Русский рыцарь Гривина Вера

Пролог

В 1113 году Владимир Всеволодович Мономах стал великим киевским князем, и тогда же к дочери его Евфимии посватался венгерский король Кальман. Правитель Венгерского королевства хотел этим браком положить конец своей пятнадцатилетней вражде с Мономахом, в чем нашел у последнего отклик, поэтому договор между ними был заключен незамедлительно. Отец невесты мыслил, как политик, не беря во внимание ни возраста венценосного жениха княжны (ему исполнилось сорок восемь лет), ни его тяжких увечий, ни слухов о том, что он жесток и подозрителен.

Будучи хромым, полуслепым да еще и заикой, Кальман, понятно, никогда не пользовался успехом у женщин, за что в душе ненавидел их. До того, как посвататься к Евфимии, он был женат на дочери воинственного правителя Сицилии графа Рожера I, Филиции, которой удалось ему стать идеальной во всех отношениях супругой. Только рядом с такой некрасивой, как Фелиция женщиной Кальман мог не чувствовать себя ущербным. А еще она родила ему двоих сыновей, чем очень его порадовала. Хотя вообще-то были еще две дочери, но к ним король относился с ледяным безразличием. Мальчиков же он обожал, беспокоясь, однако, о том, что со временем они начнут оспаривать друг у друга корону. Возможную междоусобицу предотвратил никто иной, как Сам Господь, забрав принца Ласло в одиннадцатилетнем возрасте. Остался принц Иштван, к которому отец воспылал еще большей любовью. Фелиция же скончалась за несколько лет до того, как не стало одного из ее сыновей, мало огорчив своей смертью мужа.

Во время сватовства к дочери князя Владимира Мономаха Кальман думал о выгоде брака гораздо больше, чем о невесте. Когда же она прибыла к нему, он испытал сильную досаду. Княжна была молода и хороша собой, из-за чего ее жених не мог забыть даже на мгновение о своих увечьях. Еще она оказалась очень жалостливой, а король не приемлил сострадания – особенно, если оно относилось к нему. Однако Кальману надо было исполнять заключенный договор, и он женился на Евфимии.

Спустя полгода неприязнь короля к молодой жене превратилась в настоящую ненависть. На беду королевы не удалось достичь и политической цели этого брака: киевский князь окончательно рассорился со своим венгерским зятем, начав против него военные действия. Последней каплей для Кальмана стала беременность жены, ибо он вовсе не хотел иметь от нее детей.

Король заявил, что он не имеет никакого отношения к ребенку, которого носила королева. И хотя иных подозреваемых в отцовстве не нашлось, это не помешало Кальману с позором отослать Евфимию в Киев.

Разгневанный князь Владимир Мономах в отместку за нанесенное ему и его дочери оскорбление разорил порубежные венгерские земли, но больше он ничем, к своему сожалению, не сумел досадить нечестному зятю. ностить е, А в 1116 увечный король на радость тестю скончался.

За год до смерти Кальмана его жена родила в Киеве сына, которого назвали Борисом. Десять лет мальчик рос при дворе своего деда, князя Владимира Всеволодовича Мономаха, а когда того не стало, заботу о племяннике взял на себя брат Евфимии, киевский князь Мстислав Владимирович, прозванный Великим.

Борис сызмальства отличался упорством и терпением. Любое дело мальчик доводил до конца, чего бы ему это не стоило: объезжал ли он строптивого жеребца, дрался ли с сильным противником, овладевал ли каким-нибудь мастерством.

– Жаль, что ты, Бориска, не мой наследник, – частенько говаривал внуку Владимир Мономах. – Как князю тебе цены не было бы. Ты своим упрямством горы сворачивал бы.

Обучался Борис, как и любой княжеский отпрыск, владению оружием, верховой езде и различным наукам. У него обнаружились большие способности к чужим языкам, благодаря чему он в шестнадцать лет свободно говорил по-польски, по-половецки и по-валашски1, знал латынь, читал и писал по-гречески, более ли менее понимал бывавших в Киеве германцев и скандинавов. Но с особым прилежанием Борис осваивал трудный венгерский язык, в чем ему помогал некий Матвей Угрин23, которого звали прежде Матьяшем, и который верой и правдой служил королю Кальману, пока тот не обидел свою вторую жену. Матвей проникся таким сочувствием к оскорбленной королеве, что уехал вслед за ней в Киев.

Пока Борис мужал и набирался знаний, Венгерским королевством правил его единокровный брат, Иштван II. Из любимого сына Кальмана вышел бездарный король, которого неудачи преследовали повсюду: в политике, ратном деле, взаимоотношениях с подданными, семейной жизни. Потомством Иштван так и не обзавелся, хотя дважды был женат, поэтому со временем встал вопрос о наследнике престола. Кроме Бориса, чьи права король отказывался признать (не мог же он уличить во лжи своего отца), существовал еще один потомок Арпада4 по имени Бела – слепой и обязанный своей слепотой королю Кальману.

Когда-то давно – задолго до рождения Бориса, – Венгерским королевством правил славный король Ласло I5. Не имея сыновей, он должен был выбрать себе в приемники одного из двух племянников, и выбор его пал на младшего, полного сил Алмоша, а не на старшего, увечного Кальмана. Однако калека сумел-таки, вопреки воле покойного дяди, получить королевский венец, с чем его брат не желал соглашаться. Долгая борьба между братьями закончилась тем, что Кальман, взяв Алмоша в плен, велел его ослепить. Заодно был ослеплен и Бела – ни в чем не повинный маленький сын неудачливого претендента на венгерский престол.

Иштван II держал слепого двоюродного брата в заточении, пока остро не встал вопрос о наследнике власти. Бела был освобожден, его объявили будущим королем, и ему даже нашли невесту – дочь сербского жупана6 Уроха, Елену, получившую в Венгрии имя «Илона». Молодые обвенчались, а спустя год у них родился первенец – Гёза.

Иштван II скончался в 1131 году, дожив только до тридцати лет. Едва успели его схоронить, как кое-кто из венгерских сановников предложил призвать на престол младшего сына короля Кальмана. Доводы сторонников киевского претендента были таковы: во-первых, для слепца власть – слишком тяжелая ноша; во-вторых, почти все свидетели изгнания королевы Евфимии не сомневались в ее невиновности, поэтому Борис достоин надеть корону. Однако самые влиятельные вельможи и иерархи церкви отдали предпочтение Беле – в расчете на то, что им будет легко управлять.

Едва слепой король занял трон, как он принялся яростно мстить за свои прежние унижения, казня одного за другим приближенных Кальмана и Иштвана II. Многим знатным вельможам пришлось пожалеть о собственном выборе, но было уже поздно что-либо исправить.

А на Руси тем временем умер князь Мстислав Владимирович Великий. Как только его не стало, разгорелась борьба за Киев между переславльским князем Ярополком Владимировичем и сыновьями покойного князя Олега Святославовича7. Семнадцатилетний Борис не пожелал участвовать в этих распрях, а счел, что для него настала пора добывать венгерскую корону. Он отправился в Польшу, чтобы заручиться поддержкой тамошнего правителя, князя Болеслава Кривоустого, имевшего немало претензий к Беле Слепцу.

Вначале обстоятельства складывались в пользу юного претендента на венгерский трон: польский князь заключил с ним договор и начал военные действия. Но йв битве при Шайо поляки потерпели поражение, да к тому же еще и союзник Белы, чешский князь Себеслав, совершил нападение на Силизию. Пришлось Болеславу Кривоустому согласиться на мир с венгерским королем и отказать его сопернику в помощи.

Борис вернулся в Киев, где вот уже несколько лет правил его дядя, Ярополк Владимирович. Поскольку киевский князь все больше сближался с Белой Слепцом, он встретил племянника неласково. Борису велено было немедленно убираться прочь, но ему пришлось задержаться с отъездом потому, что тяжело заболела его мать. Когда же несчастная королева Евфимия тихо скончалась, Борис перебрался ненадолго в Туров, где княжил еще один его дядя, Вячеслав Владимирович, а затем отправился в Перемышль, к князю Владимирку Володарьевичу, женатому на одной из двух дочерей короля Кальмана от брака с Филицией.

Перемышльское княжество граничило с Венгерским королевством и Польшей. Отношения соседей были неровными и менялись в зависимости от обстоятельств князя Владимирко: так, воюя со своим братом Ростиславом за Перемышль, он охотно дружил и с венграми, и с поляками, а когда Ростислава Володарьевича не стало, прежняя дружба сразу закончилась, и Владимирко Володарьевич начал без зазрения совести нападать на владения своих недавних союзников.

Хотя о перемышльском князе ходила дурная слава, как о человеке коварном и бессовестном, Борис все же на него рассчитывал.

«Не больно-то у меня велик выбор, а князь Владимирко как-никак враждует с Белой Слепцом».

Владимирко Володарьевич принял Бориса по-родственному, но когда гость завел речь о том, зачем, собственно, он прибыл, князь принялся жаловаться на свои беды. Помощь Борису была обещана, но лишь в том случае, если он найдет себе еще покровителей.

– Я тебе подмогну, непременно подмогну, – говорил Владимирко Володарьевич. – Но вдвоем нам не справиться, а коли ударить по Слепцу с двух али с трех сторон, он вряд ли устоит, и ты тогда сядешь на угорский стол.

– Где же мне сыскать себе еще поборников8, – озадачился Борис.

– Ты подумай, а покуда можешь у меня пожить.

Борис остался в Перемышле, чтобы передохнуть, однако спокойного отдыха у него не получилось, потому что Владимирко Володарьевич постоянно что-то затевал и во что-то ввязывался. Самой большой авантюрой перемышльского князя стала его попытка отнять владения у своего двоюродного брата, теребовльского князя Ивана Васильковича, за которого вступился киевский князь Всеволод Ольгович (Ярополк Владимирович уже умер), заставивший не в меру разошедшегося князя Владимирко заплатить обиженному родственнику тысячу двести гривен серебром.

– Не пойдет впрок сие серебро теребовльскому князю! – изрек Владимирко Володарьевич.

Сказал и, как говориться, словно в воду глядел: Иван Василькович преставился, и то, что перемышльский князь пытался взять силой, отошло ему по праву наследования, ибо ни детей, ни родных братьев покойный не имел. Объединив под своим началом оба княжества, Владимирко Володарьевич сделал своей резиденцией Галич, и его владения стали называться Галицким княжеством.

Как раз в то время, когда Владимирко Володарьевич обосновывался на новом месте, Венгрия опять лишилась короля. Почти сразу после похорон Белы Слепца королева Илона и ее брат Белуш короновали одиннадцатилетнего Гёзу, чтобы выбить почву из-под ног сторонников сына короля Кальмана.

Борис не собирался сдаваться. Он двинулся в Польшу в надежде договориться с сыновьями скончавшегося несколько лет назад Болеслава Кривоустовго. Но, увы, у польских князей было слишком много внутренних проблем, чтобы они захотели вмешаться в дела соседей. Покойный Болеслав Кривоустый поделил земли между своими пятью наследниками, отдав главенство и титул князя-принцепса старшему из них, Владиславу. И, как это часто бывало, следствием такого решения стала междоусобица. На Владислава ополчились его единокровные братья, которыми руководила их мать, урожденная немецкая графиня Саламея фон Берг-Шелкинген (матерью Владислава была дочь киевского князя Святополка Изяславовича), а центром противоборства князю-принцепсу стала резиденция старшего сына Саламеи, правителя Мазовии9 Болеслава Кудрявого – расположенный на правом берегу реки Вислы город Плоцк, куда и прибыл Борис.

Болеслав Кудрявый хорошо принял гостя, но помощи не обещал, ибо обстановка в Польше накалялась. Назревал конфликт, в стороне от которого были лишь двое самых младших сыновей Болеслава Кривоустого – Генрих, которому исполнилось четырнадцать лет и десятилетний Казимир. Оба юных князя жили у Болеслава Кудрявого, но Генрих должен был в недалеком будущем перебраться в завещанный ему отцом Сандомир10.

Генрих Сандомирский был одержим рыцарством. Он мог часами говорить взахлеб на свою любимую тему и радовался тому, что нашел в Борисе терпеливого слушателя. После пяти дней такого общения Генрих возжелал посвятить гостя в рыцари и получил на это согласие. Посвящение было проведено со всей возможной торжественностью, а в заключение обряда князь Сандомирский нарек новопосвященного «рыцарем Конрадом» и преподнес ему в дар серебряные шпоры.

Оставаться долго в Мазовии не имело смысла, и Борис, покинув гостеприимного Болеслава Кудрявого, отправился в Священную Римскую империю, где нашел себе союзника в лице австрийского маркграфа Генриха Язомирготта и узнал, что еще может заручиться поддержкой нового чешского князя Владислава. Проведя с обоими правителями успешные переговоры, Борис получил от них деньги и начал собирать наемное войско. Когда подготовка к походу была в самом разгаре, откуда-то появилось известие о том, что недавно ставший киевским князем Изяслав Мстиславович – сын покойного Мстислава Владимировича Великого – заключил союзный договор с венгерским королем Гёзой, отдав за него замуж свою единокровную сестру Евфросинию.

«Значит, братец Изяслав стал моим врагом», – с сожалением подумал Борис.

Собрав войско, он вторгся в Венгрию, где у него сразу нашлись сторонники – обиженные вельможи, недовольные дворяне и простые люди, рассчитывающие на то, что при новом правителе жизнь улучшится. После взятия сыном короля Кальмана крепости Пожони11 против него выступил семнадцатилетний король Гёза. Борис готовился к битве, однако дело решилось не оружием, а хитростью и деньгами: немецкие наемники за обещанное Гёзой золото изменили тому, кому обещали служить, и сдали без боя Пожонь. Борис успел бежать из крепости вместе с двумя своими верными слугами – старым воином Векшей и уже упомянутым Матвеем Угрином; они несколько месяцев скрывались у одного знатного венгра, чей отец пятнадцать лет назад был казнен по повелению короля Белы Слепца, надеясь покинуть Венгерское королевство, когда уляжется шум.

А тем временем в Западной Европе происходили события, не имевшие, казалось бы, никакого отношения к сыну короля Кальмана, но тем не менее повлиявшие на его дальнейшую судьбу.

Еще в конце XI века тысячи христиан, как имущих, так и неимущих, нашив на свои одежды красные кресты, двинулись отвоевывать Святую землю у магометан. Крестоносцам сопутствовала удача: летом 1099 года им покорился Иерусалим, и вскоре на Востоке возникли христианские государства – королевство Иерусалимское, княжество Антиохийское, графство Триполийское и графство Эдесское. Но в 1144 году Эдесса была взята турецким эмиром Зенги, на чем Эдесское графство прекратила свое существование. Узнав об этом французский король Людовик VII пожелал отправиться в так называемое «заморское паломничество»12. Короля поддержал авторитетный священнослужитель, аббат Бернар Клервоский, под чьим влиянием тысячи людей захотели стать крестоносцами. Развившему активность аббату удалось привлечь на свою сторону германского короля Конрада III Гогенштауфена, прежде даже не помышлявшего о походе в Святую землю. И вот летом 1147 года два огромных христианских войска отправилось на Восток тем же путем, каким полвека назад двигались первые крестоносцы. Германский король двигался первым, его французский союзник следовал за ним.

Когда Борис узнал о том, что крестоносцы вступили в пределы Венгерского королевства, он прибодрился.

«С немцами али франками я с ними смогу не токмо из Угорского королевства уйти, а и до Царьграда13 благополучно добраться».

Борис знал о том, что Гёза за свое короткое правление успел нажить себе врага в лице византийского императора Мануила, ибо последнему стало известно о намерениях молодого венгерского короля присоединить к доставшимся ему от предшественников владениям Сербию, находившуюся под протекторатом Византии. Такие планы не могли не вызвать в Константинополе недовольства, которое сын короля Кальмана мог обернуть в свою пользу.

«Коли я сумею столковаться с Мануилом, мы с ним изгоним Гёзу», – часто мечтал Борис.

Однако из-за того, что его старательно искали, ему долго не удавалось покинуть свое укрытие. Когда же активность поиска ослабла, германские крестоносцы были уже далеко.

Французы во главе с королем Людовиком VII прибыли через месяц после того, как ушли их союзники, и, навестив в Секешфехерваре14 венгерскую королевскую чету, двинулись по направлению к Византийской империи. Как только об этом узнали в замке, где скрывался Борис, он и его слуги поспешили за французскими крестоносцами вдогонку.

Глава 1

Рыцарь Конрад из Мазовии

Был конец лета. Изнуряющая жара сменилось мягкой, теплой, сухой погодой. Крестьяне трудились в поте лица на полях, отрываясь иногда от работы, чтобы устало и равнодушно глянуть вслед проезжающим мимо них путникам. Столь же безучастно люди смотрели на Бориса и его слуг в придорожных харчевнях. Рыцарь в сопровождении двух ратников не вызывал никаких подозрений. Никто не удивлялся ни славянскому акценту Бориса, ни незнанию Векшей венгерского языка, ибо в Венгерском королевстве славян было едва ли не больше, чем венгров. Путники называли себя уроженцами города Унгвара15, расположенного вблизи границы с Галицким княжеством, и этому верили. Нигде не велись разговоры ни о сыне короля Кальмана, ни о его нападении на крепость Пожонь, как будто все уже успели забыть о недавних событиях. Однако Борис все-таки объезжал стороной крупные населенные пункты и аббатства. С ночлегом, впрочем, у путников не было проблем, так как венгры за два века оседлой жизни не избавились до конца от привычек кочевников, и многие сельские жители переселялись на лето в шатры. Борис, Векша и Матвей Угрин не раз останавливались в таких летних жилищах крестьян.

Однажды уже в Далмации16 путники двигались по узкой дороге через лес. Крестоносцы были где-то недалеко, но их предстояло еще отыскать.

– Не заплутать бы нам, – ворчал Векша. – Места здесь глухие, людей не видно. Туда ли, куда, надобно, мы держим путь?

– Туда, – буркнул Угрин.

– А ты отколь знаешь?

– Оттоль, что, в отличие от тебя, соображение имею.

– Никогда не было у тебя соображения, а тут вдруг явилось.

Борис про себя усмехнулся. Его слуги очень сдружились за годы совместных скитаний, что не мешало им без конца ссориться. Они походили на семью, в которой муж и жена постоянно выясняют отношения, но при этом не могут жить друг без друга. Обоим спутникам Бориса перевалило уже за пятьдесят лет, однако они были крепкими и выносливыми на зависть многим молодым мужчинам. Если требовалось, то Матвей и Векша долго не ели и не пили, сутками не сходили с седла, переносили любые трудности. А в сражениях каждый из них стоил троих воинов.

Высокий и поджарый Матвей рано поседел, однако его смуглое, с правильными чертами и большими карими глазами лицо даже на шестом десятке лет оставалось красивым. Хотя Угрин разбил сердца многим девицам и вдовам, он ни с одной из них и не пошел под венец, предпочтя семейному счастью беззаветное служение королеве Евфимии и ее сыну.

У Векши екши абыло широкое курносое лицо с голубыми, хитро прищуренными глазами, светлыми мохнатыми бровями и большим количеством морщин. Он лишился почти всех своих волос, а его огромную плешь прикрывал старый, выкованный еще в Киеве шлем. Будучи невысокого роста, Векша обладал недюжинной силой. Он, в отличие от своего почти всегда серьезного друга, любил пошутить, побалагурить, рассказать какую-нибудь веселую байку. Когда-то в молодости Векша был женат, но рано овдовел и с тех пор полностью отдался службе – вначале князю Владимиру Всеволодовичу Мономаху, а затем, по повелению Мономаха, его внуку Борису.

Внезапно путники услышали громкие крики, сопровождаемые лязгом и звоном металла.

– Кажись, где-то сеча, – заметил Векша.

Борис молча направил коня туда, откуда доносился шум битвы, а старые воины последовали за ним. Вылетев на поляну, они увидели, как двое мужчин в кольчугах, шлемах и нагрудниках с красными крестами отбиваются от пятерых молодцов разбойничьего вида. Едва Борис вынул меч, разбойники дружно бросились в чащу. Затрещали ветки, шумно зашелестели листья.

– Псы смердящие! – презрительно ругнулся Векша. – Храбры лишь впятером супротив двоих!

Румяный юноша вложил меч в ножны и учтиво поблагодарил своих спасителей на языке, очень похожем на разговорную латынь. Молодой человек явно принадлежал рыцарскому сословию. На нем были начищенный до блеска шлем-шишак, длинная кольчуга, широкий плащ и поножи (латы и шлемы с забралами вошли в обиход лет через сто после описываемых здесь событий) – все добротное, но простое. Зато мускулистый, сивой в яблоках масти красавец-конь, похоже, обошелся своему хозяину недешево. В правой руке юноша держал длинный меч, а в левой – треугольный щит.

Рыцаря сопровождал коренастый ратник лет тридцати пяти, с карими глазами, перебитым носом, пышными усами и лукавым взглядом. Он привычно помахивал боевой секирой.

Французский язык ведет начало от латыни, некоторую лепту внесли в его формирование так же еще германские и скандинавские племена. Поэтому никогда прежде не общавшемуся с французами Борису хватило его языковых знаний, чтобы понять рыцаря, когда тот к нему обратился. Молодой человек сказал:

– Я рыцарь Ги де Винь, вассал графа Суассонского, следую за своим сюзереном и нашим благочестивым королем Людовиком в Святую землю – защищать христианские святыни от неверных.

Борис заранее принял решение никому не называть своего настоящего имени, хотя бы до той поры, пока он не покинет Венгерское королевство.

– А я рыцарь Конрад из Мазовии, – представился он. – Желаю вступить в ваше воинство и надеюсь, что христолюбивый король Людовик примет меня к себе.

Де Винь немного смутился. Этот достойный человек, так вовремя появившийся из леса, спас юношу, не только от смерти, а еще и, что более важно, от бесчестия: ведь для рыцаря нет более бесславного конца, чем гибель от рук разбойников. Однако теперь спасенный должен был рекомендовать своего спасителя королю. А кто знает, действительно ли рыцарь Конрад – тот, за кого себя выдает? Впрочем, судя по его виду, манере держаться и слугам, он не лжет о своем происхождении.

Юноша доброжелательно улыбнулся.

– Думаю, что король Людовик, храни его Господь, не откажется от меча храброго рыцаря. А я поручусь за мессира Конрада.

Борис кивком позвал своих слуг, а де Винь окликнул коренастого ратника. Впятером они двинулись на юг.

– А как вы здесь оказались? – осведомился Борис.

– Наш добрый король послал меня в ближайшее аббатство – заказать молебен.

– Что ж ты не взял побольше людей?

– Решил, что хватит одного Жиро и ошибся.

– Nemo omnia potest scire17, – изрек Борис.

Де Виня вновь охватили сомнения. Тогда дворяне не изучали классическую латынь. Правда, сам де Винь знал этот язык, но лишь потому что, будучи младшим из двух сыновей, готовился стать священником. Отец отдал его в аббатство Сен-Жень, где он пробыл два года послушником. Потом внезапно скончался старший брат Ги. Отец забрал сына, ставшего единственным наследником благородного рода де Виней, из аббатства и отдал в пажи18 своему сюзерену, графу Суассонскому. Юноша принялся старательно обучаться всему, что необходимо знать и уметь рыцарю. За короткий период времени он достиг немалых успехов, но при этом у него никак не получалось выкинуть из головы латынь, вложенную туда монахами аббатства Сен-Жень. Де Винь надолго запомнил, как над ним смеялись его товарищи, когда он, забывшись, употреблял в разговоре латинские изречения.

«Возможно, рыцаря Конрада тоже готовили к духовному сану», – предположил де Винь.

Он принялся рассказывать чужеземцу о том, с какой печалью французское рыцарство восприняло весть о взятии сарацинами далекой Эдессы, и как папа Евгений III призвал всех, кому дорого имя Христа к походу, а аббат Бернар из Клерво произнес в Везеле19 пламенную проповедь.

– Призыв благочестивого аббата был услышан, – вдохновенно говорил Ги. – Король Людовик первым взял из рук Бернара крест20 и поклялся, не щадить себя, защищая Гроб Спасителя. Примеру короля последовали многие знатные мужи. Да, что там мужи! Сама наша славная королева, Алиенора, пожелала разделить с мужем все тяготы странствия! А вслед за ней приняли кресты и другие дамы!

– Франки берут на войну жен? – удивился Борис.

– Обычно нет. Иное дело – защита христианских святынь.

– По мне, женщины на любой войне – помеха. Это дикие кочевники возят повсюду с собой жен и детей, а христианкам лучше оставаться дома и молиться за воинов.

В глубине души де Винь был согласен со своим новым знакомым, однако нельзя было позволять чужаку отзываться с пренебрежением о французских дамах и рыцарях.

– Мессир Конрад неправ, – принялся спорить молодой человек. – Рыцарю полагается приклонить колено перед дамами, пожелавшими сменить покой замков на тяготы пути по стезе Господней. А сравнивать добрых христианок с грязными язычницами оскорбительно.

«На кой ляд я сунулся со своей правдой в чужой удел», – подосадовал на себя Борис и сказал примирительно:

– Прости, если я обидел тебя. У меня вовсе не было намерения оскорбить вашу королеву и прочих франкских жен.

Смягчившись, де Винь откровенно признался:

– Честно признаться, мне самому кажется, что дамы зря решились на заморское паломничество. Такие прекрасные Божьи создания, как королева Алиенора и Агнесса де Тюренн, не должны рисковать собой…

Юноша прервался и покраснел, поняв, что ненароком выдал постороннему человеку имя своей тайной дамы сердца. Но Борис не обратил внимание на нечаянное признание своего собеседника.

Солнце начало клониться к закату, когда оба рыцаря и их слуги добрались до лагеря крестоносцев. В лощине было множество шатров, а вокруг них бродили воины в таких же, как на де Вине и Жиро, нагрудниках с красными крестами. Горели костры, и воздух был наполнен запахами готовящейся еды.

– Кажись, мы поспели вовремя, – обрадовался Векша. – Вот-вот начнется вечерняя трапеза.

– Пожелают ли нас еще накормить? – засомневался Угрин.

Король беседовал в своем шатре с епископами Аррасским и Лангрским. Людовик переживал из-за того, что в походе ему не всегда удается соблюдать посты. Святые отцы успокаивали его: мол, по воле Господа даются послабления в посте всем путешествующим, и уж тем более святым паломникам. Разговор короля с духовными особами был прерван появлением де Виня.

– Ну что, де Винь, ты заказал молебен? – спросил Людовик.

Юноша учтиво склонил голову.

– Да, сир! Я заказал от имени вашего величества молебен в аббатстве, а на обратном пути встретил в лесу благородного рыцаря, изъявившего желание следовать вместе с нами в Палестину.

Юноша рассказал о том, как он познакомился с рыцарем Конрадом из Мазовии.

Людовик наморщил лоб.

– Мазовия? Я никак не вспомню, где она находится.

Он посмотрел на святых отцов, но те тоже ничего не знали о месторасположении Мазовии.

– Спросим об этом самого рыцаря, – заключил король. – Позови его ко мне, де Винь.

Когда чужеземец, вошел в шатер, король сразу заметил, что у него манеры человека, знакомого с придворной жизнью.

«Он вовсе не мужлан», – удивился Людовик, ожидавший увидеть грубого дикаря.

Рыцарь из Мазовии был рослым и неплохо сложенным мужчиной. Разглядывая его загорелое лицо, с высоким лбом, грустными карими глазами, прямым носом, немного впалыми щеками и аккуратно подровненной русой бородкой, король не мог избавиться от мысли, что этот человек ему кого-то напоминает.

Борис тем временем тоже присматривался к сидящему в кресле королю. Людовик был невысок и, несмотря на свою относительную молодость (ему исполнилось двадцать семь лет), довольно тучен. Его бритое лицо показалось Борису не очень мужественным: вялые черты, мягкий взгляд синих глаз, приятная, но слащавая улыбка – все это как-то не вязалось с образом полководца.

– Кто ты? – спросил король.

– Я рыцарь Конрад из Мазовии, – коротко представился гость.

Поскольку Людовику не хотелось прослыть невеждой, он не стал признаваться в незнании местонахождения Мазовии.

– Я тут со святыми отцами поспорил, где находится Мазовия.

– Это польское княжество, – пояснил Борис.

– Вы слышали? – торжествующе обратился Людовик к епископам. – Значит, я был прав!

– Да! Да! – не моргнув глазом, подтвердил епископ Аррсский. – Ваше величество утверждало, что Мазовия – польское княжество.

Окинув рыцаря подозрительным взглядом, епископ Лангрский спросил:

– А христианство там принято не от Константинополя?

– Нет, от Рима, – ответил Борис.

– Надо же! – восхитился король. – В такой дали от нас есть и истинное христианство, и рыцарство!

Польша казалась ему более далекой и дикой страной, чем Палестина.

– Да, рыцарство в Польше есть, – подтвердил Борис. – Меня посвятил в рыцари младший брат мазовецкого князя, Генрих Сандомирский.

– Надо же! – повторил Людовик и добавил с улыбкой: – Что же, я рад, что у нас стало на одного благородного рыцаря больше. Так как здесь нет твоего сюзерена, ты будешь состоять при мне.

Борис поклонился.

– Я благодарен королю за оказанную мне честь.

– А на каком языке ты со мной говоришь? – поинтересовался король. – Я почти все понимаю.

Борис говорил на помеси латыни и валашского языка, включая в речь французские слова, которые остались у него в памяти от недолгого общения с де Винем.

– На этом языке говорит один известный мне народ, – не стал он вдаваться в объяснения.

– Надо же! – опять удивился Людовик.

– Очень похоже на латынь, – заметил епископ Арраский.

– Теперь я жду от тебя клятвы, – неожиданно сказал король, обращаясь к рыцарю. – Ты должен пообещать именем Господа нашего Иисуса, что будешь идти по стезе Господней, пока хватит сил.

Борис замялся. В его планы не входило воевать за Святую землю, он хотел лишь с помощью крестоносцев добраться до столицы Византийской империи. Но признаться в этом Борис мог лишь, назвав свое настоящее имя. Но неизвестно, как французский король к этому отнесется.

– Что с тобой? – удивился Людовик, видя замешательство рыцаря.

Борису ничего другого не оставалось, как опуститься на одно колено и произнести клятву. Когда он выпрямился, король обратился к стоящему за спинкой кресла слуге:

– Позови ко мне Жильбера!

Немного погодя, вошел пожилой воин с лицом изборожденным шрамами и морщинами.

– Мой король звал меня? – спросил он глухим басом.

– Да, Жильбер! – подтвердил Людовик. – Позаботься о благородном рыцаре. Он прибыл издалека: пусть хорошо поест и отдохнет.

– Как угодно моему королю, – отозвался Жильбер.

– Рыцарю Конраду надо нашить крест на одежду, – вмешался епископ Лангрский.

– Будет ему крест, – пообещал Жильбер.

– Со мной двое слуг, – вставил Борис.

– Они тоже получат кресты.

Когда Борис уже собирался покинуть шатер, король задумчиво проговорил:

– Я никогда прежде не видел тебя, рыцарь Конрад, но ты кого-то мне напоминаешь.

«Должно быть, моего племянника, короля Гёзу», – подумал Борис, а вслух спросил:

– Так я пойду?

– Ступай! – разрешил Людовик.

Борису и его слугам нашлось место в центре лагеря. Шатер у них был, а об остальном позаботился Жильбер. Еще до наступления сумерек новые крестоносцы получили все необходимое, в том числе и нагрудники с красными крестами.

Пока Угрин ставил шатер, Векша быстро соорудил костер, зажег огонь и начал варить похлебку.

– Вот и спаслись мы от казни, – бормотал Векша, помешивая в котелке. – Теперь нам ничего не грозит…

Угрин прервал его:

– Пируй, когда пришла пора пировать, а у тебя пир горой прежде времени.

– А ты и в радости сыщешь чему опечалиться, – парировал Векша.

– Довольно вам собачиться! – лениво прикрикнул на них Борис.

Он думал о том, как ему поступить после клятвы, произнесенной в присутствии французского короля и епископов. Клятвопреступление не было тогда редкостью даже в среде тех, кому полагалось дорожить своей честью, о чем Борис знал отнюдь не понаслышке. Однако сам он никогда не нарушал своего слова.

«Коли я именем Господа нашего клялся, то должен пойти с Христовым воинством в Святую землю, иначе не знать мне в жизни счастья. Ну, так быть по сему».

Векше и Угрину он пока не сообщал о своем решении.

После сытной трапезы слуги сразу уснули, а Борису захотелось пройтись и осмотреться.

В лагере царила беспечная обстановка. Рыцари гуляли между шатрами или беседовали. Ратники спали, расположившись, кто на повозках, кто на земле. Делами занимались только крестьяне-обозники: они чистили коней, варили на кострах еду, что-то носили и укладывали.

Борис сразу же обратил внимание на то, что одни рыцари были чисто выбриты, а лица других украшали усы и бороды. Еще он обнаружил совершенно обособленную группу крестоносцев-бородачей: в белых, черных и бурых одеяниях. Эти не похожие ни на кого рыцари общались только друг с другом, а остальные воины почтительно их сторонились.

Неожиданно Борис получил тумак от синеглазого и чернокудрого красавчика лет около двадцати. Юноша усмехнулся, как бы давая всем понять, что он толкнул чужака вовсе не случайно. Но не успел Борис среагировать на выходку наглеца, как тому под ноги прыгнуло что-то яркое и разноцветное. Красавчик споткнулся и, забавно взмахнув руками, рухнул на землю.

Что-то яркое и разноцветное оказалось человечком в шутовском наряде, маленького роста, худым и очень подвижным.

– Де Шатильон споткнулся о дурака! – завопил шут, приплясывая. – Де Шатильон споткнулся о дурака!

Под общий хохот красавчик бросился на своего обидчика. Однако шут ловко увернулся от разъяренного рыцаря и убежал за шатер, откуда принялся строить рожи.

Собравшиеся зрители весело подбадривали взбешенного юнца:

– Лови шута, Рено!

– Побей его, побей!

Ярость мешала молодому человеку понять нелепость своего положения, и его погоня за шутом продолжалась до тех пор, пока не появился Жильбер.

– Что здесь за представление? – сердито спросил старый воин.

Рыцари со смехом рассказали ему о происшествии.

– Уймись, де Шатильон! – рявкнул Жильбер. – Не будь глупее королевского дурака!

Эти слова отрезвили спесивца, и он зашагал прочь, бормоча на ходу скверные ругательства. Шут проводил его неприличным жестом, а затем спросил у Бориса:

– Понравилось ли мессиру рыцарю, как я проучил наглого щенка?

Вместо ответа Борис осведомился:

– Кто он?

– Рено де Шатильон – младший сын графа Жьенского, – ответил шут с презрительной ухмылкой.

– А ты его не любишь?

– Да я его просто не выношу! – воскликнул шут и добавил к своим словам короткую песенку:

  • Пока что еще перед нами
  • Юнец со смазливым лицом,
  • Но рано иль поздно он станет
  • Законченным подлецом.

– А ко мне ты как относишься? – спросил Борис с усмешкой.

– С уважением, – серьезно ответил шут.

Борис внимательно, насколько позволяли сгустившиеся сумерки, рассмотрел своего собеседника. Все шуты, которых ему приходилось прежде видеть, были большеголовыми карликами с крохотными ручками и ножками, а дурак короля франков при малом росте имел нормальное телосложение.

– Как тебя зовут? – спросил Борис.

– Лупо.

– Грозное имя21. А я рыцарь Конрад.

Со стороны небольшой рощицы на краю лощины послышалась музыка.

– Наша неугомонная королева развлекается, – ухмыльнулся Лупо, поймав недоуменный взгляд своего собеседника.

– Вроде музыка слышна не оттуда, где стоит шатер короля.

Шут хихикнул:

– Людовик и Алиенора спят в разных шатрах. По мнению короля, нельзя на пути по стезе Господней предаваться плотским наслаждениям даже на супружеском ложе, а королева давно привыкла утолять свое вожделение и без мужа.

  • Зачем красавице супруг,
  • Когда полно мужчин вокруг?

– Ты хочешь сказать, что королева изменяет мужу? – спросил Борис без малейшего удивления.

– Изменяет, – подтвердил Лупо. – Да будет известно благородному чужеземцу, что наш король женился на герцогстве Аквитания и графстве Пуатье, взяв в приданое красавицу-жену и развесистые рога. Бедный Людовик давно смирился с участью рогоносца – он только требует от Алиеноры, чтобы она избегала громких скандалов и не рожала бастардов.

Борис вновь обратил внимание на собравшихся вокруг одного из костров пышнобородых крестоносцев в белых, черных и бурых одеждах.

– Кто они?

Лупо ответил шепотом:

– Это рыцари ордена Храма: то есть, тамплиеры.

– Храмовники, значит, – пробормотал по-русски Борис.

А Лупо продолжил:

– Орден Храма появился лет тридцать тому назад, в Святой земле, где и поныне находится его главные силы. Рыцарь, становясь тамплиером, дает монашеские обеты целомудрия, бедности и послушания, но в отличие от священника и монаха, он обязан еще владеть не только словом Божьим, но еще и оружием. От души советую мессиру Конраду не ссориться с рыцарями ордена Храма. Не поладить с королем безопаснее, чем разозлить тамплиеров.

– А кому они подвластны?

– Из смертных эти воины-монахи подчиняются в первый черед великому магистру своего ордена, во второй – папе римскому. Иных земных владык для них не существует.

– Как же они воюют, если никому не подчиняются? – удивился Борис.

Лупо пожал плечами.

– Мне еще не приходилось видеть, как тамплиеры воюют, но могу предположить, что в бою они подчиняются общему замыслу. По-другому нельзя воевать.

Страницы: 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

Взрослые легко меняют свою жизнь. Переезжают в другой город, устраиваются на новую работу. Они заран...
Книга про любовь, про секс и весёлую жизнь! И как соединить эти два понятия в одно, приятное чувство...
Час назад и день — газ до полика,Кони сильные, кони резвые,Бензобак пустой, счастья толика,Да и нет ...
Как жалок этот Мир, не зная схроны,Где можно от Любви оберегаться,И разум от предчувствия агонийНе с...
В новой книге опубликованы юмористические стихи и иронические четверостишья анекдотической направлен...
Не все стихи — о любви. Но любовь — это стихи! О красивой любви можно рассказывать только красивыми ...