Падение сквозь ветер Никитин Олег

Старухи переглянулись и недоверчиво покачали головами, и было отчетливо видно, что речь визитера до крайности поразила их.

– Вы это серьезно? – наконец выдавила одна из них. – Вы писатель?

– Разве в этом есть что-то странное? Как, по-вашему, люди будущего узнают о великих жонглерах и престидижитаторах? Мне нужно поговорить с пожилыми артистами, выступавшими еще в прошлом веке, расспросить их, как они жили и работали. Я хочу начать с самых древних времен и закончить нашими днями. К кому я могу обратиться?

Старухи надолго погрузились в молчание, хмуро изучая магистра и его лошадь. «Будущего…» – пробормотала себе под нос одна из них. Валлент не заметил, как мальчишки столпились позади него и молча переглядываются.

– Вам в пятую квартиру надо, – вдруг заявил самый смелый, – моя бабушка ходила по канату. Пойдемте в пятую, я вам покажу.

– Подумаешь, канат! – фыркнул другой. – Вот мой дед гири кидал одной рукой. Он, правда, умер в прошлом году. Но гири кидал будь здоров!

– Это что! – вступил третий. – Мне мама рассказывала, как ее бабушка глотала огненные шары, а потом выплевывала их и они взрывались.

Тут загалдели все разом, даже старушки очнулись и стали наперебой рассказывать о своей цирковой молодости – кажется, они дрессировали собак или что-то в этом роде. Так что магистр несколько растерялся, пытаясь из моря словесной шелухи выудить нужное ему сообщение. В какой-то момент ему показалось, что он услышал то, что хотел, от мальчика лет десяти, нерешительно стоявшего поодаль.

– Что ты сказал, малыш? – обратился к нему Валлент, преодолевая шум.

– Мой дедушка – клоун, – повторил тот через силу. Громкий смех товарищей сопровождал слова парнишки.

– Сам-то ты клоун, Фуллер! – крикнул кто-то, и гогот возобновился с новой силой. Но он тотчас прекратился, когда Валлент подошел к мальцу и положил руку ему на худое плечо.

– Пойдем к твоему дедушке, малыш, – сказал он. Тот недоверчиво поднял голову, но магистр сохранял серьезность, и Фуллер, торжествующе покосившись на товарищей, быстро пошел перед Валлентом, увлекая его в темные внутренности барака. Затхлый запах прогнивших деревянных перекрытий, старой штукатурки и скопившихся по углам кошачьих нечистот ударил в ноздри магистру.

Квартира клоуна располагалась примерно посередине здания, на втором этаже. Мальчик распахнул перед гостем дверь, и Валлент оказался в неожиданно опрятном жилище, хоть и бедно меблированном. Из кухни, где на плите скворчала сковорода с чем-то аппетитным, вышла женщина средних лет и вопросительно воззрилась на магистра.

– Мама, господин Валлент – писатель и хочет поговорить с дедушкой, – выпалил парнишка и бросился в соседнюю комнату, где, по всей видимости, и находился престарелый клоун.

– Но ведь он почти ничего не слышит! – удивилась хозяйка. Откровенно говоря, Валлент с самого начала не слишком рассчитывал узнать здесь что-нибудь действительно интересное, но известие о глухоте клоуна все же огорчило его. Он прошел вслед за Фуллером и увидел сидящего на кресле сгорбленного старика, совершенно лысого. Он безучастно внимал внуку, который пытался что-то ему втолковать, засунув губы в отверстие слухового аппарата. Магистр обрадовался, что ему не придется вновь излагать свою легенду. Старик выслушал объяснения и обратил взгляд на вошедшего гостя, одновременно поворачивая к нему слуховую трубку.

– Это вы тот самый историк? – скрипуче вопросил он.

– Да, да! – крикнул мальчик ему в ухо.

– Что вы хотите узнать?

– Прежде всего, как ваше имя?

– Дедушку зовут Шматток, это его сценический псевдоним, он для него все равно что имя. Мы его так и называем. Что мне ему передать?

– Скажи ему, Фуллер, что я хочу написать о клоунском искусстве с древних времен до наших дней. О великих паяцах, в том числе о нем самом, и о людях, с которыми ему довелось работать.

Пока мальчик пересказывал просьбу Валлента в трубку, в комнату вошла мать Фуллера с подносом, на котором стояла чашка с чаем, пахнувшим довольно приятно, а рядом с ней благоухала внушительная плюшка, и протянула все это гостю. Валлент со словами благодарности принял угощение и впился зубами в булку, и в это время заговорил старик Шматток:

– Кабы не так трудно было мне говорить, я бы уж порассказал вам о прошлых деньках. – Он покосился в сторону кухни, куда удалилась хозяйка, а затем выжидательно – на Валлента, и тот сразу сообразил, в чем нуждается старик. Достав из кармана бутыль, он выдернул пальцами пробку и протянул емкость страждущему клоуну. Шматток мгновенно извлек откуда-то стакан и наполнил его темной влагой, после чего молниеносно осушил его и заметно подобрел.

– Да, смотрел я на нынешних клоунов, – сказал он. – Да вы, поди, и сами в цирке бывали, коли за книгу взялись. И что же? Все приемы и шутки слизали с прежних номеров! Вы, может быть, подумаете, что я уже старый и ничего не соображаю? – Бывший клоун выпрямился в кресле, но тотчас схватился за поясницу, скривился и принял прежнюю скрюченную позу. – Я все понимаю, и в цирке был совсем не так давно… Дай Бог памяти… Да еще и трех лет не прошло! И вы думаете, этот молокосос Смяшша придумал что-нибудь свое? Да все так же велосипед вверх ногами ставит и падает с него на задницу, как и я, и все другие до меня.

– Дедушка, он еще в кучу мусора лицом падает! – прокричал Фуллер в раструб слуховой трубки. Старик вздрогнул, недоверчиво покосился на внука и покачал лысой морщинистой головой.

– В мусор, говоришь? Ну, это он из жизни взял, ничего не скажешь! Только разве это смешно, если всякая дрянь на улицах лежит? Я-то не хожу по ним, а то бы и сам обязательно в кучу свалился, а он из этого номер сделал! И что, его еще не арестовали? Не понимаю, как такие вещи можно на арене показывать. Клоун должен смешить публику, так меня учили с самого детства, а ты говоришь – мусор! Кому это интересно, если все и так его каждый день видят?

Валлент подумал, что надо каким-то образом направить поток мыслей престарелого клоуна в нужное русло. Он поставил поднос с опустевшей чашкой на тумбочку и наклонился к старику, отодвинув Фуллера от слухового аппарата.

– Расскажите о своих номерах! – сказал он.

– О своих-то? – запнулся Шматток. – Да разве ж можно придумать что-то свое, чего никто до тебя не делал? Мне это, правда, удалось, не то что нынешней молодежи, они все у стариков норовят выспросить да потом на арене и представить! А вы не из тех ли, кто чужие репризы за свои выдает? – Он отодвинулся от магистра и вонзился в него острым испытующим взором.

– Дедушка, господин Валлент никогда не выступал в цирке! – авторитетно вступился за растерявшегося гостя мальчик. Этот примитивный аргумент благотворно подействовал на старика, развеяв его приступ недоверчивости. Он вновь наполнил свой стакан и выверенным движением опустошил его. Желтоватые щеки старика слегка порозовели, а в бесцветных глазах появился слабый блеск.

– А то знаю я вас, сначала выспросят, а потом глядишь – твой номер уже на арене, и конферансье уже объявляет: «Клоун Хаххох со своей оригинальной хохмой!» Этак все заслуги старого мастера можно себе приписать, уж я-то знаю, сам… ну да ладно, чего там, раз уж вы не клоун, могу и рассказать. Только разве теперь вспомнишь, какие у меня номера были – я их столько поставил, что и не счесть… Самое первое свое выступление как сейчас помню: выхожу я на арену, объявляют, что я молодой клоун Шматток, и уже от одного моего сценического имени все засмеялись. А сейчас разве имена – так, глупости, Смяшши да Хаххохи и прочая дребедень. Я тогда на чурбаках стоял и бутылками жонглировал… – Старик оживился и плеснул себе еще напитка. – Сейчас такими штуками никого не удивишь, а меня встречали как самого знаменитого артиста!.. А вообще я всегда старался один работать, а то от помощника всегда каких-нибудь ошибок ждешь. Там не допрыгнет, тут упадет не к месту… Хорошо еще, что не мордой в мусор, спаси Бог.

Шматток надолго замолчал, уставясь в неведомую точку на стене, словно растерял весь свой словарный запас, и магистр собрался было слегка потормошить его, как старик неожиданно ясно и внимательно посмотрел на него и продолжал:

– Когда уж мне полсотни лет стукнуло, взял я себе напарницу, раньше она с отцом выступала, акробатом, пока он что-то себе не сломал. Сама меня уговорила, давай, мол, номер с велосипедом покажем – как я тебя учить буду, а ты падай, а в конце мы вместе свалимся. Потом я должен был посадить ее на закорки и увезти за кулисы.

– Спроси, как ее звали, – попросил Валлент мальчика, с вежливой скукой внимающего откровениям клоуна. Лицо исказила странная гримаса – смесь отвращения и экстаза, – натолкнувшая магистра на дикие предположения. Впрочем, в артистической среде существовали свои законы, с которыми ему редко приходилось сталкиваться во время службы в Отделе. Но тем не менее он представлял себе, на что готовы пойти люди, любой ценой добивающиеся публичного признания.

– Ее звали Маккафа, – сказал старик.

Магистр отстранил Фуллера от раструба и внятно, но не слишком громко произнес прямо в ухо артисту:

– Между вами существовали какие-нибудь отношения, кроме деловых?

Тот вдруг визгливо расхохотался, держась за спину.

– Она была такая красивая девчонка, особенно когда немного подкрасится! Наш выход всегда встречали громом аплодисментов. Правда, вначале мы делали вид, что я выбираю ее случайно, из тех, кто сидит на первом ряду. А потом бросили прикидываться, и на гастролях уже с самого начала выходили вместе. Как поехали в Азиану, наш номер стал усложняться. Она требовала, чтобы я, когда падал, будто случайно цеплялся за ее одежду. И к концу выступления она оставалась только в трусиках! Толпа просто бесновалась от восторга! Ну и злился же я, что она выставляется перед всеми этими ублюдками, прямо убить ее был готов, так злился. Я все думал, когда она скажет мне, чтобы я с нее и последнее сорвал…

Старик распалился и вещал, не обращая ни на что внимания, словно заново переживая минуты своего триумфа.

– И родители не запретили ей? Ей ведь было только тринадцать-четырнадцать лет! – воскликнул Валлент.

– С какой стати?.. – разозлился Шматток. – Гонорары за выступления у нее были – любой позавидует. Папаша у нее спился после того, как на арену перестал выходить, а мать свою она и не слушала вовсе.

Он отхлебнул прямо из бутылки, в которой оставалось совсем немного вина, и продолжал:

– Вы не думайте, Маккафа сама все эти трюки придумала… Потом еще я должен был на нее падать, а она… извивалась подо мной, как змея, и вылезала наверх, садилась на меня и лупила руками. Не знаю, как я с ума не сошел… Это был мой лучший номер за все годы, что я выступал на арене. Так что можете об этом написать. Только не надо говорить, каким способом она заставила меня включить ее в программу. Кому это интересно? А потом уж, когда она поняла, что без нее меня освищут, мне оставалось только выполнять ее приказы.

Престарелый клоун сделал еще глоток и раздосадованно заглянул в бутылку.

– Больше нет? – в упор спросил он застывшего Валлента. Тот отрицательно мотнул головой и опять наклонился к отверстию слухового аппарата:

– Что же было дальше?

– А ничего! Как вернулись с гастролей, так она меня и бросила. Уж ее и директор уговаривал, а она уперлась и говорит: «Не хочу больше выступать со Шматтоком, он уже старый, ему тяжело меня поднимать, и надоело мне». А я еще здоровый был, не то что сейчас, мог бы и двоих таких выдержать! Короче, с той поры у меня не заладилось. Я еще старался держаться, но когда мы на другой год опять поехали на гастроли в Азиану, толпа уже прогоняла меня с арены. А ее встречали как первую артистку, хотя она ничего такого и не делала… Так из-за нее и закончилась моя карьера… Вы только не пишите об этом, зачем это молодежи знать?

– А Маккафа? – спросил Валлент. Но старик уже замкнулся в себе.

– Теперь уж с ним бесполезно разговаривать, господин Валлент, – сказал Фуллер. – Будет сидеть и переживать, что ему не дали работать на арене и все такое. Лучше вы в другой раз приходите, когда он успокоится, а то он всегда злится, когда про свою Маккафу вспоминает. А как вспомнит, то ни о чем другом и говорить не желает, так что нам всем она уже страсть как надоела.

Валлент взглянул на отставного клоуна: тот смотрел прямо перед собой пустыми глазами, и его губы беззвучно шевелились.