Викинги. Заклятие волхвов Бахрошин Николай

1

– Вставай, Рорик. Пора… Вставай, сынок, просыпайся…

Ярл Рорик Неистовый чувствовал сквозь сон, как его трясут за плечо, слышал голос старого Якоба. Но выныривать из теплого, затягивающего омута сна не хотелось. Еще несколько мгновений он боролся с собой, лежа с закрытыми глазами. Потом рывком поднялся и сел на кровати.

– Да, Якоб, я слышу…

– Пора, Рорик! – повторил старик.

Якоб-скальд был уже собран и облачен в воинские доспехи. Щит за спиной, меч на поясе, кольчуга, шлем, наручи, поножи. Словно собрался в далекий поход. Впрочем, и правда поход… Кто знает, как далек путь до небесных чертогов Одина-Всеотца?

Посматривая на своего бывшего дядьку, Рорик в очередной раз мысленно охнул, удивляясь, как тот сдал за последнее время. Не просто ссутулился и согнулся по-стариковски – ссохся, как лист по осени. Его старая кольчуга провисала теперь просторными складками, а наручи и поножи будто делались на другого бойца, с руками и ногами в два раза толще.

Грудная болезнь мучила старика уже давно, но этой зимой стало совсем худо. Порой он всю ночь не мог спать, надсадно кашляя и отхаркиваясь сгустками крови. Последнее время Якоб почти не выходил из дома, жалуясь на знобкий холод и постоянные боли в груди. Мол, уже не только ходить – и лежать больно, и дышать.

Что ж, значит, пора…

Отжил свое старый воин…

Плохой был скальд, но умелый кормчий, знающий все течения и мели на побережье, как хороший хозяин знает собственные закрома. И заботливый дядька-наставник, подумал Рорик, лучше и желать нельзя… Ведь именно он, Якоб-скальд, побратим отца Рагнара Большая Секира, прежнего владетеля вод и земель Ранг-фиорда, воспитал из них воинов и повелителей. Из него, ярла Рорика, прозванного Неистовым, и из брата Альва, предательски убитого Сьевнаром Складным, бывшим рабом из страны Гардарики. Пусть Альв не стал таким прославленным воином, как он сам, ярл и морской конунг, но – видят боги! – как все-таки не хватает брата…

И отца уже нет, и Альва нет, и теперь дядька уходит…

Неожиданно мелькнула злая мысль, что старый зря поднял его, едва забрезжил рассвет. Торопиться-то некуда, бессмертный Один в своем дворце может и подождать будущего эйнхирия, нового воина рати мертвых героев. Но он отогнал ее – не к месту сейчас показывать свое раздражение.

Ярл молча встал, быстро натянул одежду из толстой шерсти, накинул кольчугу, подпоясался поясом с мечом. Щит на ремне – за спину, кованый шлем – на голову привычной тяжестью. Воины уходят в последний путь с оружием и в доспехах, и провожать их положено так же, словно собираясь на битву…

Пора!

В огромном, в двести шагов, доме Рорика было почти темно. Немного света давал большой каменный очаг (человек пройдет не сгибаясь), где тлели красным наложенные с вечера поленья. От очага струились чуть заметные токи тепла, но все-таки в доме было холодновато. Все спали, ратники дружины – на нарах, вытянувшихся вдоль стен, женщины, дети – в своих закутках, отгороженных от нескромных взглядов дощатыми перегородками. Тихо, сонно, лишь слышны всхрапы и разноголосое невнятное бормотание.

Вчерашний пир, где чествовали заслуги Якоба-скальда, прощаясь со стариком, всех обитателей большого дома уложил вповалку – и старых, и малых, и воинов, и женщин. Он, Рорик, тоже выпил вчера крепкого пива больше обычного. От этого голова, как рассохшийся на жаре бочонок, – кажется, вот сейчас треснет…

Пробираясь за дядькой к выходу мимо длинного, не убранного с вечера стола с объедками и опивками (брат Альв не допустил бы такой бесхозяйственности, хоть за полночь, но заставил бы рабов убрать и выскоблить стол!), ярл Рорик бросил взгляд за одну из перегородок. Пусть быстро, но успел заметить сквозь полумрак разметавшиеся по подушке густые, золотистые пряди Сангриль, вдовы покойного брата.

Синеглазая красавица, что становится с каждым днем все краше…

При мысли о ней мужское естество шевельнулось, и Рорик поспешил отвернуться. Тоже – не время…

Они вышли через тесаную дверь, плотно сбитую железными скобами. Рорику пришлось пригнуть голову в высоком шлеме. Старику уже не нужно было нагибаться, без того согнут.

На дворе, уютно забеленном снегом, было заметно светлее, но и холоднее; морозный ветер с пряным привкусом моря игривым щенком облизал лицо, зябкими пальцами проник под одежду. Рорик, зачерпнув пригоршню чистого снега, жадно ел его, размачивая сухое горло.

Старик, медленно шагая по скрипучему снегу, неторопливо оглядывал просторный двор, утоптанный множеством ног, серые сараи, амбары, хижины для рабов – все хозяйственные мелочи, ставшие уже привычными глазу. Наверное, вспоминал что-то. Прощался, понимал Рорик.

Он не торопил дядьку. Не мешал старому. Когда тот, наконец, двинулся со двора, пошел сзади, след в след. Сдерживал свою обычную стремительность, приноравливаясь к трудной, шаркающей походке старого воина.

Они шли молча. А что говорить? Для разговоров была целая жизнь. Долгая жизнь воина, морехода и скальда. Теперь – смерть. Она любит тишину и покой…

На склоне Дозорной Башни, самой высокой прибрежной горы в окрестностях Ранг-фиорда, ветер особенно разгулялся: рвал и трепал волосы и одежду, словно разозлившись на путников. Чувствовалось, что вот-вот пойдет снег, серо-свинцовые тучи сгустились уже до самого горизонта. И море казалось таким же серым, будто насупилось. Мелкие, частые всплески волн – как острые зубы.

Плохой ветер для мореходства, слишком порывистый, думал Рорик, чтоб занять мысли. И волна плохая. На такой злой волне даже тяжелые, устойчивые драккары начинают рыскать, крениться набок и черпать бортами.

Рорик вдруг сообразил, что старого Якоба может продуть на таком холодном ветру. Как прохватило его по осени, когда тот до полдня хлопотал у ноктаунов – корабельных сараев, – а потом много дней вообще не вставал с лежанки.

Хотя, нет, не продует, тут же понял ярл. Болезнь уже не успеет. Не важно, продует его или нет, – теперь все равно…

Думать так самому показалось странным. Только представить – еще осенью Якоб-скальд мог выйти в море на боевом корабле, твердо держа тяжелое кормовое весло костистой рукой. А сейчас – привычную тяжесть меча и щита несет с большими трудами, видел Рорик. Да, быстро обглодала его грудная болезнь! Так же быстро, наверное, как голодная собака обгладывает кость…

До вершины горы они добирались долго. Будь Рорик один, мог бы уже несколько раз подняться и спуститься, но дядька шагал все медленнее и медленнее, часто присаживался отдохнуть на камнях. Рорику приходилось подолгу стоять рядом с ним, слушать монотонную песню ветра и запаленные хрипы Якоба. Несколько раз старик принимался кашлять и долго не мог успокоиться, отплевываясь кровяными сгустками. Губы от этого становились красными, будто подкрашенными. А лицо оставалось бледным, словно пеплом подернутым.

Ярко-красные губы на изможденном, бледном лице с свалившимися глазами – чудно видеть…

Потом дядька вставал, и они опять шли. Рорик чуть было не предложил Якобу понести его оружие. Хорошо, вовремя спохватился, удержал на языке обидное. Старик хоть и выглядел слабым, все равно не заслужил подобного оскорбления. Каждый воин сам носит свое оружие? пока живой, да и в смерти не расстается с ним.

Когда они, наконец, взошли на вершину, Якоб сразу опустился на заледеневшие камни. Отвернувшись, долго вглядывался в морскую даль, скользил глазами по низкому, свинцовому небу, по прибрежным склонам, где из-под белого покрывала выглядывала хвойная зелень. Как будто напоминала о том, что великан Виндлони, Хозяин Зимы, тоже пришел не на век. Пройдет еще немного времени, и он отправится обратно на север, взвалив на широкое плечо свой ледяной топор, замораживающий все живое…

Рорик терпеливо ждал.

– Я прожил хорошую жизнь, – сказал, наконец, старик.

– Да, Якоб.

– Приятно умирать, когда видишь море и небо…

– Да, Якоб.

– Ладонь на рукояти меча, привкус соли и ветра на губах – что еще нужно воину и морскому бродяге?

Старый вдруг оглянулся, и конунг с удивлением увидел, что глаза у дядьки стали почти веселые. Как когда-то. Словно помолодели разом. И лицо снова порозовело, и морщины разгладились, и давний шрам, заметно поблекший в последнее время, отчетливо проступил на щеке.

Будто встав одной ногой на путь в тот, небесный мир, старый опять начал обретать былую силу и молодость, подумал ярл. Вот, оказывается, как бывает…

– Да, Якоб, – повторил ярл, не находя других слов.

Они опять помолчали.

– Я бы еще пожил, но уж слишком болит внутри, – дядька словно оправдывался. – Точит и точит болью даже во сне. Надоело!

– Счастлив тот, кто сам выбирает себе достойную смерть! – ответил Рорик не без торжественности.

И тут же подумал, что зря сказал. Лишнее. Якоб, решаясь на свой последний шаг, наверняка знает это лучше, чем кто-нибудь.

А счастлив ли? Кто знает…

– Привкус соли и ветра на губах, – задумчиво повторил старик. – В этих словах есть поэзия…

– Это так, – подтвердил ярл, хотя и не совсем понял.

– Спасибо, что проводил меня в последний путь, Рорик. Ты был мне как сын, и ты был хорошим сыном. Встретив в Асгарде твоего отца Рагнара, я расскажу об этом.

– Мне будет не хватать тебя, Якоб.

– Не жалей обо мне.

Рорик неопределенно мотнул головой.

Старик неожиданно легко поднялся с камней. Почти вскочил, быстро, одним рывком, как в прежние годы. «А ведь только что поднимался тяжело, с хрипом, с клекотом, опираясь всем телом на меч, – снова удивился Рорик. – Точно – помолодел разом!»

Сила смерти?

Таким же ловкими, быстрыми движениями Якоб накинул на руку круглый красный щит с рунами победы, крупно вычерченными черной краской, обнажил тусклое жало меча. Так, изготовившись к последней битве, опять смотрел вдаль, отвернувшись от своего воспитанника.

– Вот что я хочу сказать тебе напоследок, Рорик, сын мой… – начал он, все еще не оборачиваясь. – Я много думал последнее время, лежал и думал… Ты знаешь, у меня было достаточно времени, чтобы задуматься о прожитой жизни… Жизнь промелькнула чайкой над текучей волной, хотя когда-то казалась почти необъятной… Но я не об этом, ты еще слишком молод, ярл, чтобы терпеливо выслушивать скрипучие сетования стариков. Просто я думал, как неравно складываются людские судьбы. Одни вроде бы легко, играючи, получают все сразу – силу, богатство, власть, славу… Все, чего хотят! А другие, тоже умные, сильные, до смерти тащат ярмо мелочных забот и, в конце концов, рады миске горячей похлебки… Я думаю, Рорик, что боги все-таки улыбнулись тебе и мне, сделав воинами, наделив силой и властью! Подарили нам, как награду, бесконечную дорогу викинга!

– Это так, – подтвердил Рорик.

– И еще я думал – можно ли хотеть большего, когда судьба и без того одарила тебя? – Якоб все-таки повернулся к нему, смотрел прямо: – Твой отец и мой побратим Рагнар, великий воин, захотел и погиб… Не потому ли? Я так и не смог ответить… Но я опять не об этом… Вот что я еще понял, Рорик, сын мой, – кроме тех, кто просто одарен судьбой, существуют и другие люди, особо отмеченные богами… Те, которые, кажется, стоят даже над самой судьбой… Такие есть, хотя их немного, конечно. И бороться с ними – все равно что выступать против воли богов…

– К чему это ты ведешь?

– К тому, что твой враг, Сьевнар Складный, из таких людей, он – из избранных… Не знаю, понятно ли я говорю, но сам-то я хорошо понимаю… Клянусь единственным глазом Одина, я не знаю, почему боги избрали именно его! Но это так!

Ярл рассерженно вскинул голову. Не ожидал, что дядька заговорит о Сьевнаре. Но – сдержался, ничего не ответил.

– Спросишь, зачем я вспомнил Сьевнара Складного? – продолжал Якоб, не замечая или не желая замечать гнева воспитанника. – Потому что ты дорог мне, как дорог может быть родной сын. Только поэтому! Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь сложил голову в погоне за местью. Ты – знаменитый ярл, конунг и воин, у тебя впереди еще много подвигов и свершений. Иди же своим путем, и пусть ваши дороги больше не пересекаются! Ты понимаешь меня? – он скользнул внимательным взглядом по сжатым губам и окаменевшим скулам Рорика.

Тот лишь злобно сопел в ответ…

Семилетнего мальчишку со смешным именем Любеня, сына словенской пророчицы Сельги Видящей, дружина Рорика подхватила, возвращаясь из Гардарики. Ярл, тогда еще совсем молодой, решил сделать из мальчишки раба. В отместку Сельге, что когда-то погубила отца Рагнара своим лесным колдовством.

Мальчишка так и вырос в Ранг-фиорде. Потом – боги ему помогли, не иначе! – стал воином дружины Рорика, получил свеонское имя Сьевнар. Стал храбрым воином и знаменитым скальдом, сочинявшим такие песни, от которых разгоралось сердце за пиршественным столом. За свои песни бывший раб даже получил боевое прозвище Складный. А потом воин и скальд Сьевнар Складный влюбился в молоденькую девчонку Сангриль. Хотел сделать ее своей женой. Но брат Альв по прозвищу Хитрый тоже не прошел мимо этого наливающегося яблочка красоты.

Конечно, она предпочла ярла Альва простому воину Сьевнару. «Девушка должна уметь позаботиться о себе» – как любит говорить эта синеглазая разумница. И она стала женой брата. Но скальд Сьевнар не смирился, сражался с братом и убил его. А потом убежал от мести Рорика на остров Миствельд. Вступил в братство островных воинов, свободных от кровных уз и семейных привязанностей, которые сами выбирают себе ярла. Стоят один за другого как настоящие побратимы, что соединили кровь…

Он думает, что таким образом спасется от мести ярла… Нет, не спасется! – твердо знал Рорик. Не будь он ярлом по прозванию Неистовый, если все равно не достанет мальчишку Сьевнара так или иначе. Пусть боги станут свидетелем его клятвы, и плевать ему на все братства, что встанут у него на пути…

– Рорик, ты помнишь ту ночь, когда Сьевнар Складный бежал из Ранг-фиорда? – вдруг спросил Якоб, словно услышав его мысли.

От неожиданности ярл вздрогнул.

Да, бежал… Был связанный, под охраной, и все равно бежал…

Как? Эта загадка до сих пор не давала ярлу покоя. Если вспоминать события того черного дня, то сразу возникает много вопросов. К примеру, по недосмотру или по злому умыслу караульным дали крепкое пиво вместо легкого? Откуда у Складного взялся нож перерезать веревки, если его тщательно обыскал Дюги Кабан, который способен у тролля в заднице найти мелкую монету? Как Сьевнар сумел перед бегством незамеченным пробраться в дом и прихватить все свое оружие, броню и пожитки? И не напрашивается ли сам собой вывод, что Складному кто-то помог бежать?

Тогда, по горячим следам, Рорик был слишком рассержен, чтобы обстоятельно разобраться во всем. И потом не разобрался, не смог…

– Помню, – неохотно признался ярл. – Всегда помню.

– А ведь это я его отпустил.

– Ты?! Зачем?!. – даже не обида, – точнее, не только обида всколыхнулась в нем. Изумление, скорее.

– Все потому же… Рорик Несправедливый – плохое прозвище, поверь мне. Неистовый – звучит лучше!

Старик пристально смотрел на него, но – спокойно, по-доброму. Гнев Рорика споткнулся об этот безмятежный взгляд.

Да, старый… А ведь Рорик всегда чувствовал, что дядька, жук, что-то знает… Но не выспрашивал. Старый вообще часто бывал упрямым как пень, глубоко вцепившийся в землю узловатыми корневищами. Соблюдал какую-то свою правду.

Вот, кажется, сколько людей проживает в Мидгарде – Серединном Мире – и у каждого своя, не похожая на других правда. Когда-то, в юности, Рорика это удивляло…

– Хорошо… Ты помог ему бежать, Якоб, – пусть так и будет… – сказал ярл, пересиливая себя и стараясь говорить как можно спокойнее. – Ты сказал мне об этом, не стал держать нож за пазухой – хорошо, пусть так… Я не буду судить тебя. И не буду держать обиды на своего старого дядьку, побратима отца… Кто я такой, чтобы судить тебя? Скоро ты сам ответишь за свою жизнь перед лицом Одина, Все-Отца, Тора-Молотобойца, однорукого Тюра Воителя и других богов-ассов… Хорошо!.. Но, пусть падет на меня проклятие богов, если я не разыщу Сьевнара и не отомщу ему! Вот это я точно могу тебе обещать, старик. И начну скоро, совсем скоро… Я уже знаю, как сделать, чтобы мальчишке Сьевнару жизнь показалась черным проклятием, – мстительно заключил он.

– Рорик, Рорик… Ты слушал, но не слышал меня, – покачал Якоб головой.

– Я слышал, старик! Я хорошо слышал, клянусь оперением воронов Мунина и Хугина, видящих всю землю разом! – ярл не хотел, но разозлился все-таки. – Но я думаю все равно по-своему! И для начала я женюсь на Сангриль, вдове брата. Возьму ее второй женой. Пусть этот малый на острове вольных братьев грызет рукоять собственного меча, представляя свою любимую в моих объятиях! Боги – свидетели, я так и сделаю! И месть моя будет сладкой, так-то, старик! А если он не выдержит зова сердца, уйдет с острова, чтобы найти Сангриль, я уже буду ждать его… – ярл усмехнулся и победно глянул на дядьку. – Что, хорошо я придумал?!

– Рорик, Рорик… Я так и знал, что ты выдумаешь нечто вроде этого… Ты – умный, но пока еще не мудрый, нет… Слишком упрям для этого. Совсем как твой дед Рорик Гордый…

– И дед Рорик, и отец Рагнар умели мстить! – отрезал ярл. – В земле фиордов никто не может похвастаться, что нанес обиду владетелям Ранг-фиорда и ушел безнаказанным. Так было и так будет впредь, запомни это!

– Теперь редко кто из ярлов берет себе вторую, третью жену, – сказал Якоб.

– Редко – не значит, что никогда. У Одина Все-Отца четыре жены.

– Один – бессмертный. У него есть время разбирать бабьи дрязги.

– Я не бессмертный, но для мести у меня есть время и силы! – почти выкрикнул ярл. Глянул на дядьку исподлобья, как в детстве, когда тот ругал его за мальчишеские проделки.

Он и сам вспомнил это, и видел, что старик тоже об этом подумал.

Мысли о прошлом снова погасили разгорающуюся злость.

– Что ж, тебе жить, тебе решать… – вздохнул Якоб. – А ведь мы с тобой, Рорик, так и не вернулись в Гардарику. Не нашли сокровищ князя Добружа… – старый резко, как часто делал, переменил тему. – Помнишь, как хотели когда-то?

Старую историю о сокровищах словенского князя Рорик помнил, конечно. Хотя смутно. Много воды утекло с тех пор, слишком много.

Он не нашелся с ответом. Впрочем, старик и не ждал его.

– Прощай, Рорик! Я все сказал, что хотел.

– Прощай, Якоб! Я услышал тебя… И ты услышал меня, я думаю.

Они несколько мгновений смотрели друг на друга, потом обнялись.

Ярл мысленно отметил, какими хрупкими и тонкими стали плечи у Якоба, как беззащитно просвечивает сквозь седину волос бледная кожа. И пахнет от него какой-то стариковской кислятиной. Да, болезнь… «Привкус соли и ветра на губах…»

– Прощай!

Почти оттолкнув воспитанника, дядька быстро приблизился к краю обрыва. Помедлил, положив руку на рукоять меча, повернулся к нему. Рорик замешкался, подумал, старик сейчас скажет еще что-нибудь.

– Давай, Рорик, не медли! Один, Бог Рати, ждет меня!

Шагнув к нему, ярл привычно выдернул меч из ножен. Сразу, не останавливаясь, ударил в незащищенное горло, перерубил его легким, быстрым движением.

Тонкая шея старика словно сломалась, голова неестественно откинулась далеко назад, брызнув темной кровью на белый снег.

Еще один долгий миг тело качалось у края обрыва, потом рухнуло вниз…

Рорику показалось, что дядька летела очень долго, будто ветер подхватил его и кружил.

«Или старик стал настолько легким, что ветер смог подхватить его как высохший лист?» – мелькнула не совсем уместная мысль.

С высоты он отчетливо видел, как тело ударилось об один из нижних уступов, брошенной куклой прокатилось по покатой скале, сорвалось, ударилось о другой, снова сорвалось. Камнем, почти без всплеска, свалилось в серую воду. Море тут же сомкнулось над ним…

Прощай, Якоб, прощай! Ты был…

А больше, наверное, не надо ничего говорить, вдруг пришло ему в голову. Просто – ты был!

Когда умирают близкие, с ними умирает и часть тебя – это так…

2

– Сьевнар! – окликнул Риг Длиннорукий.

– Чего?

– Ты здесь?

– Нет меня.

– А… А мне сказали, что ты здесь, что видели тебя… – сразу растерялся Длиннорукий.

– Раз сказали – другое дело. Выходит дело, здесь я. Чего тебе, Риг?

– Ага! Ищу тебя, ищу по всему острову, все оббежал, а ты здесь, оказывается! А я ищу… – Риг шумно почесал в затылке всей пятерней, потом аккуратно разгладил едва пробивающиеся усы.

Сьевнару захотелось сказать, что найти человека на собственной лежанке – невелика хитрость. Здесь и надо было искать в первую очередь, а не шнырять по всему острову, как мышь в амбаре.

Он сдержался.

Длиннорукий был совсем молодым воином, из северных данов. В Миствельд попал вместе со старшим братом, знаменитым стрелком из лука Фроди Глазастым. Они оба до сих пор выговаривали слова тягуче и непривычно, словно пережевывали вязкую кашу. Смешно говорили.

Сам Риг, в отличие от прославленного брата, не отличался умом. Если совсем честно – ума у него не больше, чем у пятилетнего. Хоть внешне и похож на брата, но по-особому, как хулительный стих-нида похож на величальную драпу. У Фроди Глазастого движения быстрые, собранные и глаза цепкие, острые, словно прицеливаются каждый миг, никто не может быстрей его наложить стрелу на тетиву и в мгновение попасть точно в цель, словно руками положить. А этот всегда словно в полусне, на лице – бездумно-глуповатое выражение. Зато Риг добрый и безотказный. Боги не наделили его умом, зато доброты отмерили за троих, знали все в братстве. Над таким смеяться – что над ребенком.

Дело было уже под вечер, Сьевнар сидел в пещере-комнате на своей лежанке, зашивал при свете очага порванный рукав зимней куртки из овчины. Ждал сигнала к общей вечерней трапезе.

Раскаленная каменка трещала поленьями и дышала жаром. После дня, проведенного на морозе, было приятно греться возле огня, неторопливо ковыряя иглой грубое сукно с подшитым внутрь мехом. Сьевнар чувствовал: от тепла и покоя глаза постепенно начинают слипаться.

Обстановка в комнате была скудной, два десятка деревянных лежанок-нар да несколько грубо сколоченных табуретов. По стенам на вбитых крюках развешаны оружие и одежда. Дымоход очага искусно выведен вверх, дыма в пещере почти не чувствовалось, зато тепло струилось по всему помещению.

Кров и тепло… И дружная ратная семья… Что еще нужно воину? А вся эта изнуряющая тоска по женским руками и глазам – это от зловредного колдовства троллей, не иначе…

Сангриль, любимая… Где ты сейчас, что с тобой?..

– Складный, слышишь что ли? – не отставал Риг.

– Ну, чего тебе? Зачем искал? – откликнулся Сьевнар, перекусывая нить.

– Так это не я, это Гуннар Косильщик тебя искал. Послал меня сказать, что будет ждать тебя в роще Одина. Сказал, чтоб ты пришел к нему.

– Для чего? – Сьевнар еще раз критически осмотрел собственную работу.

Не слишком красиво, но перед кем ему красоваться? Держать будет, это главное.

– Откуда я знаю? Он не говорил. Сказал только – найди мне Сьевнара Складного, скажи, чтоб пришел в рощу Одина. А зачем – нет, не сказал, – обстоятельно объяснил Длиннорукий. – Гуннар Косильщик всегда так, скажет – сделай, а зачем – не скажет. А как у него спросишь, если он – старший?

– Ладно, сейчас иду.

– Сьевнар…

– Чего еще?

– Чего сказать хотел… – задумался Риг. – А, вот чего! Мне брат рассказывал, он недавно ходил в гард Хильдсъяв на кнарах-баржах, видел там Свейгдира Большой Рот, а тот знает Радборта из Муспель-фиорда, который дружен с Гулли Медвежьей Лапой… Так вот Медвежья Лапа рассказывал Радборту, когда пил с ним пиво, что конунг Рорик Неистовый грозился… Или – нет, не так! – перебил сам себя Длиннорукий. – Вспомнил! Это Свейгдир Большой Рот дружен с Гулли Медвежьей Лапой, это с ним он пил пиво, а потом Свейгдир рассказывал Радборту из Муспель-фиорда… Или – нет… Сейчас, сейчас, вспомню… – окончательно запутался он, напряженно наморщив узкий лоб.

– Да чтоб ворон Мунин, вещая птица, клюнул в задницу Свейгдира Большой Рот и Радборта из Муспель-фиорда и заодно Гулли Медвежью Лапу, который хлещет пиво со всеми воинами на побережье! – не выдержал Сьевнар. – Ты дело говори! Что там грозился конунг Рорик? Говори уже!

– Сейчас, сейчас… Ага! Так вот конунг Рорик грозился во всеуслышание, что все равно расправится с тобой, как с презренным нидингом, будь хоть ты трижды воином братства. Мол, все равно рано или поздно ваши дороги пересекутся, боги не допустят, чтобы смерть брата осталась не отомщенной. Так и говорил, мол, так и грозился…

– Теперь понятно.

На миг мелькнула безумная надежда узнать что-нибудь о Сангриль, вопрос о ней чуть было не соскочил с языка, но Сьевнар так и не задал его. Сам тут же понял: даже если Медвежья Лапа говорил о ней, когда, как обычно, пил с кем-то пиво, откуда об этом знать Длиннорукому?

– Сьевнар…

– Что?

– Неужели ты совсем не боишься мести конунга Рорика?

У кого другого такой вопрос прозвучал бы как оскорбление, не честь для воина признаваться в собственном страхе. Пожалуй, лишь дурачок Риг мог задать его так, что это не прозвучало обидно. Как ребенок, который искренне, без задней мысли интересуется всем подряд.

– Нет, не боюсь, – чуть помедлив, ответил Сьевнар.

– Ты – храбрый! – восхитился Риг. – Ярл Рорик, владетель Ранг-фиорда – знаменитый боец.

– Да, конечно… Ладно, я пойду, Гуннар Косильщик, наверное, уже заждался меня.

– Ага! Точно! Он же посылал меня за тобой, – вспомнил Длиннорукий. – А зачем – я не знаю, он же не говорил, а я не спрашивал…

Вставать все-таки не хотелось, пригрелся до сонного оцепенения. Но если один из старших братьев зовет – значит, нужно.

Сьевнар для верности подергал шов, тяжело вздохнул и начал натягивать куртку.

Когда он вышел на поверхность, гуляка-ветер сыпанул ему в лицо горсть снежной пыли. Сьевнар рукавицей растер снег на лице, чувствуя, как сразу взбодрился на холоде.

Вечер выдался тихим. В вышине поблескивали колючие звезды, яркий месяц серебрил сугробы нежным колдовским светом. Ясное небо обещало, что мороз будет усиливаться.

У выхода из крепости Сьевнар перекинулся парой слов с дозорным, скучавшим на приземистой башне. Конопатый Сель, замотанный в многочисленные одежки, слонялся по башне от зубца к зубцу, греясь движением. Одежда делала его широким, одинаковым в плечах и поясе – как кочан капусты катается по полу, честное слово.

Так и будет ходить, пока не сменят, знал Сьевнар. Хаки Суровый, ярл дружины Миствельда, одинаково строго спрашивал с караульных и в походе, и на самом острове.

Еще раз кивнув Рыжему, он быстро зашагал мимо сараев-клетей и мастерских.

В отличие от поместий богатых ярлов, на острове не было рабов, все хозяйственную работу братья делали сами. Дело даже не в аскетических условиях братства, просто рабов нужно кормить. Не стоило того, когда большую часть припасов приходилось завозить с побережья.

Значит, ярл Рорик до сих пор грозится…

Сангриль…

Стоит вспомнить ее – и боль любви возвращается, опять тянет сердце. Иногда Сьевнару казалось, что внутри у него как будто нарыв. Вот если бы проколоть его, вылить боль в кружева восьмистрочных вис, глядишь, полегчало бы, думал он иногда.

Только боги лишили даже этого утешения. Путешествуя по побережью, и сейчас, на острове, он много размышлял о стихах, но, если разобраться, не сложил ни одной стоящей висы. Даже удивительно – когда был счастлив, он сумел рассказать о любовной тоске, а теперь… Как Якоб-скальд, который знает о поэзии все и не может только самого главного – сочинять стихи, грустно улыбался Сьевнар.

Да, старому Якобу, дожидающемуся его новых творений, похоже, придется ждать долго, подумал он. Безголосый скальд – это ли не наказание богов? Понять бы еще – в чем он виноват перед ними?

А в чем был виноват перед Сангриль, что она отбросила его как ненужную ветошь?

Сьевнар шел, и утоптанная тропа уводила его все дальше от дружинных построек. Снег, отражающий бледный свет месяца, светился словно сам по себе и отчетливо скрипел под ногами. Казалось, его шаги разносятся на весь остров.

Вокруг было по-зимнему безлюдно, Миствельд дремал под белым покровом. Даже море словно бы затаилось, набиралось сил, чтобы снова и снова разбивать непокорной волной намерзающий прибрежный лед.

Дубовая роща Глассир была названа так в честь знаменитой рощи богов-ассов Глассир Сияющей, что растет в Асгарде перед дворцом Одина. Сьевнару как-то рассказали, раньше на острове совсем не было дубов, не та почва. Но когда-то один из ярлов острова дал всем братьям наказ привозить из каждой отлучки по полному шлему плодородной земли. Этот старинный обычай до сих пор соблюдался. За долгое время существования братства воины навезли целое поле, так в центре острова появились любимые деревья Одина Все-Отца. Среди них, согласно обычаю, высился камень Одина с высеченными по гладкой поверхности рунами. Воины часто приносили подарки к священному камню и смазывали его своей и чужой кровью, этой водой жизни и смерти, если хотели привлечь внимание богов.

Сейчас священная роща тоже спала под зимним покровом. Среди коренастых деревьев, чернеющих толстыми ветвями с налипшими снежными шапками, Сьевнар не сразу заметил Гуннара. Тот неподвижно сидел на заснеженных камнях под дубом, закутавшись в темный длинный фельдр-плащ, с накинутым на голову остроконечным капюшоном.

Увидев, наконец, старшего брата, Сьевнар подошел ближе. Гуннар не шевельнулся, даже не обернулся на его шаги…

Когда Сьевнар только осваивался на острове, Гуннар Косильщик показался ему человеком веселым и легким. Еще в их первую встречу в море Сьевнар про себя сравнил его с кузнечиком. И дело не только в долговязом сложении и стремительности движений, отличавших знаменитого мечника. Чувствовалась в нем некая брызжущая, игривая сила, сразу выделявшая его среди остальных.

Действительно, как беззаботный кузнечик, скачущий по летнему лугу. И на ратном поле, и за хмельным столом Гуннар был одинаково оживлен, весел, приветлив и лучился, как весеннее солнышко.

Молва не врала, в бою на мечах Гуннару не было равных, быстро убедился новый брат острова. Сьевнар сам видел, как Косильщик, разминаясь ратной игрой, вышел с одним Самосеком, своим знаменитым длинным мечом, против четверых молодых бойцов с мечами и щитами. И разметал их по краям ристалища так же быстро, как поднявшийся ветер сметает сухие листья. Те, казалось, сами рты пораскрыли, не успевая следить за причудливой молнией его клинка.

За десять зим и лет в земле фиордов Сьевнар много сражался и часто встречал знаменитых воинов. Тот же Агни Безумный или Рорик Неистовый умели сражаться с завораживающей грацией ядовитой змеи. Но такой скорости движений Сьевнар никогда не видел. Не подозревал, что человек способен двигаться так же быстро, точно и неотвратимо, как мелькают в небе огненные стрелы бога Тора Громовой Молот.

Да, Гуннар Косильщик, Гуннар Невидимый Меч – великий воин! Даже бывалые ратники, насмотревшиеся всякого за долгую жизнь, как дети восхищались его искусством меча. Кто знает, может, и не врет молва, без колдовства гномов здесь не обошлось…

Прошло время, и Сьевнар убедился, что характер у старшего брата совсем не такой легкий, как кажется с первого взгляда. Складный сам убедился, что улыбчивая беззаботность Косильщика неожиданно сменяется мрачным, угрюмым оцепенением, когда тот садится где-нибудь в углу и перестает что-либо замечать. Так может продолжаться и день, и два, пока он так же неожиданно не встряхнет белыми, вьющимися волосами и снова не станет самим собой, словно бы опомнившись от тяжелых мыслей. Но пока он сидит вот так, сгорбив острые, угловатые плечи и вытянув на коленях длинные руки, – к нему лучше не подходить, это знали и ветераны, и молодые.

Вот и сейчас Гуннар неподвижно сидел на снежном бугре под развесистым дубом, словно ничего не видя вокруг. Сьевнар нерешительно потоптался рядом. Нарочито громко скрипел подошвами по мерзлому снегу, потом прокашлялся, привлекая внимание.

Косильщик не оборачивался к нему.

Дурацкая ситуация! Стоило ли вылезать на холод от теплой каменки, чтобы увидеть старшего брата, застывшего, как ледяной столб? И что теперь делать? И зачем вообще Гуннар посылал за ним Рига, если на него опять напала его черная тоска?

Сьевнар насупился и потер рукавицей подмерзающие щеки. Еще потоптался, кашлянул через силу и вдруг, уже не нарочно, зашелся в настоящем приступе кашля. Долго не мог успокоиться, громко фыркая и отхаркиваясь, – подземелье с отравой временами давало знать о себе.

Этот кашель окончательно разозлил Сьевнара. Он твердо решил развернуться и уходить, раз старший брат не соизволит обращать внимания.

– Я наблюдал за тобой, когда ты упражнялся на ратном поле, – вдруг сказал Косильщик.

– И что? – спросил Сьевнар.

От растерянности – довольно глупо спросил, сам тут же это понял.

– И ничего, – спокойно ответил Гуннар. – Я вижу, твой меч при тебе, – добавил он, все так же не оборачиваясь. – Напади на меня!

Интересно, как он мог видеть, если не оборачивался?! Спиной что ли?! – продолжал злиться Сьевнар.

– Сейчас напасть?

– Нет, завтра! Или – послезавтра… Или лучше вообще подождем, пока мы здесь не превратимся в две большие сосульки, – ехидно отозвался Гуннар.

– Риг Длиннорукий только что передал мне твою просьбу. Я сразу пришел, как только услышал, – оправдался Сьевнар.

– Если нужно будет послать кого-то за смертью, лучшего гонца не найти, – проворчал Косильщик. – Риг Длиннорукий – юноша умом не прыткий, он и между двух прибрежных камней не найдет выхода к морю.

– Ты же сам его посылал.

– Посылал, – согласился Гуннар.

Косильщик, наконец, глянул на него, и Сьевнар с облегчением убедился, что глаза у старшего брата веселые. О черной тоске, хвала богам, говорить не приходится.

Просто сидел воин. Просто задумался.

Что же все-таки происходит с Косильщиком? Почему он то весел, как беззаботный жаворонок, а то становится мрачен, как великан с больными зубами? Может, в его неожиданных приступах есть что-то от черного безумия, некогда сгубившего Агни Сильного и многих других знаменитых бойцов? – мелькала иногда мысль.

Спросить об этом Сьевнар не решался, конечно.

Он чувствовал, знаменитый мечник отличал его среди остальных молодых, словно присматривался к нему исподтишка. Несколько раз замечал, как Гуннар подолгу обсуждал что-то со своим приятелем Ингваром Крепкие Объятия, посматривая в его сторону. А зачем? Что они обсуждали?

Гуннар Косильщик нравился Сьевнару. Как опытный, зрелый мужчина в цвете лет и расцвете силы может нравиться юноше. Сьевнар замечал за собой, что незаметно начинает подражать Косильщику. Характерное словечко, жест, поворот головы – сделаешь, и тут же ловишь себя на мысли, что это не твое, это – Гуннара, у него подсмотрено.

Да, такого человека хотелось бы иметь старшим братом! «Впрочем, кто он такой, какими выдающимися подвигами прославился, чтобы хотеть этого?» – одергивал себя Сьевнар. Друзья Гуннара – силач Ингвар Крепкие Объятия, знаменитый лучник Фроди Глазастый, Бьерн Железная Голова и другие прославленные бойцы острова. Поговаривали, сам ярл Хаки Суровый особо выделяет Косильщика среди остальных старших братьев и хочет сделать своим преемником.