Война затишья не любит Рамазанов Алескендер

Курьер загулял

Порт-Ветровск. Черный камень,

август 2001 года

Старик был опасен, как черный скорпион в мае. Лысый, морщин, что на черепашьей шее, а мышцы играют, видно, на веслах накачался. Мода (он же по паспорту Модников Василий Митрофанович) усмехнулся, вспомнив инструкции московского фраера, безопасника: «Дед там один отставник рыбой промышляет. Погранцы его не трогают, ментам он тоже не помеха. Это неважно… Тебе одно – посылочку отдать, ответ получить и доставить. Возможно, в поезде встретим, но уже ближе к Саратову. Дашь знать, в каком вагоне, место, а путь – прямой, до Москвы».

О компании «Тетаконс», неплохо платившей курьерам, а именно возможность заработать в итоге привела его в Порт-Ветровск, Мода узнал прошлым летом на окраине Серпухова. Здесь, в черном, кособоком домишке, его братан афганский – Сайга загибался на глазах от какого-то злостного, неизлечимого гепатита.

У обоих за плечами начало Афгана – зима 1980-го. Вошли: Сайгаков в декабре, с 56-й десантно-штурмовой бригадой, а Мода в середине февраля с 201-й мотострелковой дивизией. В Кундузе, на майдоне – так афганцы называли местный аэропорт, свиделись серпуховские кореша. Был май восьмидесятого – время, когда выяснилось, что врагов у «инкилоби саур» – апрельской революции – куда больше, чем друзей, как в самом Афганистане, так и за его пределами. Радостно было встретить земляка и одноклассника…

За месяц до кончины объявился бедолага. Об одном просил – присмотреть за ним, похоронить. То, что Сайга домик отписал ему за неимением родственников, вполне окупало все хлопоты. Да и какие они были? Постель сменить, покормить раз в день, да «черняшки» горошину под язык. Не брали Сайгу все эти ампулы и капсулы. Да и лепила участковый встал на дыбы – давай, дескать, в больничку, там уколют. А вот койки больничной Сайга боялся пуще смерти. Нормально, кстати, отходил: май в разгаре, яблоня под окном не хуже невесты. Глядя на нее, и затих Сайга. Правда, перед смертью жарко нес околесицу про какие-то «золотобактерии». Мол, они всему виной и его сгубили. Ну, это в помрачении. Пятерик-то ему навесили за иное. Вздумал с таджикской кодлой связаться. Таджики же его и сдали прямо в Чкаловске, на таможне. Мода этого дела не одобрял. «Ширин баян» не признавал, не нюхал всякой гадости. «Черняшка», и то если полечиться, ну, пыхнуть изредка, для дела, со стоящим человеком – не более! Он по другим делам мастак…

Думалось обо всем этом Моде в песчаной ложбинке, откуда он битый час наблюдал в пятнистый южнокорейский бинокль за домиком Скорпиона. Такое погоняло он мысленно дал старику с первой минуты знакомства. В этой же ложбинке, неделю назад, Мода припрятал подлинный паспорт, «сквознячок» – стилет, с которым неохотно расставался, и пистолет «ПМ». Дерьмовая пушка, название только, а так китайский ширпотреб. Но для одного раза сойдет.

В принципе дело было закончено. Неделю Мода изображал приехавшего на Каспий порыбачить, позагорать дальнего родственника старика. На этот случай, для возможных проверок, имелась вполне приличная ксива с тверской пропиской. Но все обошлось – к Скорпиону никто особо не совался. Деньги и незатейливый брелок с крышечкой он передал старику в первый же день. Правда, озадачило Моду то, как старик с «кирпичиков» зеленых обертку снял, но не считал, а подбросил каждый на коричневой ладони и кивнул, мол, без обмана. Какой уж тут обман – сорок штук баксов. И посылочку ответную Мода видел – термос двухлитровый. О нем тоже условлено было. Дескать, перед отъездом нальет в него хозяин чаю. Жми на клапан, пей, но крышку не отворачивай ни при каком раскладе. Это Моде было знакомо: портфель из рук не выпускать, сумку не открывать, эту коробку конфет не вскрывать. Дураку ясно – рванет, уничтожая и товар, и тебя заодно.

Билеты Мода взял без проблем – вложил зеленый полтинник в паспорт, и нижняя полка в середине купейного вагона нашлась моментально, несмотря на сухое предупреждение, что мест на фирменный поезд «Дадастан» нет. На грязненькой привокзальной площади его поразил вид огромной конной статуи. Собственно, не самой статуи, а факт того, что у коня как-то странно выделялось причинное место. Будто прилепили его отдельно. Забыли, а потом приделали, чтобы не сидел богатырь или герой революционный на кобыле.

Километрах в двух от того места, где залег Мода, заклубилось облачко. К берегу по песчаному проселку шла машина. Мода вжался поглубже, пригнул голову, подождав, пока неожиданная помеха прокатит мимо. Краем глаза рассмотрел джип с мигалкой. И не ошибся в предположениях – внедорожник лихо крутанулся у домика.

Мода протер оранжевые стекла объективов. Вот и Скорпион вылез. Обнялся с мужиком, вышедшим из машины, показал рукой на дом. Торопится гость. Так… Мода чертыхнулся. Показалось ему, что старик секунду, не более, смотрел на него прямо и сурово. Нет, повернулся и заслонил собой гостя. Что уж тот передал, Мода, естественно, не увидел, разве что заметил согнутый локоть и уже знакомое движение при взвешивании денег на руке.

«Ни фига себе, что же это они баксы старому пню пачками тащат?» Пустая, конечно, мысль, Мода это понимал, ведь не увидел же ничего. Но пустая мысль почему-то подкрепила ту идею, ради которой курьер изнывал сейчас под дадастанским солнцем.

Задумка была несложная – старика по-тихому убрать, баксы вернуть «на базу», и не только те, что старик унес в лодочный сарайчик – это Мода засек сразу, чуяло сердце, там, за убогой дверцей, покруче дела! Оттуда дед и термос вынес. Да еще углядел Мода, что в домике света нет, а за сарайчиком, под куском клеенки, небольшой японский генератор стоит. А дальше… Ну замкнуло проводку в сарайчике, угорел-сгорел старик со всем добром… Конечно, посылку нужно отдать, лишний наворот ни к чему, а вот убийство Скорпиона – его еще доказать надо. Фраера, они и есть фраера!

Бинокль в песок. Стилет к ноге. Патрон в ствол и пушку за пояс. Дерзок был Мода. Может быть, потому и везло, что, приняв решение, уже не отступал и не раздумывал, напролом шел.

И не насторожило его отсутствие старика… Позвал у сарайчика:

– Дед, ты где?

Тихо. Тем лучше: шмон суеты не любит.

Шагнул в полумрак, осторожно придерживая дверь. Разглядел полку с книгами, компьютер. Шкафчик железный – пенал. С него начать? А за спиной:

– Только не дергайся. Медленно. Руки за голову.

Застыл Мода, глупо кивнул своему тусклому отражению на экране монитора, а потом, стремительно осев, крутанулся и с пола выстрелил на голос. Только вот выстрела своего он не слышал. Оглушительно лопнуло в голове – и все. Ни чувств, ни мыслей.

Старик выдвинулся из узенькой каморки (оттуда и окликал гостя, защищенный стенкой из шпал), подержал на прицеле подрагивающее тело… Несильно выбил ногой пистолет, поставил оружие на предохранитель. Уселся на край топчана, закурил и, словно мог его слышать Мода, пробубнил:

– Хайло неученое. Разбаловались. Команды и то выполнить не может. Тащи его теперь на ночь глядя.

Присев, старик приподнял мертвецу веко, без всяких эмоций посмотрел на «кошачий зрачок», потом отстегнул поясную сумку Моды и хладнокровно приступил к обыску. Было, правда, одно обстоятельство, заставившее чуть дрогнуть сухие мускулистые руки, срезавшие с Моды рубашку. Синела татуировка на левом плече неудачливого грабителя: контур автоматного патрона, в нем короткое слово «AFGAN» и ниже «201 мсд.» После короткого раздумья старик концом стилета глубокими надрезами заштриховал наколку, не смущаясь сочащейся черной крови.

«Добрый день… «Тетаконс»? Я верно позвонил?.. Девушка, моя фамилия Модников. Соедините меня с Самко. Да, начальником ПЭУ. Он ждет моего звонка… Повторяю по слогам: Мод-ни-ков Василий Митрофанович. Спасибо… Здравствуйте, Яков Семеныч. Какие игры? Где? Думаю, загулял ваш парень… Крепко загулял. Море, девчата… Вот и мобильник бросил… Да все в силе… Не торопитесь, не ругайтесь. На днях свидимся, обсудим: у кого крыша раньше съехала, у него или… Нет. Не беспокойтесь. Сам найду».

Бас-халас! Этот телефон больше не зазвонит. Чип в печурку. Аппарат в море вместе с владельцем… Бывшим.

Ночной Каспий мерно покачивает лодку. Интересная лодка, приметная, весело-расписная, широкая. И название чудное – «Беременная русалка». Легко приподнял старик над бортом черный куль и без плеска опустил в море.

В свой последний путь Мода ушел вполне торжественно. Тихая, маслянисто-черная вода Каспия спустила его по пологой спирали на чистое песчаное дно. Правда, через неделю изъеденный, обезглавленный труп выбросило на отмель у старой лесопилки. И вслед за рыбами над останками поработали вонючие лисы-корсаки и огромные печальные вороны.

Седьмая гробница

Проклятая шинель… Старый чапан и то греет лучше, чем этот сизый балахон с якорями на смешных пуговицах. Джагтуран говорил, что это – старая немецкая одежда и ей уже тридцать пять лет. Врет, наверное. Сукно еще крепкое…

Омши-теппа – нечистое место. Грязь, ямы… Что тут охранять? Могилы старые? От кого? Смену третий день не привозят… Колдовское место Омши-теппа. Старики говорили, что в давние времена здесь из-под земли била вода, смешанная с золотым песком. Золотые барханы и скелеты людей, лошадей и верблюдов окружали родник. И охраняли золото Омши-теппа огромные муравьи с собачьими головами. Они разрывали на куски всех, кто посягал на их сокровищницу, догоняли аргамаков и беговых верблюдов. Но человек хитрее муравья! Когда наступала чилля – сорок дней неимоверной жары, в полдень муравьи, как и все живое в пустыне, прятались в свои норы. В это время удавалось набить хурджины золотым песком. Хитрость состояла в том, чтобы погрузить золото на двух верблюдов или на двух лошадей. Когда муравьи настигали вора, запасную лошадь бросали как приманку. Но если на ней не было золотого песка, чудовища продолжали гнаться за похитителем и разрывали его. Их вел запах золота.

Урчание грузовика прервало ленивый ход мыслей афганского резервиста Хайр-Мамада. Смена! Конечно, привезли еду, а может быть, и долгожданный приказ сдать оружие и обмундирование и разъехаться по домам. Забирали ведь на два месяца, а уже – четвертый на исходе. В Шиборгане, конечно, можно служить, город все же, но месяц в Омши-теппа – длиннее года.

В палатке было тепло, пахло свежими лепешками, на дастархане – большое блюдо с рисом, бананы, миски с ломтями жареной баранины. В дальнем углу джагтуран склонился над картой с незнакомым Хайр-Мамаду офицером.

– Благодарите Аллаха, поешьте как следует, предстоит неблизкий путь. Выполним приказ, а потом в Мазари-Шариф и все – окончена ваша служба. Без моего разрешения из палатки не выходить, – голос старшего капитана звучал ровно, но показалось Хайр-Мамаду, что нервничает джагтуран. И хотя никто не посмел бы нарушить приказ командира, у входа в палатку встал незнакомец в офицерской форме без знаков различия.

Ели молча, и только Халиль, тощий, как жердь, араб, бросил невзначай:

– А там, в грузовике, еще люди есть…

Это было понятно и без его хабара, за брезентовой стенкой слышны были сначала торопливые шаги, затем громыханье деревянных коробок. Потом грузовик укатил к траншеям.

С места снялись к вечеру. Джагтуран оставил в палатке Алаутдина и с ним одного из прибывших людей – крепкого бородатого пуштуна в зеленой куртке. Хайр-Мамад как-то приценивался к такой же в Шибаргане, но когда дукандор сказал ему, сколько стоит этот «джекетфилд», охота купить куртку отпала. Две с половиной тысячи афгани! Да за такие деньги с ног до головы одеться можно!

Выбрались на шоссе, мощная «Йокогама» набрала скорость. Хайр-Мамад зажал между коленей карабин и задремал… Что может сниться афганскому сарбозу? То же, что и всем солдатам мира, когда они сыты… Но короток был сон – грузовик закачало, в желтом свете заклубилось облако песчинок.

Путешествие закончилось у развалин, заметенных песком. И вновь старший капитан приказал караульным сидеть в кузове. Точно, как и в палатке, остался с ними один из незнакомцев – остальные выгрузили два ящика из-под снарядов и скрылись с ними за дувалом. Не очень это нравилось Хайр-Мамаду, но что поделаешь? Лучше закрыть глаза и попробовать задремать. Внезапно по глазам резанули лучи мощных фонарей, а за ними из темноты послышался голос старшего капитана:

– Не вставать. Оружие положить на пол. Сидеть!

Карабины собрал незнакомец, тот, что оставался в кузове, а потом погасли фонари и опешивших резервистов сбили поближе к кабине те, что выносили ящики, злые, разгоряченные, будто окопы рыли. А самое плохое, что, усевшись, положили свои автоматы на колени и держали их так, будто сейчас последует команда «Огонь!». Проклятие Омши-тепа, похоже, сбывалось наяву.

На этот раз двигались недолго. Три-четыре минуты. И даже сквозь рокот двигателя был слышен далекий гром. «Что за гром зимой? – тоскливо подумал Хайр-Мамад. – Какая страшная ночь. Великий, Всемогущий – спаси меня от этих людей. От них пахнет смертью, как от муравьев с собачьими головами».

Незнакомцы прикладами и пинками вытолкнули резервистов из кузова, окружили, держа автоматы наперевес. Напрасно Хайр-Мамад пытался в кромешной тьме увидеть старшего капитана. У кабины заплясали лучи фонариков, как будто там что-то искали… А затем произошло невероятное – раздался негромкий хлопок и в черном небе повисла красно-желтая лампа, ронявшая куски огня. Цвета гноя свет разлился вокруг. И понял, увидев лица незнакомцев, Хайр-Мамад, что умереть придется здесь, в глухой пустыне, без молитвы, стоя на коленях, получив пулю в затылок… Но смерть обошла его – басовито завыл огненный джинн, а потом точно и безжалостно ударил его в грудь, казалось ломая кости, разрывая сердце…

– Ну ты подумай, может быть, еще что-то было? Кричали, стреляли в вашу сторону? Ведь дело международное… Ну вот кто поверит твоему сочинению? – Раздраженные реплики принадлежали начальнику особого отдела десантно-штурмовой бригады, полному одышливому блондину. И были обращены к понурому старшему лейтенанту. Обвисшие казацкие усы лейтенанта еще больше подчеркивали его тоскливый вид.

– Вот, ты пишешь… Ага… Примерно в девятнадцать часов к северо-западу от места расположения батареи боевое охранение услышало звук двигателя грузовой машины… Около двадцати часов вторично поступил доклад, что грузовик приближается к батарее… Так… Это неважно… Я приказал осветить прилегающую местность и лично увидел, как группа вооруженных лиц в форме Вооруженных сил Демократической Республики Афганистан (ВС ДРА) готовится к нападению. Я дал команду на предупредительный выстрел.

Старший лейтенант заерзал. Действительно, вместо одной мины в грузовик до умопомрачения точно спланировала полная загрузка лотка кассетного миномета «Василек». Ну тут уж командир расчета виноват, молодой. Со страху влупил, наверное… Но это ли нужно сероглазому особисту майору? И про то, что через секунду из всех калибров палили в кромешную тьму, он знает, и что утром вылазка была… Ну трофеи собрали, не валяться же оружию… Зато вовремя доложили и все предъявили…

– Нет. Не хочешь ты сотрудничать, артиллерист, – вдруг просто и весело сказал майор. – Отдам я твой опус в прокуратуру. И еще кое-что отдам, смотри. – Из плотного конверта на стол скользнули часы «Сейко-5», два массивных золотых кольца и обойма, набитая тупоконечными никелированными патронами. – Вот это и отдам. И объяснительные твоих «бойчишек» по поводу вчерашней пальбы. Они тебя и сдали. Вот этим уставом, – майор приподнял увесистый том, – по голове настучал одному-другому и выколотил добровольное признание. А ты думал как? Они десантурой станут еще не скоро. Так вот, пистолетик, под эти патрончики, через полчаса – на стол. Металл желтый – сюда же. И молчать – дело, повторяю, международное…

Жалко было отдавать отделанную перламутром, изящную «Астру», обидно было переписывать рапорт, подчеркивая, что решение на бой было принято начопером, а разведка проведена под руководством особиста, но что поделаешь – своя голова дороже…

Девять трупов, обугленных, изорванных разрывами прямого попадания, посеченных осколками. Был и десятый, раненый. Крупные капли темно-красной крови вели в заросли камыша, к реке. Туда старший лейтенант Евдощенко утром 28 декабря 1979 года сунуться побоялся – заросли, болото!

А день был замечательный – первый день пребывания ограниченного контингента советских войск в Демократической Республике Афганистан. Железные птицы в небе, железные змеи на дорогах, ведущих от Кушки, Термеза, Нижнего Пянджа и Ищкашима в глубь Афганистана. Не привыкать! Не такие контингенты перемалывали эти клыкастые горы и мертвящие душу пустыни. «Вратами Индии» назвали ее одни, «Вратами мира» – другие. И гибли «при дверях», понимая в последний час: Афганистан – страна пуштунов, и они никогда не отдадут ключей от своего рая… Впрочем, на что обижаться? Начопер был представлен к Красной Звезде, особист к «звезде шерифа» – ордену «За службу Родине в ВС СССР» III степени, Евдощенко заслуженно получил медаль «За отвагу», а чертов командир расчета, который все это заварил, – медаль «За боевые заслуги». Военный люд нельзя обходить наградами. Чем хотите – можно! А вот наградами – не следует.

По смоляному шоссе от Шибаргана на Мазари-Шариф несется серо-зеленый военный «уазик». У водителя автомат под рукой, у офицера – автомат на коленях. Ученые! Уже магазины спарены, смотаны синей изолентой, и граната на поясе с запалом, но главное оружие – скорость. Проскочить нужно от Актепа до Балха, грязного поселка перед Мазари-Шарифом. Надо было все же дождаться выхода колонны… Но «хорошая мысля приходит опосля»! Дымка висит над дорогой, горьковатый запах ее пробивается и в кабину.

Перед Кукрином потянулся вплотную к шоссе оплывший дувал – забор из серой комковатой глины. Опасное место. Что там мелькнуло в разломе, сообразить уже не довелось. Вздыбился «уазик» и перевернулся в воздухе, разламываясь на части… Ожило пустынное до взрыва шоссе. Худые, смуглые люди в черно-блеклых широких одеждах споро двинулись к груде дымящегося металла. Молча стали копаться у изуродованных тел. Без суеты собирали разлетевшиеся бумаги, выворачивали карманы в поисках документов. Затем сфотографировались, с победным видом позируя возле обломков машины, останков, у глубокой воронки. Один было наклонился с ножом над русой, залитой кровью головой солдата. Примерился отсечь ухо, но остановился под взглядом черных, жутковатых глаз командира. Так смотрят ненавидящие люди, им нужны живые враги. К трупам они равнодушны…

Пакистан. Кветта. Штаб-квартира партии Исламский фронт освобождения Афганистана (ИФОА). Благообразный, седобородый старец поглощен чтением. Перед ним на серебряном подносике, дабы не осквернить стол, несколько листков с бурыми разводами, военный билет и синяя книжечка с гербом СССР, золотое кольцо с алым кабошоном. Камень влажно поблескивает. Сухой, узловатый палец нащупывает кнопку звонка. В полупоклоне, прижав руки к груди, застывает у дверей юноша в белой кружевной шапочке. Взгляд старца направлен на побуревшие листочки:

– Кто переводил? Абдаллах? Пригласите его сюда. И пусть никто не мешает. Отключите телефон.

Переводчик волнуется – духовный лидер партии, многочтимый улем и профессор, уверен в особой важности заметок, найденных в записной книжке убитого кяфира. «…илла… пе… пой обн… в Ом. т. 4 янв…Караулка сгор… Остан… Пуговицы нем. – вермахт (резерв?). Пулевое отв… в затылке. Ожог. Грузовик. Сл… протект. Остановка у караул. Ост. у 7гр. Следы 7–8 чел. Отпеч. 2 ящ. Гробница вскр… Осколки керамики. На глуб. 5–8 см – перст. желт. мет. Камень – красн…не обнар. Груз. «Йокогама» 4.01.80. прим. 18.00 пов. За к. Кашгузар (напр. Айвадж?). Отм. 503».

– Все так ли, Абдаллах?

– Возможно, шифр, господин. Я в шифрах не силен, – опускает голову переводчик. – Например, кяфир употребляет имя Всемогущего? Или единицу электрического сопротивления? Я не понимаю смысла, но перевод точен, сахиб.

– Хорошо. Твои знания очень помогли нашему делу. Я доволен тобой. Будь так же усерден и впредь. Записи эти составляют тайну. Надо ли тебе объяснять? Иди, сынок, благодарю…

Неведенье твое спасло тебя, Абдаллах. Как там в Писании: «Многие мудрости – многие печали». Не Всевышнего упоминал кяфир. Тилля-теппа – Золотой курган, Омши-теппа – вот что их интересовало… Золото Бактрии.

Через два дня в кабинете профессора собралась верхушка ИФОА. Глава партии был озабочен:

– Судьба золота Тиля-теппа вам известна. Безбожное правительство Амина наложило на него свою руку. Наши друзья не допустили вывоза сокровищ из страны. Теперь они в еще более грязных лапах – у пьяницы и палача Бабрака. Но то, что лежит в запасниках Национальной галереи, – под нашим контролем. Седьмую, невскрытую гробницу охраняли, и там был наш человек. Теперь ни золота, ни нашего агента мы не можем найти. Опоздали! Вот что нам досталось, и то совершенно случайно – вот это кольцо. Нам известно, что грабители увезли с собой золото в двух ящиках. Что след ведет в пески Кача-кум. Думайте и предлагайте решения вопроса поиска. Могу сказать: пока сокровища седьмой гробницы на нашей земле. Через Таджикистан или Узбекистан они не проходили. Цена золота – цена нашей свободы. Десятая часть этих ящиков откроет нам любые двери, даст моджахедам лучшее оружие, спасет их семьи в лагерях беженцев. Позволит выжить и победить. Пусть поиск начнут наши сторонники в Балхе, Самангане и Кундузе. Да поможет им Бог – это будет опасное дело. Шурави переносят пограничные посты на нашу сторону…

…Изломанный безжалостными ударами взрывной волны, посеченный осколками, афганский резевист Хайр-Мамад уползал подальше в камыши от проклятого места, на которое обрушил свой гнев Аллах. Руки превратились в сплошную рану – смерть преследовала его. Что было лучше: погибнуть сразу, как остальные стоявшие у грузовика, или мучаться здесь, в ледяной болотной жиже, еще несколько дней, а потом все одно… Повинуясь звериному чутью, он выполз на сухое место, локтями пригнул желтый тростник и с трудом достал медный коробок «Зиппо». Стоя на коленях, полами шинели Хайр-Мамад охватил тощий костерок, пытаясь согреться. Прозвучавший над головой окрик «Дриш!» показался ему мороком, но, подняв голову, он увидел черный зрачок автомата Калашникова.

– Я не могу стоять, сахиб. Не убивай… – попытался сказать Хайр-Мамад человеку в меховой шапке и толстой пятнистой куртке, но дыхание пресеклось, и бедный афганский резевист повалился грудью на тлеющие тростинки.

Линии судьбы

Цыган Алешка Астманов не любил. Не вообще к ромалам испытывал неприязнь, а к тем приставучим теткам, что «дай, золотой, я тебе погадаю». Что-то было в них тревожное, проникающее в душу, в такие тайники, куда и самому лезть стыдно. Как-то, еще в восьмом классе, болтаясь по городскому саду Порт-Ветровска, Алешка и его закадычный дружок Вовка Данилов попали в кольцо таких вот жриц судьбы. Алешка напрягся, руки в карманы, взгляд в сторону и вверх, но дружок уговорил. Прямо зуд какой-то у Вовки был, чтобы обоим погадали. Вынул Алешка из кармана левую руку, не намеренно, просто был левшой. А цыганка посмотрела-посмотрела да и выдала, что и жизнь будет тяжелой, и любовь радости не принесет, и судьба бросать будет в разные края. И серьезно так говорила, да все в глаза посматривала. Алешка обиделся, руку вырвал и мысленно послал гадалку туда, откуда она на свет появилась. Вовкина очередь настала. Алешка же хоть и отошел подальше от цыганки, но слышал: «Женишься ты скоро, дорогой, жена красивая будет, счастье тебе будет, но есть у тебя враг тайный. Моложе тебя, волос у него русый, глаза серые, примета у него есть…» – И стала цыганка на ухо Вовке шептать, да на Алешку опять пару раз зыркнула. Отыгралась стерва, Алешкин портрет выдала: и волосы были русые, и глаза серые, и примета – левша. Вовка цыганке трояк сунул – по тем временам хорошие деньги, если пачка болгарских сигарет с фильтром тридцать пять копеек стоила. Но у Вовки деньги водились. Отчим его любил, деловой мужик, прораб.

Дело, конечно, давнее, середина шестидесятых, только после этого гадания разладилась дружба у ребят. Сама собой, без видимых причин. Вовка и впрямь через два года женился, только восемнадцать исполнилось, и жена: девочка – конфетка, из парфюмерного магазина. А судьба? Так если она есть, то не переделать, а если нет, то и спросу нет.

Ну, скажите на милость, что путного выйдет из детины, оставленного на второй год в девятом классе? По одной простой причине: делает только то, что ему нравится. Литература – «отлично», в знаках препинания и частях речи – ни в зуб ногой. Штангист-перворазрядник, рекордсмен республики среди юношей, а нет более заклятого врага у Алешки, чем учитель физкультуры. С химией – просто смех! Думали, что издевается: все изложит не по школьному курсу, любую лабораторную с закрытыми глазами выполнит, а простейшей задачки не решит. С физикой – аналогично. Может быть, всему виной математика? Ее Алешка и на двойку не знал. С языком – песня без слов! «Фауста» в оригинале осилил, а в школе по немецкому переэкзаменовка. Учительниц, задерганных жизнью, рано обабившихся, такое «антипедагогическое явление» немало раздражало. Да тут еще «морда лица» свою роль сыграла: Алешка голову всегда держал чуть откинутой назад, а глаза в прищуре. «Он у вас высокомерный», – подвели черту педагоги, тем намекнув матери, что в десятый класс Алешке не переползти. Впрочем, дурь из него выколотили родственники отца, умершего еще в раннем Алешкином детстве. Суровые черные горцы нагрянули ночью, дали два часа на сборы – и на грузовике за Дербент. В глухом ауле Алешка и окончил десятый, в то время выпускной класс. А дальше – веселее. Вдруг поступил на ветеринарный факультет. Вдруг через полгода бросил институт. Поработал в рыбном порту грузчиком, а там и армия. Присягал Родине Алешка на краю пустыни Кызылкум, в песках за Красноводском под Боевым Знаменем 4-й радиотехнической бригады Бакинского округа ПВО. Служил, как все. На «ключе» не потянул, но радиомехаником на передающем центре стал неплохим и даже вырос за год до начальника смены.

Был один пунктик у парня: где и когда было можно, с азиатами общался – языки учил. С Хамидовым – таджикский, с ефрейтором Гулалиевым – туркменский, с Джалаловым – узбекский. И к концу первого года службы на русском с ними уже не разговаривал. А тем – бальзам на сердце, пусть и укатывались вначале от его произношения. А тут еще выпала Алешке новая служба, позволявшая почти бесконтрольно, на совесть, разумеется, вояжировать по Средней Азии. Вот как это было.

Решил Алешка связать судьбу с армией, подал рапорт в военно-политическое училище и по принадлежности к виду войск попал в военно-политическое училище войск ПВО страны. Что-то там не заладилось, и на стадии отбора его к экзаменам не допустили. А возвращаясь в часть, обнаружил Алешка пропажу продовольственного аттестата. Начальник штаба бригады, коему совершенно случайно под горячую руку попался горе-ефрейтор, объявил Алешке десять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. Но политотдел рассудил иначе: предложил ефрейтору Астманову послужить на должности инструктора по комсомольской работе. Начальник штаба публично матюгнулся, мол, я его на «губу», а они в штаб бригады! Дело в том, что в неполные двадцать лет Алешка стал членом коммунистической партии, а «коммунист в казарме» по тем временам явление было редкое и политотделом любовно взращиваемое. Нельзя молодого коммуниста на «губу»! К тому же аттестат прислали по военной почте.

Должность инструктора позволяла месяцами кататься по периферийным батальонам, отдельным радиолокационным ротам от Туркмении до Памира, в пограничной полосе с Ираном и Афганистаном. Вот тут уж было чем утолить «этнографическую» жажду. В политотделе махнули рукой – «ходок»! За страсть к поездкам в эти гиблые места Алешка расплачивался то пендинской язвой – кожным лейшманиозом, то малярией, было дело, желтуху на ногах перенес. Но свои обязанности выполнял исправно.

  • Слаще банджа в кальяне моем
  • Запах кожи твоей, Нигора.
  • Вот спадают одежды, и черные косы до пят
  • Слаще меда Кашгара в кальяне моем, Нигора…

– Вот, эти стишата я нашел на КП, у рядовой Старцовой, планшетистки. Автор известен, смотрите: Астманов. То, что они по пескам вечером прогуливаются, – это мне известно. А бандж, между прочим, опиум! Я у него потребовал все подобные творения, так он, нахал, сказал, что после окончательной редакции даст почитать. А вчера на вечерней прогулке ваш инструктор подбил писарей петь «Интернационал», между прочим, – язвительным тоном доложил начальнику политотдела полковнику Митарову замполит «придворного» батальона управления, в списках которого числился старший сержант Астманов. Митаров поднял на «комиссара» карие раскосые глаза и задумчиво спросил:

– Думаешь, майор, он сам это написал? Если сам – неплохо. А вот то, что он удумал партийный гимн на вечерней прогулке петь с писарями, так за это накажем! – Митаров пятый год писал обстоятельный роман о башкирах и казаках в годы гражданской войны…

Завершал срочную службу старший сержант Астманов в пустыне под Кизил-Арватом. Километрах в двадцати от этого сурового города, правдиво рифмующегося со словом «ад», в песках залег отдельный радиолокационный батальон. Здесь устроили курсы по программе подготовки офицеров запаса и собрали солдат, имеющих высшее образование. «Студенты» в то время служили по году. Для Алешки же в политотделе откопали приказ, который позволял приобщиться к корпусу запасников лицам, имеющим среднее образование и состоящим на старшинских должностях. Была такая мысль у политических – оставить Астманова сверхсрочником, а затем, по присвоении первичного офицерского звания, направить в периферийный батальон секретарем комсомольской организации – в кызылкумской дыре своих «дырок» в штатах хватало! Но судьба распорядилась иначе. Курсы Алешка закончил со скандалом – в последнюю неделю перед выпуском, ночью, ушел в пустыню, а вытащили его с поисковой группой, полудохлого, через три дня. Нашли с помощью древнего туркмена, за которым утвердилась недобрая слава бывшего басмача и контрабандиста. Знали, Астманов к нему захаживал, якобы фольклор изучать. Тот сразу направление показал, на карте – русло соленой речушки и, километрах в двадцати, квадратик одиночного строения.

– Уллу-Кала. Старый крепость, – буркнул бабай, – там ваш аскер.

У особиста, прибывшего по такому случаю, сразу сомнение зародилось, что без этого антисоветского деда здесь не обошлось. И тем более дело подозрительно выглядело, что старый басмач, через патрульного, передал для Алешки дурно пахнущую черную мазь, когда того, покрытого волдырями от солнечных ожогов, доставили в батальон. Но гроза прошла стороной – Алешкин призыв уже уволился. Приказали и его дембельнуть от греха подальше.

К «Самеду Вургуну» – парому, курсирующему между Красноводском и Баку, – Алешку доставил лично заместитель начальника политотдела. До тех пор пока не убрали сходни, сидел в «уазике». Боялся, видно, еще одного похода, а может быть, и того, что собьет Алешка с пути истинного планшетистку Старцову. Ну, была, допустим, у Алешки такая мысль. Что же тут крамольного, если двадцать один год, если Дух пустыни подарил ему у красного бархана память о том, как пахнет девичья кожа в песках на закате солнца…

У Алешки солдатский вещмешок с книгами (химия, биология, физика, справочники, учебник арабского языка Сегаля, словари персидский и турецкий). На нем выгоревшая добела тропическая форма. В нагрудном кармане, в блокнотике, странный документ – узенькая полоска бумаги, где значится: «Временное удостоверение офицера запаса». В графе «воинское звание» военно-писарским рондо начертано – «без звания».

Особист, который с Алешкой по душам беседовал (зачем на Уллу-Кала пошел? Не было ли намерения к иранской границе пробраться?), к тощенькому делу приложил листок из записной книжки, где были указаны ориентиры подхода к крепости и косо сползали две малопонятные строчки: «…безумие, не трогай моей жажды,/ пусть даже я пустыню полюбил».

Астманов учится, пишет стихи, женится, занимается научной работой, вновь призывается в армию на два года, уже как офицер запаса – и это все судьба? Нет, это медленное, окольное движение к ней. Дьявольски силен Дух пустыни. И то правда, что неторопливы его мускулистые темные руки. Замечали, как плавно падают кости в руках опытного игрока? И кажется, что все люди равны перед очередностью и вероятностью события, но вот один проигрывается в пух и прах, и так – всегда, а другой богатеет на глазах.

На первый взгляд ничего общего между двумя событиями: весной 1969 года рядовой Астманов растаптывает сапоги в пустыне Кызылкум и в это же время в Афганистане у античного городища Омши-теппа обустраивается летний лагерь советско-афганской археологической экспедиции. Не торопитесь с выводами! В утренней тишине встаньте на знакомом вам много лет клочке земли, постарайтесь избавиться от суетных мыслей, хотя бы на минуту. Подумайте, сколько страстей кипело здесь, и все они были поглощены этой землей. Мы ее топчем или она нас терпит некоторое время, отпущенное не ею ли самой?

Нет, не прерывается цепь событий. Алешка становится солдатом на тех древних рубежах, откуда ворвались в сказочную Бактрию кочевники – тохары. А экспедиция снимает первые пласты серой глины над сердцем Бактрии – Тилля-теппа, над усыпальницей владык тысячелетней Бактрийско-Кушанской империи. Нет, не произвольна эта связь. Человек более случаен, чем события, происходящие вокруг него…

История мидян

«История мидян. Начало истории мидян. История мидян темна и непонятна. Конец истории мидян». Это из русской устной классики. Как ни странно, автор «краткого курса истории мидян» – талантливый рассказчик Горбунов оказался прав: темна история мидян. Загадочны, как и прежде, Бактрия и Согдиана. Под толщей ила и песка погребен тысячелетний Кушан. Руины величия и осколки древней роскоши не могут воссоздать истинной картины. Пусть же добавят в историю свое, пророчески бессвязное, памирские пиры – учителя и хранители сокровищ и тайных знаний. Избранным рассказывают они…

«Ариана – так называлась их страна. Ариями они именовали себя и дали начало многим народам и оставили память о себе в обычаях и языках, существующих ныне. Были среди них и другие племена, покоренные не силой оружия, а тем, что арии владели многими знаниями и могли пустыню обратить в райский сад.

Что влекло их от восхода на закат солнца, про это не знал никто. Медленно, но уверенно шли эти русые, голубоглазые люди к реке времен, именуемой теперь Оксу. Но есть у нее иное имя – Джайхун, бесноватая.

Иные племена перед их лицом были детьми. Дети желают знать и впитывают знание на горе или на радость. Владеющие истиной – стараются избавиться от тайн и стать детьми. Арии старались очиститься от знаний, но и то, что умели и помнили их потомки, рожденные в пути, было для других народов божественным и непостижимым.

Наши предки, хранившие тень знаний Арьяны, собираясь вместе, объединяя дух, могли дробить скалы и заставляли их обломки плыть по воздуху к подножиям храмов. Арии это делали в одиночку.

Нет их могил на нашей земле – арии предавали своих мертвых огню. В этом огне песок и камень обращались в пар, а что было близко, растекалось, подобно смоле в жаркий день. Сурью – священный напиток – пили они и были стойки духом, сильны телом.

Что было дальше – смотри на мир. Арии – Млечный Путь земли. И только Меч Востока единожды рассек этот путь, но ведь и стал служить потомкам великого народа.

Дух Ариев воззвал нас к жизни. Когда ушли избранные на зимний закат, внуки их крови основали города от Шамбалы до Джейхуна, от Памира до Кавказа. И время, а может быть, нечто иное, стирало память об общих предках и единых учителях.

Две тысячи лет назад это было. Свободные, мы стали лишать свободы слабых. Арии не знали рабства. Наши предки нарушили этот закон. Не потому ли прошлое наше – цепь сомнений и страданий?

Пути мира сходились в наших долинах. Бах-т-ария именовалась наша земля. Часть своей цветущей души здесь оставили арии, потому так и называлась она.

Есть богатство, о котором помнят, и счет ему есть. Но есть без меры. И это путь к страданиям. Мидяне покорили нас, но золото мидян осталось с нами. Могучий Ахма-манид стал нашим правителем, но умножилось наше сокровище. Дань мы платили великому Киру, но его слава померкла в наших пределах.

Будто с неба сошедший, царь и сын царя Искандар-Зулькарнайн возложил свою длань на Бах-т-арию и умножил ее славу на двенадцать городов и двадцать крепостей. Как молния блеснул Двурогий, и вот уже вся слава Селевка и его сыновей здесь нашла последний приют.

Эллины, жизнью кипящие, свою новую родину обрели здесь. Мудрый и храбрый Диодот раздвинул наши пределы до Мерва и Герата. Но золото свое эллинские цари хранили в сердце Бах-т-арии.

Безжалостной бурей ворвались тохары. Теперь от них осталось имя глухой провинции, кому и что оно скажет? Но род Кушан прославил Бах-т-арию от Индии до Гирканского моря.

Смерть находят сыновья века в храмах Бах-т-арии. Золотом выстилали предки подножия храмов, золотом засыпали мертвых, как символом вечного огня. Но то, что влекло сюда потомков ариев, спрятано навсегда… Дух пустыни дразнит и манит на погибель. И сводят с ума золотые колесницы, алмазные стрелы, мечи с клинками, подобными солнечному лучу, лодки, разрезающие скалы…»

Дневник полковника Белова

«15.1.88. Кабул. Что вообще известно об этом чертовом золоте, кроме слухов о вывозе контейнеров за речку зимой 1979 г.? Где были раритеты: в Даруламане, в Нац. Галерее или в Нацбанке? Если первое, то понятно, что уплыли…

30.1.88. Позиции по бактр. артефактам:

1969 г. – совместная советско-афганская экспедиция. Объект – городище Омши-тепа, античность. Руководитель проф. В. Сарианиди. Установлено, что холм Тилля-тепа – руины крепости и храма.

1978 г. – Десять лет поисков?! Троя! Первые золотые предметы. Много неточностей. Кто говорит о том, что золото было найдено рабочим-афганцем, кто вспоминает, что захоронение зацепил экскаватор, рядом проходила трасса газопровода. Это непринципиально, но хорошо бы знать, были рядом археологи или утечка произошла сразу? Кстати, дата «плавает» от ноября 1977-го по декабрь 1978-го.

Верна ли цифра – двадцать тысяч золотых предметов? Короны, жемчуг, пуговицы, чаши, фалеры, бусы. Пробитые золотые сосуды – часть обряда разрушения останков или следы щупов? Семь гробниц. Есть сведения о шести. Что помешало вскрыть седьмое захоронение?

Коллекция Кеннингема (Британский музей) из этих мест. Здесь правда только то, что «инглиз» скупил больше сотни золотых изделий у кочевников (!) в Балхе и Самангане на летних вежах (1880–1882).

Хигучи? Журнал «Арс буддика» № 137. По чьему приглашению и где японец снимал золото Бактрии. Почти каталог! Почему отрицают приезд японца и фотосъемку?

22.5.1989. На ОКСВА повесили вывоз сокровищ Бактрии! По основным радиоканалам прошла информация со ссылкой на «Монд», «Стампа» о вывозе бактрийского золота под охраной 40 ОА. Надо знать афганцев и Наджиба – ни грамма они нам не дадут, как не дали и раньше. Но эффектно – приберегли под вывод войск.

28.10.1993. Известия о работе французских археологов в Кабуле подтверждаются. Фотографий нет, но к коллекции были допущены по личному указанию Масуда. Сведений о работе в Омши-теппа – нет…

30.11 1999. Вновь поднят вопрос о коллекции. «Сов. Секретно» опубликовало историю золота с 1969 г. Там же открытое письмо В. Сарианиди: «…В 1978 году совместная советско-афганская археологическая экспедиция Академии наук СССР открыла в Афганистане царский некрополь, относящийся к рубежу нашей эры. Вот уже более 20 лет прошло с момента открытия золота Бактрии, но так и не был выпущен полный каталог всех найденных драгоценностей с подробным описанием каждой вещи на русском языке. К сожалению, в настоящее время неизвестно, где хранятся найденные сокровища. Но сохранились фотографии, которые могут служить научным материалом для исследователей и напоминанием об очередной утрате, понесенной наукой…», интересно вот это – «с подробным описанием каждой вещи на русском языке». Что-то не договаривает профессор….

Узловатые пальцы неспешно листают пухлый еженедельник с силуэтом Адмиралтейства на потертой коже. Нет в живых автора дневника. Доктор исторических наук полковник Георгий Белов погиб в Балканах при весьма загадочных обстоятельствах в 2002 году. А дневнику самое место здесь, в тайничке у его первого командира. Предупреждал ведь, будь ты осторожней со своей публицистикой. Сжечь бы и эти записи, да не поднимается рука. Помнится, как пришел лейтенант в шитых сапогах: голенища – бутылочки, фуражка – аэродром. Но благородный пушту знал и дух боевой имел – этого не отнять. Школа! Военный Краснознаменный институт Минобороны, легендарный ВИЯ. В опасности, бывало, как бурак краснел, наливался кровью – это признак бойца. Ну, Сергей, тебе, воину, точно царствие небесное, а тут еще крест нести. А грехов-то… Вот и этот «братан» Мода угольков добавил. Как это он сказал: «Скорпион…» А мое прозвище Касед, Ходоком назвали добрые люди…

А вот уже и не старик. Сразу и не определишь: сорок пять—пятьдесят. Голова – бильярдный шар. Мало того, что лыс, так еще и сбрил «Евразию» на затылке. Бритый наголо – не примета, в Москве что только на головах не носят, хоть бандану повяжи – и в толпу. Бороду – долой, а вот усы, пожалуй, оставить надо, в пять минут снимаются, а вид – другой.

Неспешно собирается Ходок. В шахточку уложен ноутбук, пакет увесистый, обернутый плотной тканью сверху. Только вот торчит из ткани стерженек черный и медленно утопает под тяжестью крышки тайника. Теперь песочку и половичок сверху. Верхний сюрприз – это на всякий случай – так, ручки шаловливые пообрывает. Основное глубоко лежит, но уж если рванет, будет долго в яме бушевать огонь неугасимый… Ну, все. Ага, вот и «няня» прибыла.

На приступки избушки неуклюже взбиралась чуть ли не ожившая скифская баба. Мощнозадая и пышногрудая тетка, а по цвету кожи сущая мулатка. Ай, неверно, нос-то греческий, да и волоокая. Нет таких мулаток в природе.

– Добрый день, Антоновна, спасение мое. Милость окажи – хатку посторожи. Надобно отлучиться. Дай я тебя поцелую! Вот так. А что раньше? Раньше ты на меня и не смотрела, Татьяна – принцесса морская. Вы, греки, только своих и признавали за женихов. Ну-ну, не ворчи. Все как прежде. Пятьсот в день, премия по возвращении. Продуктов на две недели. Повторяю инструкцию. Твое дело живую душу здесь изображать да о погоде мне рассказывать, о гостях, если будут. Действуй по обстановке. А теперь давай за встречу да за удачу выпьем. Вот, гляди, «Багратион» твой любимый.

За полночь горел в избушке неяркий свет, мягко звенела гитара. А песни все были протяжные, будто зовущие. Русские и греческие. Все о море и несчастной любви, той, что не оставляет сил для жизни.

Рассвет застал подполковника Астманова на подходе к товарной станции Порт-Ветровска. Чем и хорош настоящий дадастанский коньяк – бодрость членам придает. Вечером стакан – утром три часа бодрой ходьбы – никакой «виагры» не надо. Как это говорил старший лейтенант Рябых: «Пешая ходьба укрепляет половые органы». Юморист! Даром, что был «комсомольцем» танкового полка – дефилировал по Белой Церкви в белом костюме, с длиннющей таксой на поводке. Черт-те что в голову лезет… Ну, потехе час, а теперь в Москву, в «Тетаконс». Выяснить, у кого «крыша поехала». В добрый путь, Касед!

Кто выпустил собак?

Для таких, как старший лейтенант Астманов, война – мать родна. Оба деда и отец оставили в наследство шашку, кинжал, горку боевых орденов и медалей. В семейном альбоме красуются – статные, в папахах, буденовках, непременно при оружии и смотрят в глаза. А то, что не дожили до Алешкиного рождения, – это неважно. Отец ведь тоже ему завещание прошептал: «Учись, сынок…», когда сыну семи с половиной лет не было. Кино и книги – «война и немцы», через дорогу воинская часть. В школе с первого класса распевали песни исключительно времен Гражданской и Великой Отечественной. Раскрутите колесо вначале – дальше само обороты наберет. Врут, что нет вечного двигателя. Есть! И ось, на которой мир мирской крутится, тоже есть!

В двадцать восемь лет, казалось, ясна дорога. Красный диплом, целевая аспирантура. Нужно идти к ученой степени, утверждаться в институте, всерьез работать над стихами, думать о собственном доме. Ничего подобного – все брошено – здравствуй, Афган!

Кто пальцем у виска покрутил, кто вздохнул с облегчением. Только мать все поняла, сдержанно попросила быть осторожнее. Ей ли всего не понять – дочери, жене и матери солдата. Святая правда – материнская молитва о сыне перед Пресвятой Богородицей – стержень жизни на войне. Без укора сказано… Не всем дано, только матери. В отцовском Алешкином доме один образ в красном углу – Казанской Божьей Матери. Даром что отец был коммунист, да и по рождению – мусульманин.

Описывать, как Алексей Астманов влился в ряды воинов-интернационалистов, нет нужды. О предстоящем вводе войск в Афганистан он узнал еще в мае 1979-го. И нет тут никаких секретов. Была у Астманова мечта прорваться в Афганистан. Зачем? Об этом позже.

Подвернулся на вечеринке студент-иранец, жертва режима сурового аятоллы. На родине в Хамадане этот «студент» был специалистом по русской истории и функционером прокоммунистической партии «Туде». Едва ноги успел унести от небритых стражей исламской революции. Сошелся с ним Алешка просто: в изрядном подпитии политэмигрант, сверкая черными очами, спел очень печальную песню, посматривая на тайную Алешкину страсть Нателлу Таирову. Компании соло понравилось. Алешка же, не глядя на певца, тихо спросил на фарси:

– Хочешь, брат, подстрочник обеспечу, прямо здесь…

Хуршед, так звали иранца, моментально протрезвел и, забыв свои познания в русском языке, стал извиняться на фарси, прижимая руки к груди, насчет шалостей и вольностей персидских классиков… Вот с такого литературного казуса началась интернациональная дружба.

– Ваша армия войдет в Афганистан. Наведет порядок там, а потом и у нас. Амин – настоящий революционер. Тараки – слизняк. В Кабуле уже ваш полк, советники во всех гарнизонах… Ташкентских выпускников востфака в Кабул лейтенантами отправили. В Герате ваша разведка засветилась… На Пяндже рекогносцировки… В Шибаргане, на газопроводе, работы сворачиваются…

Не информированность иранца убедила Астманова отправиться в Афган, а то, как сияли его глаза. Смотрите в глаза детям Востока. На то они и дети – увлекут движением, одурманят запахом, обольстят словом, но глаза – их слабое место. Астманов подал рапорт об определении на действительную службу в кадры Министерства обороны.

С Хуршедом стоило бы еще переговорить – «тудешники» в Афгане сидели крепко, однако не пришлось, за иранцем пошли топтуны из местного КГБ. Явно из-за баловства с валютой. Астманову в поле их зрения попадать не хотелось. За доллары в те годы карали безжалостно – расстрельная статья, для совграждан, разумеется. Но перед самым отъездом Хуршеда успел все же взять у него адреса «истинных революционеров» в Герате, Мазари-Шарифе, Кундузе и, на всякий случай, в Кабуле, хотя интересовал его север Афганистана.

– Ты, Алиша, там смотри, не вступай с ними в споры по марксизму, они Троцкого уважают, Мао, команданте Че, – говорил, прощаясь, Хуршед. – А так ребята ничего, простые. Только вот, когда ваши придут – у них разлад начнется, как ни посмотри – интервенция. Тут, конечно, разные точки зрения есть. Я – за, к примеру. С севера вы, с запада тоже, с востока опять вы, а с юга Ирак, там мира не будет. Вот это ключ к перманентной революции.

Ну, спасибо, просветил! А что веселый да уверенный, так, видно, нашел общий язык с «куратором». Астманов не опасался, что персиянин засветит «конторе» его интерес к Афганистану. Есть у этого народа особенность: то, что скреплено деловыми отношениями (деньгами), – свято и нерушимо. Разумеется, пока эти отношения не ослабевают. Четыре червонца с профилем последнего императора Всея Руси, обмененные на риалы, и обещание продолжить выгодный для Хуршеда «ченч» – лучшая гарантия молчания. И то сказать – цена царскому червонцу, по тем временам, пятьсот рублей. А две тысячи – годовая «стипендия» студента-политэмигранта.

В конце сентября по предписанию Алексей убыл в Киев. Ввод войск в Афганистан застал его в Белой Церкви, в газете танковой дивизии. В конце зимы 1980 года корреспондент-организатор старший лейтенант Астманов, по его же просьбе, был направлен в распоряжение командующего Туркестанского военного округа, а 1 апреля вышел из серого «АН-26 Б» на стоянку аэропорта Кундуз. Все. Часы пошли. Чья рука толкнула маятник, неважно. «Но тот, кто держит руль моей судьбы, уж поднял парус». Вот «тот», он и завел пружину намного раньше до отказа. С него и спрос…

Рохи сафед, маймун!

Обычно офицеры, впервые прибывающие в Афганистан, вылетали в Кабул из аэропорта Тузель, расположенного на южной окраине Ташкента. В Кабульском аэропорту у рампы «Ил-76 МД», в просторечии «скотовоза», их встречали представители комендатуры и строем вели на пересыльный пункт, расположенный на задах аэродрома. Далее следовали беседы в штабе 40-й армии, на честно завоеванном холме, во дворце Амина. Дворец, посеченный осколками и пулеметными очередями, производил грустное впечатление, но заставлял задумываться (гобелены, картины, резная мебель красного дерева, бронза) о том, что раньше в нем жилось неплохо. И только в Кабуле можно было окончательно узнать место своего назначения. И опять ждать рейс на Шиндант, Кундуз или еще куда назначено. В армии в «кадрах» решают все. Могли и должность новую предложить. Могли и в ТуркВО вернуть, даже с повышением. Отметился в Афгане и ладно, дальше служи Отечеству на самых южных рубежах. Это для тех, у кого по семейным обстоятельствам не складывалось или кто побаивался.

Астманов подобных вояжей избежал. Карта легла красиво. Полковник, заместитель редактора окружной газеты «Фрунзевец», предложил Алексею остаться в Ташкенте, кадров и здесь не хватало, но, убедившись, что старлей «в войну не наигрался», сказал со вздохом:

– Отсюда тоже можно ездить за речку каждый месяц. В среду в Кундуз на партконференцию с членом Военного Совета лечу, потом в Кабул. Тебя ведь в Кундуз определили? Чего тебе на пересылке торчать? Полетишь со мной.

Хороший попался человек. И фамилия боевая – Урсул.

Пока Астманов сидит на чемоданчике, в жидкой тени пинии, наблюдая за суетой аборигенов в аэропорту местного значения, пока он покуривает, выбирая наиболее подходящий объект для душевной беседы, самое время рассказать о герое подробнее. Как в старых добрых романах.

Астманову тридцать лет. Он худощав, выше среднего роста, походка пружинящая, танцующая. Особенность – если нужно посмотреть назад, поворачивается всем корпусом. Волчья шея – мощная, выдающая людей, занимавшихся борьбой или тяжелой атлетикой. Левша. Нос крупный, прямой, лоб высокий, шишковатый, кожа матово-смуглая, солнечный загар на нее ложится до черноты. Большие залысины на лбу и уже редеет волос на макушке. Глаза голубовато-серые, почти всегда полуприкрыты веками – не поймешь, то ли дремлет, то ли кайфует.

Изрядно вынослив. Проходит в день без особых усилий по семьдесят километров. К тридцати годам любимые снаряды – перекладина, брусья, пружинные эспандеры и гимнастический каток. Абсолютный профан в игровых видах спорта, скверно плавает, хотя и у моря вырос. Но вот подтянуться, держась за доску кончиками больших и указательных пальцев, присесть на одной ноге раз пятьдесят – в этом ему соперников нет. Смешно, но Астманов не умеет толком ездить на велосипеде и не водит машину.

Прилично стреляет из пистолета, ловко управляется с ножом и другими колюще-режущими предметами, показывая, при необходимости, что гвоздь, тупой столовый ножичек или вычурную вилку можно превратить в надежное оружие. Кстати, первый свой пистолет, самопал, размером не более ладони, изготовил, учась в четвертом классе, и едва не применил его в уличной стычке. Выучившись на срочной службе снайперской стрельбе из «СКС» (самозарядный карабин Симонова) – оружия непревзойденного в своем классе, долго не мог приладиться к «АКМ». В конце концов отказался от пальбы очередями, смиряя гнев инструкторов и проверяющих быстрой и точной стрельбой в положении переводчика огня на «ОД».

«Мы все учились понемногу…» – в этом смысле Астманов – академик! В голове невообразимая смесь гуманитарных и технических знаний. Может, вполне профессионально, представиться биологом, химиком, учителем истории или русской литературы, журналистом или полиграфистом. Протей, одним словом. Но, бесспорно, есть дар божий – полиглот. Месяц в новой языковой среде – и Астманов уже бойко общается. Он впитывает не слова – музыку языка. Впрочем, что здесь необычного – Астманов родился и вырос в Порт-Ветровске, где одновременное звучание семи-восьми горских языков на базарчиках, в порту или на вокзале – явление обычное.

…Ну вот и решение. Астманов, не торопясь, перенес чемоданчик и парашютную сумку к навесу, под которым маялись в ожидании борта на Союз десяток офицеров, прапорщиков и две помятые девицы, затянутые в джинсы с бычьими черепами на ягодицах и нейлоновые майки с символикой американских ВВС. Присел на свободную скамейку напротив коренастого прапорщика с эмблемами десантника.

– Обещают сегодня борт?

– Ага, второй день обещают, – вяло ответил десантник, – пойми их. Ташкент не принимает, говорят. А вот же, из Тузеля борт сел, но, говорят, на Кабул пойдет. Сюда лететь проблема – отсюда не легче. Эх, было время: ни тебе виз, ни паспортов – справку предъявил, и через Кокайты на Термез, как белый человек… Чайку бы сейчас попить, да в батальон неохота плестись, вроде попрощались вчера по полной схеме.

Протянули друг другу руки.

– Астманов, Алексей, человек божий, – пошутил Астманов.

– Суровкин. Михаил. Потапыч, – не остался в долгу прапорщик. Астманов оценил действительно медвежью силу рукопожатия нового знакомого.

– А что, в дуканчике чаю нет? – Астманов кивнул на серый полотняный навес за шлагбаумом.

– У Рахима? Да все у него есть, только плати «афонями». Чеки не берет. Шарахается. Это чтобы бойцы не заказывали товар. Он, жучара, себя Романом величает. «Дух» еще тот…

– Договоримся, – засмеялся Астманов, – пойдем, брат, проверим гостеприимство. А если борт объявят, увидим и оттуда, как народ засуетится.

– Да тут уже одна посуетилась, – хмыкнул Михаил, – месяц примерно назад. Борт уже винты крутит, ее подвезли на «уазике», сам видел, шустро так выскочила и к рампе. А винта уже не видно – круг прозрачный, на всю катушку. Чиркнуло по плечу, подтянуло воздухом, что ли? Сумку в клочья, руку напрочь срезало. Девку о бетон шваркнуло – метров десять катилась. Не довезли до медсанбата, говорят, от боли сердце остановилось. Вмиг все! Да тут чему удивляться? А вот что лопасти погнуло – неделю борт стоял на ремонте – это полный отпад.

Подходя к навесу, Астманов замедлил шаг:

– Кто хозяин? Который из них?

– Вон спиной к нам сидит, в тюбетейке белой.

– Бисмилляху Рахмони Рахим. – Астманов провел ладонями по лицу и, уже определив национальность сидящих под навесом, продолжил на узбекском: – Мир вам, братья, и благополучие. Хороши ли ваши дела?

Афганцы, сидящие на корточках под навесом, приветливо закивали, ответили на приветствие, приглашая в свой кружок, протягивая щербатые пиалушки с соломенно-желтым чаем. Прапорщик дрогнул:

– Ну их, еще какой заразы прихватим.

Астманов тихо сказал:

– Можешь не пить, возьми только. Сейчас спросим у хозяина что-нибудь другое.

Надо отдать должное тактичности афганцев, они сразу поняли, что «шурави» – советские – подошли со своими делами, и продолжили чаепитие. Рахим был уже на ногах и с полупоклоном приглашал офицеров внутрь палатки.

– Что желают командоры? Есть платок японски с люрекс, куртки кожаны, джинсы, батник, набор-косметика, блестки, ручки с девочкой, карты, сервиз «Мадонна», для ханум твоя – «неделька», чайник с музыка, жвачка «Бубл гумм», «Джентан» – антиполицай, парча иранская, часы «Сейко», магнитофон «Шебро», «Сони», заморозка, гондон с усик, шипам, черный, с шарик – привычно затянул на ломаном русском языке Рахим, полуприкрыв глаза…

– Остановись, брат, – улыбнулся Астманов, – говори на языке отцов, ты же слышал, я понимаю узбекский. Дай моему другу пива, мне «Фанту», «Кемел», вот этот, солдатский… Мясо для двоих, чай сделай, только завари вот этот, «фемили чой» – Астманов показал на красную коробку с желтыми звездами и надписью «Фри стар», – времени у нас немного, брат.

Рахим кивнул, извлек из-за прилавка две низенькие табуретки, усадил гостей за дуканом у снарядного ящика, заменяющего стол. Здесь было попрохладнее, рядом протекал арычок, истоком которому служила брешь в ржавой водопроводной трубе. Отсюда же, через настежь открытые двери лавки, был виден навес аэропорта.

Рахим вынес луженое блюдо, доску и принялся нарезать мясо для шашлыка. Откуда-то взявшийся мальчишка завращал радужным камышовым веером, раздул угли, поставил на костерчик из щепочек закопченный жестяной чайник. Приготовления закончились тем, что Рахим застелил ящик зеленой салфеткой, на которой расставил пиалы, несомненно новые, блюдо с конфетками, миндалем и кишмишом.

– Здорово ты по-ихнему… Хоть убей, ни слова не понял. Где научился, здесь уже? – с интересом спросил Михаил.

– Нет, сюда я всего-то два часа как прилетел. Служил в этих краях. Срочную.

– Ну и я служил, – оживился прапорщик, – в Чирчике, под Ташкентом. Но ведь у нас как: приходит служить узбек из кишлака, казах, так ни слова по-русски. Конечно, «чурка», «бабай», «урюк» – вот и все познания. Неправильно, но что делать – через два месяца бойца в строй нужно вводить. Если бы не офицеры и прапора местные, не знаю, как бы сладили.

– Миша, – мягко заметил Астманов, – а ведь они на втором году службы уже чисто говорят по-русски, кое-кто и без акцента. Результат-то какой: два языка знают. Без языка здесь не разобраться. Вот они услышали, что я на узбекском обратился, – перешли на фарси. Нам, Миша, многому у них учиться надо. Смотри, чай и сласти вперед подали. Почему? На твоих глазах из свежих продуктов свежую еду готовят. Этот баран, которого нам сейчас подадут, – сегодня утром травку жевал. Никаких холодильников. А ты пей чай, пока изжарят, сварят. Готовь желудок, настраивайся. Если перед едой чаю попьешь, то лишнего не съешь, не перегрузишься. Посмотри, у них мало толстяков.

– Да шашлык у них какой-то нерусский! Мелкий, как горох, переперченный. В этом тоже смысл есть?

– Конечно. Во-первых, наш, в кулак величиной, надо долго замачивать, нужен огонь хороший, а здесь дрова, уголь древесный – дороги. Во-вторых, в большом куске ты всегда найдешь что отбросить, а малый съешь – все мясо. Они умеют ценить еду. А перец раздражает слизистую оболочку желудка, защитная слизь вырабатывается, защищает от микробов, мелких царапин. Здесь это важно.

Мальчишка, похоже, сын дуканщика, поднес медный куал и большую миску, затянутую ажурной сеткой.

– Вот так, Миша, руки приглашает помыть. У них с гигиеной не хуже нашего.

Шашлык на углях из арчи был вкусен, лепешка мягкая, чай, в который Рахим бросил зеленое зернышко эля, искрился и благоухал. Единственное, что сделал Астманов, – тщательно промыл пучок зелени.

– Так надо, Михаил, здесь ведь нет химии, все удобрения натуральные.

– Ну, брат, с тобой в дуканы ездить хорошо… Не обведут. А на какую должность здесь определили?

– В дивизионную газету. Ответственным секретарем. Знаешь, где редакция?

– Видишь, кунги стоят? Это ТЭЧ вертолетной эскадрильи. А за ними – палатка. Вот это и есть «За Родину». Дивизия сама – за взлеткой. Там мрак: ни кустика, ни ручейка. Они здесь в феврале встали. Ребята из Душанбе, все нормальные хлопцы, хочешь, пойдем, я провожу тебя.

На оживленную тираду высунулся из дукана Рахим, очевидно, решил, что время приспело, и негромко предложил Астманову «свежей» водки.

– Нет, Рахим, – отмахнулся Астманов, – брат улетает, голова должна быть на месте, а мне нельзя, по той же причине, что и тебе, – и видя, что дуканщик пытается понять взаимосвязь, поднял глаза к небу. – …О вреде вина и майсиры вы знаете, а о пользе я вам не скажу…

Дуканщик округлил глаза и скрылся с важнейшей новостью. Этот странный мушавер дал понять, что следует установлениям Корана. Астманов же внутренне усмехнулся – прием штабс-капитана Снесарева сработал безотказно. В своем блестящем курсе лекций «Афган», будучи начальником Академии РККА, Снесарев упоминал случай, когда, отказавшись от употребления спиртного, он прослыл среди киргизов и узбеков в Афганистане «скрытым мусульманином». Наградой штабс-капитану были доверие и информация, естественно. На эту же награду рассчитывал и Астманов, который, однако, водку пил, иногда и до потери пульса. Но всегда не поздно начать новую жизнь.

– Миша, как тут в целом?

– Люди везде есть, – философски заметил десантник. – Хотя свои порой хуже «духов».

– А внизу, в Кундузе?

– Ночью услышишь. Как стемнеет – сущий салют начинается. И все норовят трассерами… А чтобы мои хлопцы утром на дороге парочку мин не сняли, редко такое бывает…

Под навесом у стоянки началось движение. Народ с сумками потянулся к стоянке.

– Ну, кажется, погоду привезли, – поднялся прапорщик. – Пойдем, Леша, тебе все одно через стоянку идти, возьмешь левее, там ворота ТЭЧ, патрульному, если остановит, скажешь, что в редакцию идешь – это вместо пароля.

– Спасибо за знакомство, Миша, я тут еще посижу, неохота по жаре плестись, а сумки мои пацану отдай. Счастливо тебе добраться. – Перейдя на узбекский, Астманов попросил дуканщика, чтобы его помощник поднес его багаж к лавке.

Взгляд непроизвольно упал на искусственный ручеек. Под ногами – вытоптанный, серый суглинок, а по бережкам этой тощей струйки – густая зеленая бровка. И затянуло этим сочным цветом в приятные воспоминания, в то особое течение мыслей, которое недаром зовется восточным кайфом… Михаил махнул приветственно рукой, показывая, что передал сумки баче… Давай, брат, лети, может быть, еще и посидим.

Сбоку раздался негромкий голос:

– Мушавер, нужно закрывать дукан, после пяти машины не выпускают, а оставаться мне здесь нельзя. – Рахим подсел на освободившуюся табуретку.

– Рахим, хорошее у тебя имя, и чай хороший. Меня называй, пожалуйста, Алишер. Я не советник, буду служить здесь. А теперь, брат, слушай, зачем я пришел к тебе и какой помощи прошу. Вещи свои и одежду я оставлю здесь. Ты подвезешь меня к гостинице «Спинзар». Я в Кундузе не был, все на твоей совести. Утром заберешь… Когда сможешь?

– Это опасно, мушавер… Я совсем не знаю тебя… Я простой торговец…

– Об этом расскажешь тем, кто у тебя базарный хабар собирает. Тяжело, да, Рахим, в Кундузе – контрразведка, здесь разведка, да еще не одна, ночью воины Аллаха… А тут еще я на твою голову… Когда ты меня заберешь от «Спинзара»?

– В семь часов, по нашему времени. Полтора часа вперед от вашего времени.

– Спасибо, дорогой. Часы я у тебя не буду брать. А время я еще в Ташкенте перевел… Да не ломай голову. Какая разница, через два-три дня я бы попросил тебя об этом же. Вот, возьми мои документы, – Астманов вынул из нагрудного кармана тонкую стопку риалов, отделил пять бумажек, с удовлетворением заметив, как блеснули темно-карие глаза Рахима, – а мне достань прямо сейчас одежду, как у тебя, хоть свою снимай, не нужно новую, это потом.

– Мушавер, я не смогу тебя доставить назад. Когда возвращаюсь сюда, то ваши, внизу на дороге, проверяют пропуска.

– Молодец, Рахим, но это моя забота. К тебе вопросов не будет. А если будут, после моего возвращения все можешь изложить хоть в мечети, на общей молитве, если кому-то будет интересно.

В шестнадцать тридцать по кабульскому времени через выносной контрольно-пропускной пункт перед въездом на майдон (площадь), так местные именовали аэропорт, притормозил расписной грузовичок Рахима. Дежурный сержант в громоздком бронежилете и каске, обтянутой куском песчаной маскировочной сети, минут пять обсуждал с Рахимом список заказов, отсчитывал засаленные ветхие афгани и, оглянувшись по сторонам, вынес из будки две армейские канистры, поблескивающие от стекающего дизтоплива.

Хлопнула деревянная дверца грузовичка, скрипнул шлагбаум.

– Рохи сафед, маймун, – с московским говорком осклабился дежурный, поглядев на афганца, скукожившегося в тесном ящике над кабиной. Тот, обернувший половину лица концом чалмы, прижал руку к сердцу и, соглашаясь, закивал. Только вот пристально глянул… Услышал небось про обезьяну.

– Ты его раньше видел? – спросил дежурный своего помощника, вернувшегося от шлагбаума.

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

Пройдена половина жизни, но дружбу с детства не только пронесли через школьные годы и юность, не тол...
Солдаты и офицеры, обильно поливая раскаленную землю своей кровью, лезут через минные поля, чтобы за...