса периоды, когда одноименные по разным причинам воображали, что могут легко обойтись без владельцев Имен. И тут же тем или иным способом избавлялись от «эксплуататоров». Например, попросту уравнивали с собой во всем. Обрекали на «общий труд». Или даже уничтожали. Последствия всегда – всегда! – были катастрофическими. Восстанавливать status quo приходилось долго, терпеливо и бережно. Полноименные – не кролики и не дрозофилы, чтобы быстро плодиться.
И, наконец, безымянные. Иначе, колоны. Это недочеловеки с кретинической (в медицинском смысле) внешностью и интеллектом несколько большим, чем у шимпанзе. Практически, животные. Иногда к ним даже применяется термин «поголовье». Никого внутри Пределов не ужасает высказывание наподобие следующего: «…поголовье безымянных за последний год значительно возросло, превысив лимиты. Вероятно, будут применены самые жесткие меры по ограничению рождаемости». Колоны с рождения до смерти находятся во владении государства (в настоящее время – императора) и могут арендоваться состоятельными гражданами для различных нужд. Используются чаще всего для несложных, но физически тяжелых, утомительно монотонных или грязных работ. Арендатор обязуется кормить и одевать безымянных, предоставлять жилье, не препятствовать отправлению религиозных потребностей. Не продавать их, не разъединять семьи и проч. Жестокое обращение с колонами, если о нем становится известно, строжайше наказывается.
Впрочем, мы должны еще раз отметить, что приведенные сведения дают лишь самое поверхностное изображение перасского общества. Полная картина слишком сложна, чтобы нарисовать ее столь скупыми мазками. Да авторы настоящего труда и не ставили перед собою подобной задачи…
(М. Маклай, М. Поло. «Стоя у границ безграничного»)
ФЛАМБЕРГИ
Временами встречаются формы клинков,
родившиеся скорей из фантастических
видений, нежели из практических соображений.
Их… называют пламенеющими.
Вендален Бехайм
На рекламу этого оружейного магазина («Эспадон»[2] – все, что нужно настоящему мужчине) Иван наткнулся совершенно случайно. И запомнил с первого раза. Да и мудрено было не запомнить. Рекламная тумба представляла собой большую овальную линзу из полированного стекла, внутри которой жило (иначе не скажешь) объемное изображение. Оно сразило Ивана наповал.
Дорогая вещь – подобные тумбы. Встречаются они нечасто, употребляются по преимуществу для государственно-пропагандистских целей. В них размещают классические агитки. Такие, как: «Люби своего Государя!» (парадный портрет монарха при регалиях или же домашний, на прогулке). «Чти Конституцию!» (гвардеец и рыбак, обнявшись за плечи, штудируют книжицу в синем сафьяне с золотым обрезом). «Уважай труд колонов!» (землекоп-безымянный с лицом туповатым, но открытым, хохочет, сидя на краю глубокой траншеи; в террикон выбранной земли воткнут блистающий заступ). И прочее в том же побудительно-патриотическом духе. Лишь самые крупные торговцы могут позволить себе использовать для завлечения покупателей чудо-витрину. Те же, что помельче, довольствуются арендой. Снимают тумбу на неделю-другую, зачастую в складчину.
Магазин для настоящих мужчин «Эспадон» принадлежал далеко не бедняку. Иван проторчал перед тумбой битый час, однако изображение не сменилось. Уходил он, вздыхая и оборачиваясь, с разбитым вдребезги сердцем. А внутри линзы осталось чудо. Чудо выглядело как невыразимо соблазнительная дева-воительница в ажурной золотой кольчуге. Кольчуга ничего девичьего, как будто, не скрывала. Но ничего, опять же, и не открывала явно. Толстенные косы падали воительнице на грудь (о, эта грудь!), талию, наверное, можно было обхватить кольцом из пальцев. Девушка опиралась на громадный двуручный меч с затейливой чеканкой по клинку и богатым эфесом. Приоткрытое гладкое колено, контрастируя с грозной сталью, казалось принадлежащим богине. Меч был не боевой, конечно. Парадный, а то и вовсе бутафорский. Зато красивый. Очень. Почти как девица.
Взгляд, между прочим, у нее был…
А губы…
В общем, собирался Иван недолго. Тем же часом заказал билет на ближайший «сквозной» поезд, провел в нетерпении два исключительно долгих дня и покатил в Арин. Три часа неги в кожаном «мягком» купе, в компании с хрустальным окном во всю стену и прославленным кофейно-коньячным великолепием экспресса «Восток-Запад».
Сквозная, старейшая железная дорога внутри Пределов уже добрую сотню лет связывает древнюю перасскую столицу Гелиополис со столицей современной, четырехсоттысячной Пантеонией. Так же, как связывает столицы другая железная дорога, сравнительно новая и значительно более скоростная Кольцевая. Но кольцевой экспресс, шедший накануне, Иваном был решительно отвергнут. И вовсе не потому, что в нем не подавали коньяка (фирменным напитком для первого класса в кольцевом экспрессе была мадера). Дело в том что, двигаясь вдоль побережья, он далеко стороной огибал вотчину прекрасных амазонок, предлагающих настоящим мужчинам настоящее оружие.
Поезд вошел в Арин незадолго до полудня. Сто граммов коньяку, даже самого лучшего, были имяхранителю, что левиафану – крючок сельдевого перемета, однако голова чуть кружилась.
«Надо же, укачало», – подумал он, озираясь.
Длинный узкий перрон оказался почти пуст. Каланча-городовой, троица носильщиков, глядящих на безбагажного Ивана, как на кровного врага, да маленькая дамочка в сине-белой форме с галунами и раззолоченной фуражке.
Кроме имяхранителя со «сквозного» сошла шумная компания патлатых ребятишек в ярких разноцветных лохмотьях. Но попутчики исчезли мгновенно, оставив после себя сильный запах апельсинов да визитную карточку лаймитов – пирамидальную бутылку с широким основанием. Каждая грань бутылки, украшенная фруктово-лиственным барельефом, имела свой цвет: оранжевый, лимонный, зеленый и померанцевый. Каждая символизировала одну из разновидностей обожествляемых лаймитами плодов. Запах исходил тоже из бутыли. Над воронкообразным горлышком сейчас вздымался султанчик ядовито-рыжего пара, сносимый ветром прямиком на Ивана.
«Отравители», – укоризненно подумал он и отошел в сторону. Впрочем, помогло это не бог весть как – апельсинами пахло уже повсюду. Фимиама, милого их сердцу, лаймиты, как всегда, не пожалели. Поскольку твердо убеждены (об этом Иван узнал из яркой книжицы, забытой или подброшенной кем-то в купе): такие воскурения чрезвычайно добродетельны. Они приближают грядущий Золотой век. Известно же, что бесчисленные миры, подобные плодам, зреют на вселенском цитрусовом дереве, с которого и падают время от времени. И тогда из семян, созревших внутри плода, прорастают новые, лучшие и прекраснейшие деревья-вселенные. Себя лаймиты (в просторечии лимонады) считают не то означенными семенами, не то оболочкой семян, оберегающей зародыши мирозданий от плодовых вредителей. А то и вовсе черноземом, удобрением для чудесных ростков. В этом Иван так до конца и не разобрался. Книжица давала слишком уж путаное объяснение. Да и, сказать по чести, углубляться в космологию странного верования ему совсем не захотелось. Зато он отлично запомнил утверждение, будто лаймизм слывет в высшей степени миролюбивым, а главное, безвредным верованием.
Для тех, кто не имеет аллергии на цитрусовые, мог добавить Иван.
Городовой нехотя двинулся к бутылке, вытаскивая откуда-то из-за спины плотный пакет. «Уже ученый», – отметил имяхранитель.
Дамочка, соорудив на миленьком лице строгое выражение, неотрывно изучала циферблат станционных часов. Фуражку она придерживала за блистающий козырек пальцем – иногда слабый ветерок, словно опомнившись от дремы, рвал всерьез. Станционные часы имели традиционно четыре стрелки. Самая длинная из них (и самая никчемная, по мнению Ивана), пятиминутная, прыгнула, утверждаясь на XI. Дамочка торжественно воздела руку к колоколу и пробила отправление. Экспресс отбыл. В четверть пятого он, высадив основную массу пассажиров в Пантеонии, прибудет в конечную точку маршрута, на станцию с забавным названием Котята. Иван, для которого эта станция ассоциировалась с чем-то уютным и домашним, даже чуточку пожалел, что пришлось сойти здесь.
«А впрочем, – подумал он, – быть может, и не стоит мне туда ездить. Не пришлось бы разочароваться…»
Арин, расположенный внизу по склону Олимпа – так, во всяком случае, виделось Ивану от вокзала, – был городишком совсем небольшим. И пройтись под горку пешечком, сейчас, по прохладце, не составляло труда. Однако возникала серьезная проблема, как найти «Эспадон»? Адрес у Ивана был, но какой от него прок в незнакомом городе, пусть даже маленьком. Спрашивать прохожих? Не каждый захочет разговаривать с обломком.
Городовой успел куда-то исчезнуть вместе с лаймитской газовой «бомбой». Дамочка, снявшая фуражку, оживленно болтала с носильщиками, а в здание вокзала заходить почему-то не хотелось. Оно стояло в двух шагах, очень чистенькое и опрятное, пронзительно голубое. Но Ивану казалось, что внутри непременно пахнет подкисшим пивом и остывшими расстегаями с бараньими потрохами, спят на скамейках ничьи колоны, и кто-нибудь потный, нагруженный чемоданами, злобно и бессмысленно ругается с кассиром. И в справочной, разумеется, восседает глуповатая и потому безнадежно молодящаяся фальшивая блондинка с безвкусно подведенными глазами, которая тут же примется с ним кокетничать, а дороги к «Эспадону» объяснить толком не сумеет.
Скорей всего, такого не было. Но – казалось, и это останавливало его.
Обогнув здание, он побрел на привокзальную площадь. Городского транспорта Иван не любил в принципе и все-таки направился к стоянке таксомоторов. Рассчитывать на то, что форейторы подскажут дорогу, конечно, не стоило. Довезут – это да. Довезут со всем удовольствием и с ветерком. Зато махнуть рукой, хотя бы обозначив направление, даже не подумают. Оскорбятся еще, глядишь. Но… мало ли, авось да посчастливится каким-нибудь образом.
Видимо, несмотря на воскресный экспресс, наплыва приезжих сегодня не ожидалось. Из полудюжины расчерченных белыми полосами стояночных участков занято было всего два. На них стояли небольшие кремовые кабриолеты с вынесенным далеко вперед насестом водителя, тесным салоном (вытертые диваны один против другого) и тонкими колесами, сверкающими множеством спиц. Оба экипажа пофыркивали на холостых оборотах. Усачи-форейторы в традиционных регланах из желтой кожи и желто-черных клетчатых шарфах (вот кому жарко-то, пожалел их Иван) лениво переговаривались. Завидев потенциального клиента, оба приосанились, бросили папиросы и начали натягивать краги.
А ведь, пожалуй, придется ехать, подумал Иван с тоской.
К автомобилям он испытывал искреннее, величайшее, почти мистическое недоверие. Стоило ему представить себя в салоне такого экипажа, как в животе холодело, колени слабели, к горлу подкатывал комок. Всякий раз перед угрозой поездки на автомобиле он со стыдом признавался сам себе, что вполне созрел для того, чтобы позорным образом грохнуться в обморок. Словно какая-нибудь хлипкая курсистка при виде попавшего под лошадь щенка. Да чего скрывать! Автомобили или, к примеру, моторные катера, имеющие двигатель в непосредственной близости от пассажиров, его попросту пугали! Его, здоровенного, тертого мужика, навидавшегося в жизни, казалось бы, всякого. Он не мог заставить себя поверить в то, что теплород, беснующийся в расширительных камерах автомобилей, эта якобы прирученная и обузданная ипостась божественного первоэлемента древних, обуздана в действительности. Он не мог поверить, что безмозглые автоматы, управляющие впускными и выпускными клапанами, способны справиться с капризами столь тонкого устройства, как двигатель многошагового расширения. Да просто, наконец, он видывал, во что превращается такое авто – а главное, его пассажиры, когда расширение теплорода происходит не предусмотренными «многими шагами», а одномоментно и бесконтрольно.
Ему повезло. Подле стоянки промышлял мелкими услугами «подай да принеси» шустрый паренек лет четырнадцати. Он живо сообразил, что пижонски разряженный обломок, пахнущий дорогой (того и гляди, контрабандной) кельнской водой, кофеем и чуточку спиртным, не желает катить на таксомоторе, а желает прогуляться пешком – и с готовностью вызвался в провожатые.
Иван тайком перевел дух. Похоже, что изменчивая эвисса Фортуна была к нему сегодня благосклонна.
Форейторы, оставшиеся не у дел со своими дьявольскими экипажами, сердито смотрели вслед обломку и мальчишке, но тем было на них начхать. Иван к неудовольствию окружающих давно привык, пареньку же был обещан за труды целый двойной карт. И не какой-нибудь мятой бумажкой, а настоящей серебряной монетой. После чего пройдоха готов был тащить Ивана до любого уголка в Арине хоть на себе… воображая возчиков вместе с их транспортными средствами и неудовольствием в известном всякому месте.
От родного Ивану приморского Гелиополиса, имеющего двухтысячелетнюю историю, этот трехсотлетний городок отличался разительно. Особенно хорошо это заметно было в архитектуре. Принцип, которого придерживались здешние градостроители, казался Ивану непривычным, а подчас и странноватым. Место обычных для Гелиополиса каменных заборов высотой по плечо занимали в Арине живые изгороди не выше пояса. А место высоких домов, отделанных мрамором, украшенных барельефами, кариатидами и колоннами – увитые виноградом приземистые строения. В лучшем случае двухэтажные. Их плоские крыши оккупировали полосатые шезлонги, висячие цветники и разборные беседки.
Большинство улиц были столь узкими, что встреться там на беду два привокзальных таксомотора, одному из них пришлось бы карабкаться на стену или изгородь. А иначе не разъехаться. Многочисленные цветочные клумбы не тянулись вдоль тротуаров строгими грядками, а были сложены из дикого камня в виде горок. Подчас довольно сложной формы, с обязательным ручейком, премило стекающим по склону. Все, все не то. Даже лампионы на низких столбиках – рукой дотянешься до макушки – не гроздьями по три-пять, а одиночными шарами. И не бело-матовые, а прозрачные. Здесь почти полностью отсутствовали скульптуры, изображающие богов и героев. Зато бронзовых бюстов видных горожан наблюдался очевидный избыток. И все они были почему-то на одно лицо – бородатые и значительные, с глазами, прозревающими недоступное для простых смертных далёко. И все были великолепно надраены. А может, и вовсе – позолочены. От них стаями прыскали солнечные зайчики.
И общая атмосфера, конечно. Запахи, звуки, а особенно люди: малочисленные, малоподвижные. Не ходят, а прохаживаются, не разговаривают, а беседуют. Подавляющее большинство – хорошо одетые, упитанные одноименные. Колоны встречались редко. Как почему-то и дети.
«Провинция», – умильно думал Иван, вглядываясь в прошитые солнцем кроны деревьев. Там – он открыл это с детским радостным изумлением – прятались фигурки дриад, любовно вырезанные из сердцевины белого клена, не темнеющей от воды и времени. «Очень благополучная сонная глубинка. Разросшаяся деревушка, возомнившая себя чем-то бульшим».
Однако чем дальше они уходили от вокзала, тем больше Арин походил на город. Улицы расширились. Дома подросли, стали строже и сомкнулись плечами. Начали встречаться кое-какие магазинчики и кафе, откуда аппетитно тянуло специями и жареным мясом. Бюстов заслуженных аборигенов, впрочем, не убавлялось.
Несколько раз Иван слышал в отдалении пофыркивание автомобилей, а однажды их обогнал ладный тонконогий жеребчик, гнедой в яблоках, впряженный в легкую бричку. Под хвостом у него потешно болтался холщовый мешок: тоже для «конских яблок», но не тех, что на шкуре. Управляла экипажем миниатюрная сухонькая старушка, одетая немного легкомысленно. Тесный бордовый френчик, лосины цвета топленого молока с серебряными лампасами, низкие желтые сапожки и шляпка с короткой вуалеткой. Наряд ей был, грубо говоря, не вполне по возрасту.
Поравнявшись с ними, старушка (при ближайшем рассмотрении оказавшаяся похожей лицом на карликовую гарпию) придержала скакуна и, жутковато улыбаясь, помахала Иванову гиду хлыстиком. Крикнула:
– Как дела, Вик?
Парнишка показал ей большой палец. Старуха задорно подмигнула и стрельнула на имяхранителя быстрым заинтересованным взглядом. Иван с нею раскланялся. Получилось вполне сносно, не придрался бы даже дворцовый церемониймейстер. Кивнув в ответ, старушка тронула вожжи.
– Занятная дама. Старая знакомая? – вполголоса поинтересовался Иван.
– Угу. Старая-престарая. Лет сто, – отозвался Вик.
Иван с деланной строгостью погрозил ему пальцем.
Улица вильнула, расширилась и обернулась небольшой площадью. Посреди нее располагался фонтан в виде трех играющих кошек. Его окружали каменные скамьи и кусты, подстриженные конусами и шарами. Ворковали голуби. Ивану показалось, что крылья у птиц аккуратно подрезаны. Он справился у мальчишки, так ли это.
Оказалось, что глаза его не подвели. Голубей в Арине действительно отлавливали и, как выразился Вик, «окультуривали», чтобы те не пачкали сверху памятников и фонарей. Этим занималась особая коллегия при городском управителе – та же, которая драила бронзовые бюсты. Отпихивая ногой особо навязчивого сизаря-попрошайку, Иван решил, что не удивится, если вдруг выяснится, что у всех здешних кошек клыки и когти в приказном порядке надежно затупляются. В интересах птиц.
– Пришли, – сообщил Вик. – Вон туда вам. Может, мне подождать? Еще куда-нибудь провожу.
Иван неопределенно пожал плечом, сказал «как хочешь», расплатился с ним и широким шагом направился к цели своего путешествия.
Снаружи «Эспадон» был мал – две недлинные витрины по бокам от входной двери. Внутри же он оказался довольно просторным. Сначала вошедшие попадали в большой круглый зал шагов сорока в диаметре. Ошибиться в размерах было легко, большую часть помещения занимали остекленные шкафы в медных переплетах, полные остро отточенной стали. Эффектно подсвеченная, она горделиво возлежала на темно-синем, почти черном бархате с благородными переливами, и Ивану сейчас же захотелось ее купить. Всю, сколько ни есть. Ну, на сколько денег хватит. А ту, на которую не хватит, украсть.
В высокую, стрельчатую арку был виден следующий зал, и там тоже стояли стеклянные ящики. Но и тот зал, создавалось ощущение, был далеко не последним.
Отовсюду, замершие в разных позах и различно вооруженные, Ивану слали шальные взгляды оптумы – оптические фантомы, порождения хитрых световых проекторов. Все они имели лицо и фигуру его заочной знакомой, обворожительной амазонки из рекламной тумбы.
Иван сошел с порога.
Дверь за его спиной мягко притворилась, звякнув колокольчиком. Навстречу Ивану стремительно покатился улыбчивый человечек. Толстенький, лысоватый и очень подвижный. Будто капля воды, бегающая на раскаленной плите. Вероятно, то был сам владелец, дем Тростин. За ним по пятам следовал юноша, точно родной брат похожий на мальчишку, провожавшего имяхранителя по Арину. Разве что этот был чище одет да глаже причесан: с челочкой и завитками на длинных локонах. Может, сын или племянник, а может, и нет. Нравы в здешних местах, насколько помнилось Ивану, славились редкой свободой.
О том, что магазин принадлежит дему Лео Тростину, посетителей уведомляла табличка на двери. К сожалению, табличка не уточняла, где в фамилии следует ставить ударение. Опасаясь попасть впросак, Иван решил по возможности избегать приличествующих торговле долгих бесед. Пришел, выбрал, купил. Ушел. Все. Тем паче, беседовать не захотелось с первой минуты. Выглядел Лео никаким не львом, а сущим шарлатаном от торговли. Матерым жучищем, способным обвести вокруг пальца самого бога торговли Гермеса.
Сюрприз был, конечно, не из приятных. Вместо живой девушки, на которую Иван рассчитывал хотя бы поглазеть наяву (а то, чем горги не шутят, может, даже познакомиться!), – игра особым образом преломленного света и пройдоха с жуткими манерами. Да вдобавок завитой отрок. Тьфу ты!
Иван суховато поздоровался и предупредил торговца, что в консультациях не нуждается. Побродит, посмотрит. Приценится. Если что-нибудь выберет, тотчас позовет. Высокая кредитоспособность Ивана не вызывала сомнений: тончайшей выделки льняная рубашка и бежевые брюки из благородной фланели прямо-таки кричали об изрядном достатке. Как и кофр крокодиловой кожи, такой же ремень и сандалии ручного плетения. Жирную точку ставил платиновый «Лонжин».
Торговец послушно отстал от необщительного посетителя.
А посмотреть в «Эспадоне» было на что. Одних только ножей добрая сотня разновидностей. Шпаги, мечи, сабли… Какие-то совсем уж экзотические клинки – вогнутые, иззубренные, вроде расширяющихся к концу серпов. Иван во избежание соблазнов миновал это загляденье быстрым шагом, глядя нарочито перед собой, под ноги. Ему шпага ни к чему. То есть не помешала бы, конечно. Да только обломку разрешение на владение дуэльным оружием ни одна префектура не выдаст даже под угрозой поджога.
Ножами он полюбовался, но не более. Хороши они были, однако коротковаты. Для целей имяхранителя не годился ни один. Ограничение размеров клинка, свободно носимого внутри Пределов, – два вершка длины. Фрукты почистить, хлеба порезать. Это – для всех. Для аристократов, имеющих родовое право, подтвержденное многими поколениями предков-меченосцев, ограничений не предусматривалось. Остальным, чтобы владеть чем-либо более солидным, требовалось иметь и носить повсюду, во-первых, документ, удостоверяющий трехлетнее обучение в фехтовальной школе, во-вторых, особый нагрудный жетон от префектуры. И в-третьих, татуировку установленного образца над левой бровью, сообщающую о вживлении стоп-пульсатора. В просторечье зовущегося «предохранителем» или «стопником». Ну и само собой, вживленный стоп-пульсатор. Маленькое устройство, снабженное микродаймоном, которое надежно ограничивает возможность глубоко пропороть кому-нибудь требуху шпагой. Именно так, не больше, однако, и не меньше.
Конечно, на Островах какое угодно разрешение покупается без проблем. С фальшивой татуировкой, бумагой, жетоном. Даже бутафорский рубец от «вживления предохранителя» устроят. Но об этой деятельности подпольных островных умельцев на материке знают все, кому положено. Потому расхаживать с липовыми знаками не просто рискованно – опасно. Обычно ими пользуются (не с самыми добрыми целями, понятно) всякие авантюристы и сорвиголовы. Да и то кратковременно.
Собственно, Ивану требовалось даже не столько оружие – лучше всякого оружия служило ему собственное тело, сколько броский отличительный знак. Как желтый реглан с клетчатым шарфом, очки-консервы и краги у форейторов. Как выщипанные догола брови и кольцо в носу у колонов. Как чудесный нимб живого Имени у полноименных. Как не требующий слов, но ощущаемый всеми и сразу треклятый отпечаток бывшести у обломков…
Разумеется, вместе с тем искомый предмет должен выполнять и утилитарную роль. То есть оружие должно позволить расширить охраняемую зону раза в полтора-два. Идеальным приобретением стал бы боевой бич. Конечно, с ним еще надо уметь обращаться. Но это полбеды, научиться не проблема. Загвоздка в другом. Бич предусматривает наличие у владельца тех же отличительных знаков, что и дуэльный клинок. Для имяхранителя, готового в любой момент убивать, убивать не случайно, не ради самообороны, а преднамеренно и целенаправленно, тормозящий реакцию «стопник» был абсолютно неприемлем.
Именно поэтому бич, как и шпаги-сабли, оставались для Ивана лишь мечтами.
Нельзя сказать, чтобы имяхранитель выходил на охрану ноктисов совсем уж безоружным. Отличное самодельное приспособление – здоровенная гайка на сыромятном ремешке, вполне годилось для изничтожения горгов и прочей мелкой нечисти. Ремешок оканчивался петлей, затянутой на запястье, и это было удобно. Двумя ударами гайки Иван по самую шляпку вгонял в дубовую плаху немаленький гвоздь. Пожалуй, ничего лучшего нельзя было придумать. К тому же для запрета подобного варварского кистеня в уложениях об оружии не нашлось места, а все что не запрещено – разрешено. Да только с некоторой поры Иван стал заботиться о своей, изысканно выражаясь, авантажности. Ну а гайка, право слово, выглядела неказисто!
Пройдоха-торговец, конечно же, заметил его колебания, однако виду не подавал, терпеливо выжидая подходящего момента для атаки. Наконец счел, что дождался. Подскочил, пританцовывая. Соболезнующим тоном прощебетал:
– Я вижу, благородный эв находится в некотором затруднении? Сознавая, что предлагаемый ассортимент довольно скуден… – он кривоватой улыбкой и движением бровей показал, что на самом-то деле ассортимент хоть куда. – …я все-таки не решился бы советовать вам посещение другого подобного магазина. Да-с, не посоветовал бы. Разве что где-нибудь вне Пределов…
Он рассмеялся почти натурально.
– Уважаемый дем… дем Трустин льстит мне, называя эвом, – Иван, некоторое время помучившись, решил сделать ударным первый слог. Толстенький Лео никак не отреагировал, а значит, ошибки не было. – Подобная любезность ни к чему. Имени у меня больше нет, а эвпатридом[3], насколько мне известно, я не был никогда.
– Как же следует обращаться к… мнэ-э… уважаемому? – озадачился Лео.
Иван ощутил мимолетное злорадство.
– Обойдемся без формальностей. Имяхранитель.
– О, – сказал Тростин с непонятным выражением. – Слыхивал, что такие появились, но встречать пока не доводилось. Весьма рад представившемуся случаю. К нам, вероятно, из столицы?
– Из Гелиополиса.
– Ах да! Ну, конечно! – Торговец легонько шлепнул себя по лбу. – Непозволительная рассеянность. «Сквозной» же недавно проходил… Так что уважаемого имяхранителя интересует? Неужели из этого, – Лео сделал широкий взмах ручкой, – совсем ничего-с? Быть того не может.
– Почему же совсем ничего? Например, мне чрезвычайно хотелось бы взглянуть на девушку, послужившую прототипом для этого очаровательного творения оптоматики… – Иван кивнул на ближайший фантом амазонки.
Проектор оптома, словно реагируя на его слова, еле слышно защелкал, поворачивая линзы. Призрачная воительница шевельнулась, смерила Ивана оценивающим взглядом и грациозно повела длинной кривой саблей вверх-вниз. Снова замерла.
– Боюсь, это невозможно-с, – сухо проговорил Тростин. Улыбка его вмиг истончилась. Не пропала, но сделалась на редкость неприятной. – «Эспадон», позвольте уточнить, оружейный магазин, а не дом сводни.
– Прошу, не обижайтесь, дем Тростин. Я всего лишь пытаюсь быть остроумным, – поспешил оправдаться Иван. Он запоздало сообразил, что амазонка вполне могла оказаться дочерью Лео или даже женой. И тогда внимание к ней заезжего обломка становилось чем-то вроде оскорбления. – Печально сознавать, но получилось это совсем неудачно. Простите.
Тростин коротким кивком показал, что извинения принимает.
– Итак, что вас интересует? – осведомился он негромко.
– Вообще-то, я надеялся найти что-нибудь вроде… ну, кистеня, что ли. Более-менее благородных черт. Но вы, я вижу, столь дикарского оружия не держите?
– Не держу-с, – согласился торговец. Он на мгновение задумался, что-то для себя решил и добавил: – Но не огорчайтесь. Я могу дать совет.
– Дельные советы дорого стоят, – сообщил воодушевленный его отходчивостью Иван и расстегнул кофр. – Какое счастье, что я не скуп. Так сколько?
– Это будет очень дельный совет. – Улыбка Тростина еще немного потеплела. – Особенно для того, кто называет себя имяхранителем. Три декарта. Можно ассигнациями.
«Да, аппетит у этого жука и впрямь хороший», – подумал Иван и достал деньги. Бумажки исчезли волшебным образом.
– Знает ли уважаемый имяхранитель о существовании металла, безмерно превосходящего качеством лучшую сталь? – спросил торговец. – Притом, металла, более смертоносного для любой нежити, чем даже самородное серебро?
– Кажется, слышал.
– А слышал ли уважаемый имяхранитель, что при всех заслугах этот металл вдобавок не способен ранить Имени? Он проходит ноктиса насквозь, не причиняя вреда.
– Вот как? – Иван достал еще две ассигнации и заметил: – Оказывается, совет дема Тростина стоит гораздо дороже, чем он оценил его сам. Я преклоняюсь перед вашей скромностью. Но, поверьте, совесть замучит меня, если я позволю вам терпеть убытки.
– Я и сам себе этого никогда не позволю, – заявил Лео, принимая деньги.
В этот момент тренькнул дверной колокольчик. Иван скосил глаза. В магазин входил новый посетитель, явный лаймит. Запахло апельсинами.
«Вот кого не ждал здесь встретить, – удивился Иван. – На что миролюбивому лимонаду оружие?»
Тростин смешно наморщил нос, с видимым неудовольствием сказал помощнику: «Займешься» и шмыгнул куда-то влево, поманив имяхранителя за собой.
Между шкафами, стоящими дугой вдоль стены, обнаружился разрыв в пару шагов шириной, а за ним – дверца. Тростин отпер ее ключом, зажег свет. Осветилась лестница.
Ступеньки привели их на второй этаж, в уютный кабинет, где возле кофейного столика стояли три кресла, старинные напольные часы с ленцой отсчитывали время, и где имелся чудный старинный же буфет. Наполнявшие его бутыли тоже, по видимости, не относились к самым последним годам выработки.
– Металл, о котором идет речь, называется белой бронзой и производится единственной мастерской внутри Пределов, – сказал Тростин, разливая по крошечным рюмочкам темную жидкость, терпко пахнущую травами. – Надеюсь, не откажетесь от глотка знаменитого аринского бальзама?
– Чин-чин, – сказал Иван вместо ответа, поднимая свою рюмочку на уровень глаз.
– Чин-чин, – подхватил Тростин. – Кстати, можете звать меня просто Лео. – Он протянул руку.
– Иван.
Пальчики Лео, короткие и толстые, оказались сильны совсем нешуточно. Да и сам он, отринув профессиональную необходимость быть угодливым, как-то подтянулся. И сразу стало видно, что он не столь уж дороден и рыхловат. Скорее коренаст. Хитринка из глаз, впрочем, никуда не пропала.
– Вне Пределов о белой бронзе не знают вообще, – заговорил Лео, промокнув платочком губы.
Травяная настойка проскользнула в желудок гладенько, как бы сама собой, но там – взорвалась! Иван от неожиданности крякнул. Лео отвел смеющиеся глаза.
– Ого, – с уважением сказал Иван. – Знатно.
– Да, – согласился Лео. – Рецепту столько лет, что боюсь выговорить. Все равно не поверите. Никто не верит.
– Слушайте, Лео, – начал Иван. – Подскажите, где бы мне обзавестись такой божественной влагой?
– Боюсь, – отрицательно качнул головой тот, – такого продукта, как этот, вы не купите даже в Арине. Ни за какие деньги-с. Весьма сочувствую.
– Так, может, у вас найдется бутылочка? – забросил Иван крючок. – Найдется же, сознайтесь.
Лео хладнокровно промолчал, решив вместо ответа разлить бальзам сызнова. Получилось это настолько красноречиво, что имяхранитель был вынужден сдаться:
– Ну, ладно. Не о бальзаме речь. Так что там насчет белой бронзы?
Лео почесал лысину.
– Я тут подумал… Что впустую языком молотить, расхваливая чужой товар? Да и не по правилам это. Я ж торговец. Дружба дружбой, а табачок-с, сами знаете, врозь… – Лео подмигнул. – Мастер Логун живет буквально в двух шагах отсюда. Заказы он предпочитает обговаривать до мельчайших тонкостей при личной встрече. Пойдете?
– Пойду. – Иван поднялся. – В двух шагах – в какую сторону?
– Стоп, стоп, повремените. Долой спешку, дружище. Аринский бальзам чертовски не любит, чтобы употребившие его тут же срывались с места и куда-то бежали. Может наказать. Вкусите лучше этих фруктов. – Лео подвинул Ивану вазочку с засахаренными дольками айвы. – А потом я пошлю с вами мальчика. Иначе старик может просто не пустить вас на двор. Иван, Иван, – он сделал отстраняющий знак рукой, видя, что имяхранитель потянулся к кофру, – остановитесь! Вы заплатили более чем достаточно. При желании дадите мальчику за труды. Только прошу, не балуйте его излишней щедростью. Чин-чин!..
– А где этот… лимонад? – спросил Лео у помощника. Ивану показалось, что вопрос прозвучал преувеличенно громко, с некоторым вызовом. – Умотал?
Читать бесплатно другие книги:
