Азалия Гривина Вера

Глава 1

Отверженные

Накануне Дня Всех Святых1 1000 года Нарбонна была, как обычно, разбужена звоном колокола храма Святого Павла. Под зыбкие, протяжные звуки горожане выбирались из своих жилищ – самые благочестивые отправлялись к ранней мессе, а кто надеялся успеть отмолить до Страшного суда свои грехи, предпочел службе в храме посещение расположенного недалеко от главного храма рынка.

Когда один из римских проконсулов основал в II веке от Рождества Христова крепость, положившую начало Нарбонне, он заботился лишь о том, как управлять из нее всей провинцией, для чего и возвел через реку Од огромный, многоарочный мост, чье изначальное значение было исключительно стратегическим. А с уходом римлян местное население быстро сообразило, что обустроенное чужаками место весьма удобно для торговли. На мосту и возле него возник огромный рынок, куда доставляли товары с юга и севера, запада и востока. Широкие арки были очень удобны для прохода морских судов, не говоря уже о речных суденышках и лодках. Товары свозились к пристани, от которой тянулись торговые ряды. Самые же лучшие и богатые лавки располагались на широком мосту.

Вот и в этот предпраздничный день, несмотря на довольно-таки прохладную погоду, рынок кипел и бурлил. Иноземные купцы – фризы2, евреи, арабы, венецианцы и амальфийцы3 – торговали, а жители города и окрестностей с любопытством разглядывали красивые вещи, принюхивались к пряностям и благовониям, трогали руками оружие. Кто-то решался на покупки, кто-то только приценивался, но большинство посетителей рынка были лишь праздными зеваками. В огромной толпе мелькали воины, монахи, слуги, мастеровые и крестьяне. Иногда появлялись придворные вельможи правителя Нарбонны, виконта Раймунда, или их разряженные жены. В то же самое время повсюду шныряли и те, кого называли подонками общества: воры пытались чего-нибудь стащить, продажные девицы завлекали мужчин. На небольшой площадке давали веселое представление бродячие артисты. Здоровенные надсмотрщики, щелкая плетьми, вели на веревке измученных рабов. Стоял оглушительный шум от криков людей, ржания лошадей, рева мулов, лая собак и прочих слышавшихся со всех сторон звуков.

Около полудня на мосту появились костлявая морщинистая старуха, которая, хоть и опиралась на толстую палку, тем ни менее держалась прямо и шагала уверенной поступью. Ее сопровождала очаровательная девушка лет шестнадцати. Одежда на них обеих была небогатой. Старуха не смотрела по сторонам, зато ее юная спутница вертела головой с явным желанием разглядеть товары в лавках.

– Ах, как много красивых вещей! – вырвалось у девушки

– Они не для нас, Азалия, – ворчливо откликнулась старуха.

– Да, бабушка, – смиренно согласилась Азалия.

Но она никак не могла избавиться от желания получить хотя бы самую маленькую долю того великолепия, которое грудами лежало в лавках на мосту.

«Мне это совсем и не надо, – принялась успокаивать себя девушка. – Я же скоро стану монахиней. Да и вряд ли меня способно что-либо украсить».

Азалия была к себе несправедлива: обладая тонкими чертами лица, бархатистыми темно-карими глазами, густыми цвета вороньего крыла волосами и угадывающейся под бесформенным холщевым платьем стройной фигуркой, она являла собой образец истинной красоты. Казалось бы такое совершенное создание Божье должно было вызвать у людей восхищение, однако на девушку многие смотрели со снисхождением, а некоторые даже и с откровенным презрением, словно видели перед собой убогого урода.

Старуху тоже не жаловали: с ней либо вообще не здоровались, либо здоровались очень сухо. Лишь одна горожанка – немолодая, пухлая и неряшливая – добавила к своему приветствию несколько слов:

– Давненько, Жаветта, ты не появлялась в Нарбонне.

– С Пасхи, – сухо бросила старуха.

Она не была довольна вниманием неряшливой женщины и не пыталась этого скрыть. Но горожанка словно не замечала, что не нравится своей собеседнице.

– Уже более полугода прошло, – сказала женщина.

– Да, Аманда, – подтвердила Жаветта.

– Чего же тебе сегодня понадобилось в городе? Хочешь что-нибудь купить?

«Она ведет себя так, будто меня здесь нет», – отметила с обидой Азалия.

– Нам нужен кусок греческой ткани, – сообщила Жаветта.

Аманду удивило такое расточительство.

– Вы что, разбогатели? – воскликнула она.

– Нет, нет! – принялась оправдываться Жаветта – Откуда у нас богатство? Хвала Господу, что мы хоть что-то имеем, и нам удалось наскрести несколько монет на подарок обители Сенте-Мари.

– Роскошный подарок! – продолжала удивляться Аманда. – К чему такая щедрость, если ваши дела, как ты утверждаешь, плохи?

– Азалия в скором времени примет постриг в Сенте-Мари, – ответила старуха.

Ее собеседница обратила, наконец внимание на девушку. Окинув Азалию уничижительным взглядом, Аманда сказала:

– Значит, твоя внучка, Жаветта, скоро станет Христовой невестой? Ну, что же, святая обитель самое подходящее для нее место. Ей ведь на Страшном суде придется держать ответ не только за себя, а еще и за своих родителей-грешников. Может быть, Всевышний проявит милость к монахине?

Азалия вздрогнула, как от пощечины, а ее бабушка холодно посоветовала Аманде:

– Ты, чем о чужих грехах рассуждать, за себя перед Богом покайся, ибо ты тоже на Страшный суд попадешь. Общая участь не минует и твоих сыновей, а они, честно сказать, отнюдь не ангелы

– Вот, значит, ты как заговорила! – возмутилась горожанка. – Да наши грехи не идут ни в какое сравнение с вашими! Это твоего сына и твою сноху повесили за их преступления! Это на вашей семье несмываемый позор! А я вас еще пожалела!..

Жаветта раздраженно прервала ее:

– Будто бы я, Аманда, не знаю тебя, известную в Нарбонне сплетницу! Ты на нас свое внимание обратила лишь затем, чтобы потом было о ком поболтать соседками и кому перемыть косточки!

Аманда взъярилась: под одобрительные возгласы находящихся поблизости горожан она принялась громко браниться, посылая на головы старухи и девушки самые скверные проклятия. Выкрикнув напоследок пожелание вечных адских мук, пышущая гневом женщина удалилась.

– Молодец, Аманда! – громко хмыкнул рыхлый толстяк. – Проучила гордячек!

«За что нам все это?» – горестно подумала Азалия.

Бабушка ласково погладила ее по голове.

– Смирись, милая! Тебе недолго осталось терпеть: людская злоба не проникает за стены святой обители.

– Да, не проникает, – эхом отозвалась внучка.

По-прежнему сопровождаемые косыми взглядами старуха и девушка дошли до лавки с тканями, где купили кусок греческого шелка бирюзового цвета. Пока Жаветта расплачивалась с продавцом, Азалия жадно разглядывала дорогие материи – шелк, атлас, и тафту, и камку. От ярких расцветок и блеска шитья даже в глазах рябило.

– Пойдем, Азалия! – позвала внучку Жаветта.

Едва они покинули лавку, как на Азалию засмотрелся парень в соломенной шляпе. Он буквально пожирал ее глазами, отчего она покраснела и опустила глаза. Девушка чувствовала себя не только смущенной, а еще и весьма озадаченной.

«У него глаза маленькие, нос большой, губы толстые. А мне он почему-то нравится. Может, это потому что на меня мало кто из чужих людей смотрит по-доброму».

Внезапно Азалия показалось, что кто-то толкнул ее в спину. Обернувшись, она наткнулась на тяжелый и полный ненависти взгляд, принадлежащий худому до измождения, крючконосому старику в изрядно поношенном плаще и сильно стоптанных коротких сапогах.

– О, Боже мой! Гарнье! – ужаснулась Жаветта. – Как некстати!..

– Разве тебе неведомо, кто она? – спросил старик скрипучим голосом у заглядевшегося на Азалию парня.

– Нет… – промямлил тот. – Я не здешний…

– Она дочь изменника и шлюхи! – громогласно возвестил Гарнье.

Молодого человека тут же, как ветром сдуло.

– Дочь изменника и шлюхи! – повторил старик.

Азалия вся сжалась, а Жаветта решительно встала на ее защиту:

– Уймись Гарнье! Не забывай, что в жилах моей внучки течет и твоя кровь!..

Не дав ей договорить, старик завопил во всю глотку:

– Неправда! Наша благородная кровь потомков первых графов Тулузы никогда не смешивалась с вашей поганой кровью! А твоя бесстыжая невестка вовсе не была мне дочерью! Сатана в моем облике соблазнил мою благочестивую жену, породив на свет Люцию! Твоя невестка была отродьем дьявола, и ее дочь – дьявольское семя!

– Замолчи, Гарнье! – набросилась на старика Жаветта. – Если тебе нет дела до дочери и внучки, не позорь хотя бы себя и свою жену!

Но Гарнье продолжал изрыгать проклятия:

– Пусть горят в аду и блудница Люция, и твой нечестивый сын Готье! Их надо было не повесить, а четвертовать! Нет, их надо было привести в Нарбонну и здесь сжечь на площади! А я любовался бы этой казнью!..

Поскольку в таком людном месте, как рынок, скандальные происшествия привлекают большое внимание, то всего за несколько минут вокруг Азалии, Жаветты и бушующего Гарнье собралась немалая толпа. Многие смеялись, тыча пальцами в старуху и ее побледневшую как полотно внучку, мальчишки свистели и улюлюкали. Кто-то бросил камень, угодивший Азалии в плечо.

– Ой! – болезненно вскрикнула девушка.

Жаветта погрозила мальчишкам палкой, что еще больше развеселило зевак. Собравшиеся люди реагировали на поступок старухи, как и на выступление бродячих комедиантов – хохотом и издевательскими шутками.

Азалия уже была готова упасть в обморок, когда послышался грубый окрик:

– А ну, пошли прочь, мерзавцы!

Голос принадлежал мужчине лет сорока-сорока пяти, подъехавшему к улюлюкающей толпе верхом на прекрасном мавританском жеребце вороной масти. На смуглом лице незнакомца застыло угрюмое выражение, его высокий лоб пересекала глубокая, как борозда, морщина, а подбородок обрамляла аккуратная черная бородка. Начищенный до блеска шлем, покрытая металлическими пластинками куртка, высокие сапоги и длинный с посеребренной рукоятью меч на поясе – все указывало на то, что этот человек был воином, причем не простым ратником.

Грозный окрик возымел действие: толпа быстро начала редеть. Даже неугомонные мальчишки разбежались. Но Гарнье все неистовствовал.

– Ты, Бертран, кажется, не понял, за кого заступаешься! – вскричал он. – Это дочь грешницы Люции, прижитая от негодяя Готье, гори они оба адским пламенем!

Незнакомец, названный Бертраном, помрачнев, бросил на Азалию острый, как клинок, взгляд, а затем направил коня к разбушевавшемуся старику. Дальше произошло то, что удивило всех, кто еще следил за событиями: Бертран, шепнул несколько слов Гарнье, и тот вдруг заковылял прочь, подволакивая правую ногу.

– Ишь, как старый грешник заторопился! – злорадно пробормотала Жаветта. – Будто ему зад подпалили.

Тем временем внимание Азалии привлек спутник заступившегося за нее и бабушку мужчины – молодой человек лет около двадцати пяти, весьма крепкого телосложения белокожий, светловолосый и голубоглазый. Люди с такой внешностью редко встречались в Нарбонне, где местные жители были смуглыми и темноволосыми.

«Наверное, он норманн», – предположила Азалия.

Норманнами в Европе называли скандинавов. На протяжении нескольких веков они совершали грабительские набеги, но со временем многие из них осели на землях своих прежних врагов – в частности и во Франции, где образовали герцогство Нормандия. И хотя норманны, обосновавшиеся вокруг города Руана, стали, по сути, нормандцами, исконные франки еще долго называли их по-старому.

К людям со скандинавской кровью Азалия испытывала неприязнь, потому что, когда она пыталась выяснить подробности страшной судьбы своих родителей, бабушка на все ее вопросы неизменно отвечала:

– Во всем виноват норманн Можер. Этот негодяй погубил нашу семью, и я не желаю о нем говорить.

Неудивительно, что, едва Азалия заподозрила молодого человека в норманнском происхождении, он стал ей неприятен. Она перевела взгляд на Бертрана, а тот как раз вновь посмотрел на нее в упор. Щеки девушки заалели.

– Проводи обеих дам до их повозки! – велел Бертран своему светловолосому спутнику и, развернув коня, уехал.

– Как твое имя? – осведомилась Жаветта у молодого человека.

– Меня зовут Вадимом, – сухо ответил тот.

Говорил он с заметным, но не очень сильным, акцентом.

– А кто твой господин? – поинтересовалась старуха.

– Он сам о себе расскажет, если, конечно, пожелает.

Поняв, что молодой человек не расположен к беседе, Жаветта прекратила расспросы.

– Мы идем, бабушка? – нетерпеливо осведомилась Азалия, которой хотелось поскорее покинуть неприятное место.

– Да, конечно, – ответила Жаветта.

Недалеко от моста их ждал в повозке Рубо – немолодой, молчаливый крестьянин, которой служил этой семье уже много лет.

– Едем домой, – обратилась к нему старуха.

Вадим, пожелав ей и Азалии счастливого пути, ускакал.

– Он должно быть хороший человек, – задумчиво сказала старуха, глядя вслед удаляющемуся по мосту всаднику.

– Возможно, – только и нашла, что ответить внучка.

Всю дорогу она думала о недавнем неприятном происшествии, причем вовсе не о мужчине пресекшем издевательства горожан над ней и бабушкой, а о самой травле, длящейся отнюдь не первый год.

«Почему бабушка и дядя молчат о нашей беде? Как бы не была страшна правда, я должна ее знать. Что бы там ни было, Бог не даст других родителей, и я буду чтить память батюшки и матушки, какой бы грех на них не лежал».

Рубо быстро довез своих хозяек до их усадьбы, находящейся в полутора лье от Нарбонны. Каменная ограда возведенная кем-то из предков Азалии, была высокой и все еще крепкой, но за ней царило запустение. Приземистый дом порядком обветшал, а многие из окружающих его хозяйственных построек, готовы была вот-вот развалиться. Двор тоже выглядел неухоженным.

Появление хозяек вызвало отклик у домашней живности: замычала в хлеву корова, закудахтали в курятнике куры, бросились с лаем к повозке два огромных лохматых пса. Азалия погладила собак, а старуха, напротив, сердито на них заворчала, на что псы не обратили никакого внимания, продолжая ластиться к девушке.

На крыльцо вышла крупная женщина с лицом, словно высеченным нерадивым каменотесом. Это была жена Рубо, Клодина, верно служившая, как и ее муж, своим хозяевам, несмотря ни на какие обстоятельства, более двадцати лет.

– Идите обедать! – позвала она.

Трапеза проходила в большой комнате, с которой когда-то начинался этот дом, и к которой пристраивалось все остальное. Стены здесь потемнели от времени, а низкий потолок покосился. В затянутое бычьим пузырем окно плохо проникал даже солнечный свет, а в такую пасмурную, как в этот день, погоду царил полумрак.

Клодина принесла и поставила на грубо сколоченный стол горшок с похлебкой, миски, деревянное блюдо с двумя лепешками и кувшин с сильно разбавленным вином. Прочитав молитву Жаветта и Азалия начали есть.

Обед прошел в полном молчании, но как только служанка собрала со стола посуду и ушла, Азалия тихо сказала:

– Странно, что я совсем не помню родителей, упокой их Господи.

– Тебе было тогда всего семь лет, когда они… скончались, – с состраданием произнесла Жаветта, запнувшись перед последним словом.

– Расскажи мне о них? – попросила Азалия.

– Но ты же знаешь… – недовольно начала бабушка.

Внучка с досадой прервала ее:

– Я знаю, что мой отец, он же твой сын, был комендантом крепости Мелён в Вандомском графстве, что его обвинили в измене и повесили, что матушку постигла та же участь, что кормилица Матюрина доставила меня к вам, что в Нарбонне презирают нашу семью с тех пор, как сюда дошли вести о позорной казни моих родителей…

– Добавь еще, что ни я, ни твой покойный дед, ни твой дядя не поверили в то, что Готье и Люции могли совершить преступления, в которых их обвинили. Твои родители, конечно же, оболганы.

– Тогда зачем эти тайны? Почему от меня все время что-то скрывают! Ни ты, ни дядюшка даже словом не обмолвились о моем деде Гарнье…

– Какой Гарнье тебе дед? – оборвала Жаветта внучку. – Он отрекся от дочери и проклял ее!

– Пожалуйста, бабушка, расскажи! – взмолилась Азалия. – Пока вы с дядей молчите, люди хулят моих родителей! И что я должна думать?

Жаветта была поражена настойчивостью своей всегда послушной внучки. Похоже, что Азалия, действительно, слишком устала от семейных тайн.

– Ладно, слушай! – сдалась старуха.

Глава 2

Печальная история любви

За сто лет до описываемых здесь событий молодой крестьянин по имени Готье спас от верной гибели сына тогдашнего виконта Нарбонны, за что получил в собственность маленький клочок земли, на котором разбил виноградник. Почва изначально была плохой, однако трудолюбие способно творить чудеса даже в самых невыгодных условиях. Годы работы привели к тому, что посаженная на, казалось бы, неплодородной земле лоза стала давать хорошие урожаи винограда, а вино из него было одним из лучших в виконстве. Благосостояние владельцев виноградника росло, чему многие в округе завидовали.

По сложившейся в этой семье традиции старший сын нарекался именем «Готье» и становился единственным наследником отца. Остальные сыновья, если таковые были, поступали на военную службу. Два поколения этот обычай не нарушался, пока дед Азалии, Жус, не стал хозяином виноградника и родовой усадьбы, потому что его старший брат умер в восьмилетнем возрасте. В остальном же судьба Жуса складывалась так же, как и у его отца и деда: женился он рано, и через год его жена, Жаветта, произвела на свет здорового младенца мужского пола, получившего традиционное имя «Готье». Из остальных же детей выжил один ребенок – мальчик по имени Тибо, который был таким слабым, что в семье почти смирились с его возможной смертью. Однако младший сын Жуса и Жаветы не только не умер, а значительно окреп, что заставило родители думать над его судьбой. Поскольку земельный надел доставался Готье, то Тибо полагалось пойти в ратники. Впрочем, он мог стать и монахом: благо, недалеко от усадьбы и виноградника появилась аббатство бенедиктинцев4 Сент-Ирией. Родители хотели, чтобы их сын надел сутану, о чем часто ему говорили. Он кивал им в ответ, как бы соглашаясь, но стоило ему увидеть воинов, у него загорались глаза.

– Не годишься ты в ратники – ворчал Жус. – Тебе Библия подойдет гораздо больше, чем меч.

Тибо с детства был спокойным, рассудительным и трудолюбивым. Готье тоже не страдал ленью, однако, если младший брат предпочитал говорить по делу и не особенно был склонен к веселью, то старший любил поболтать и посмеяться: тем ни менее ни отличия в характерах, ни семилетняя у них разница в возрасте не мешала им быть очень привязанными друг к другу.

Однажды Готье принялся доказывать родителям, что зря они заставляют Тибо идти в монахи: дескать, монастырская жизнь тоскливая, зато на ратной службе никогда не соскучишься.

– Я и сам не прочь стать воином, – заявил он.

– И зря, – неожиданно возразил ему младший брат. – Это я могу выбирать, а твоя судьба уже предначертана свыше.

Столь глубокомысленное высказывание десятилетнего мальчика несколько обескуражило его родных.

– Быть тебе монахом, Тибо, – изрек Жус. – С твоим умом ты, помяни мое слово поднимешься до аббата или даже до епископа.

Несмотря на некоторые разногласия между членами семьи, они продолжительное время не только не ссорились, но даже избегали серьезных споров, однако такая спокойная обстановка в усадьбе существовала, пока Готье не исполнилось восемнадцать лет, и он не полюбил пятнадцатилетнюю Люцию. Девушка была очень бедной, что, впрочем не являлось ее главным недостатком: Жус из любви к сыну согласился бы на невестку-бесприданницу, если бы она имела другого отца, а не Гарнье – потомок первого графа Тулузы, Фредоля5.

Во второй половине X века и начале XI века во Французском королевстве, называвшемся тогда королевством франков, формировалась новая знать – та самая, которой предстояло превратиться в опору новой королевской династии. Если в прежние правления, при Меровингах и Каролингах, титулы и земельные владения даровались исключительно королями, то при Капетингах набирало силу семейное наследственное право. Графы, маркизы, виконты укреплялись на своих местах, а многие неудачливые потомки их далеких предшественников оказывались порой в самом жалком положении.

Гарнье очень гордился своим происхождением, несмотря на то, что пребывал с женой и детьми в полной нищете. Не было в Нарбонне человека, который бы хоть раз не услышал от него: «Моим предком был сам граф Фредоль!» При этом Гарнье ничего не имел и служил виконту Нарбонны за сущие гроши, а когда охромел, лишился даже такой невыгодной службы.

Влюбленный Готье, поняв, что Люция отвечает ему взаимностью, сообщил родителям о своем намерении на ней жениться. Жуса и Жаветту новость не обрадовала, поскольку они встречались со спесивым отцом девушки и вовсе не жаждали с ним породниться. Даже одиннадцатилетний Тибо заметил, что с Гарнье можно найти общий язык. Однако Готье не желал прислушиваться к разумным доводам своих близких.

– Ладно! – сдался Жус. – Если Гарнье согласиться отдать за тебя дочь, мы примем ее в нашу семью.

И обрадованный юноша тут же отправился свататься.

Люция обитала с родителями и братом в жалкой, полуразвалившейся лачуге. Хозяин этого нищего жилища принял гостя холодно. А когда Готье заговорил о цели своего визита, он услышал в ответ:

– Ничтожный мужлан! Жалкий серв6! Как посмел ты помыслить о женитьбе на правнучке правителя Тулузы?

Гарнье выгнал незадачливого жениха, запретив дочери даже думать о молодом человеке из семьи земледельца-виноградаря. Однако она тайком встречалась со своим возлюбленным и даже иногда бывала у его родителей. Однажды Люция по возвращению из женского монастыря Сенте-Мари, куда ее сопровождал старший брат, Фредоль, выронила на глазах отца, спрятанные под верхней одеждой две лепешки. Под пристальным взглядом отца сын сразу признался в том, что они с Люцией посещали усадьбу Готье. Юноша поддался на уговоры сестры, поскольку был очень голоден, а добрые виноградари не только их накормили, а еще и дали еды с собой.

К удивлению Фредоля и Люции, они избежали отцовского наказания за свой проступок. Более того, Гарнье, встретив на улице Готье, пригласил вдруг его в гости. А когда молодой человек пришел опять в лачугу, где проживала семья его возлюбленной, отец Люции был с ним сух, но на сей раз вежлив.

– Моя дочь никогда не достанется землепашцу, – говорил Гарнье. – Но если к ней посватается милит7, я так и быть готов смириться с его ничтожным происхождением. Чтобы получить Люцию в жены, ты должен покинуть Нарбонну и найти для себя достойную службу. Три года я буду считать тебя женихом моей дочери и даже дозволю ей иногда посещать твоих родителей…

– Я согласен! – с жаром воскликнул Готье.

Его предполагаемый будущий тесть вымучил на своем лице подобие улыбки.

– Что ж, я этому рад. Только пусть наш договор будет тайным: иначе на мою дочь ляжет позор, если ты не вернешься.

Гарнье лукавил: он и не помышлял отдать дочь за Готье, а замыслил, конечно же, разлучить влюбленных. При этом отец Люции рассчитывал еще и прокормиться какое-то время за счет добросердечных родителей обманутого юноши.

Но Готье ни мгновенья не сомневался в том, что у него появилась возможность исполнить свое заветное желание – жениться на любимой. Он твердо решил отправиться в путь за удачей. Никакие возражения отца, матери и брата не могли отвратить его от этого замысла.

– Ты же меча в руках не держал! – воскликнул Жус.

– Держал, – признался Готье. – Я дружу с ратниками виконта Раймунда, и они научили меня владению оружием. Мне даже приходилось биться на мечах со своими товарищами.

В общем, вопреки всем уговорам, влюбленный юноша передал младшему брату права на наследство отца и уехал из дома Долго не было от Готье известий, но сердце подсказывало его матери, что он жив. Уверенность Жаветты внушала оптимизм и Жусу, и Тибо, и Люции. Девушка, когда могла, бывала в усадьбе, где ее полюбили в за искренность и доброту.

Спустя два с половиной года после отъезда Готье брату Люции удалось поступить на службу к виконту Раймунду. Не имея выдающихся способностей, Фредоль получал такое же, какое было когда-то и у его отца, ничтожное жалованье, однако хоть какие-то свои средства у семьи появились, поэтому Люцию почти перестали отпускать к родителям Готье. Гарнье надеялся, что кто-нибудь из окружения виконта Раймунда захочет взять его дочь в жены, однако знатных женихов не привлекала, пусть и очаровательная, но нищая невеста, у которой к тому же еще имелся сварливый отец. И только тогда, когда отпущенный Готье отцом Люции трехлетний срок уже подходил к концу, в девушку вдруг влюбился новый приятель Фредоля. Жаветта забыла имя этого молодого человека, только помнила, что он был третьим сыном третьего или четвертого сына маркиза или графа Прованса, ничем не обладал и жил на одно жалование, которое, впрочем, было неплохим. Соперник Готье посватался к Люции, и Гарнье согласился отдать за него дочь. Девушка попыталась было возражать, но отец не пожелал ее даже слушать.

Готье нагрянул к родным, когда оставалось всего пять дней до назначенной свадьбы, и почти с порога рассказал о своей недавней удаче: граф Бушар Вандомский, которому он служил, назначил его помощником коменданта крепости Мелён.

Родители и брат не сразу поверили Готье.

– Странно, что такую должность доверили сыну земледельца, – удивился Жус. – Или ты скрыл свое происхождение?

– Хотел скрыт, – признался Готье.

– И зря, – подал голос Тибо. – Если бы обман раскрылся, ты был бы опозорен.

– Я тоже так подумал и решил ничего не скрывать от графа Бушара. Я рассказал ему и о том, зачем мне понадобилась служба.

– И что же граф? – поинтересовалась Жаветта.

– Его слова были: «Все зависит от тебя». Я старался изо всех сил, но все мои старания долго были тщетными. И вдруг мне недавно выпала такая удача! Видите ли, Мелён надо укреплять, а милиты знатного происхождения только воюют с охотой, а возведение стен считают недостойным для себя делом.

– Ты с этим делом справишься, – заметил Тибо.

– Конечно, справится! – поддержала младшего сына Жаветта.

Никто из них ни словом не упоминал о Люции – Готье сам заговорил о ней: он сообщил, что выпросил у графа короткий отпуск, чтобы жениться.

– Жениться у тебя пока не получится, – промолвил Жус после недолгого общего молчания.

Узнав о готовящейся свадьбе, расстроенный Готье тут же отправился к отцу любимой девушки, чтобы напомнить о его обещании. Но Гарнье в ответ на упреки отрезал:

– У потомка графов нет обязательств перед мужланом!

А на следующий день на Готье напали прямо возле храма Святого Павла брат и жених Люции. Схватка наверняка закончилась бы в пользу превосходящих сил, если бы не вовремя появившийся архиепископ, который помешал совершиться расправе.

Когда легко раненый Готье вернулся домой, родные принялись его утешать.

– Найдешь ты себе еще невесту, – сказал Жус.

– Люция тебе не подходит, – изрек четырнадцатилетний Тибо.

– В Вандоме, должно быть, есть много достойных девиц – предположила Жаветта.

Они, конечно, хотели, чтобы Готье бросил службу и вернулся на виноградник, однако им также было ясно, чем это может для него обернуться. Попытка нападения могла в любой день повториться, поэтому ему следовало поскорее уехать.

Готье не возражал родным, но и не соглашался с ними, а на следующий день он оседлал своего коня и куда-то ускакал. Несколько часов Жаветта не находила себе места от беспокойства, и когда ее волнение достигло пика, сын, наконец, вернулся живой и невредимый. На все вопросы близких он давал невразумительные ответы либо вообще отмалчивался, и его оставили в покое. Лечь спать Готье захотел почему-то в конюшне, чем вызвал немалое удивление у домашних.

А утром поднявшаяся раньше всех Жаветта обнаружила исчезновение старшего сына, причем вместе с его вещами и конем. Обитатели усадьбы были в недоумении: если Готье решил вернуться к месту своей службы, в Вандомское графство, то, почему он уехал тайком, не простившись с родителями и братом. Все стало на свои места, когда во двор усадьбы ворвался разъяренный Гарнье в сопровождении хмурого Фредоля. Оба они тяжело дышали, так как путь от Нарбонны проделали, судя по всему, пешком.

– Что случилось? – растерянно спросила Жаветта.

– А вы не знаете? – заорал отец Люции. – Ваш нечестивый сын похитил мою дочь!

И он обрушил на головы оторопевших хозяев потоки проклятий.

– Довольно! – оборвал его пришедший в себя Жус. – Твоей дочери здесь нет, как и моего сына, Готье! Давай, убирайся по-доброму, пока я не велел тебя выкинуть!

В ту пору хозяин усадьбы мог себе позволить подобные угрозы, поскольку двор был полон слуг и наемных работников. Однако Гарнье не испугался, а еще больше разгневался, и неизвестно, чем бы этот гнев обернулся, если бы Фредоль не сказал отцу, что надо, не теряя времени, просить виконта Нарбонны выслать погоню за беглецами. Гарнье послушался сына.

Виконта Раймунда очень развеселила поведанная ему история.

– Вы не ловить должны девицу, а молить Бога, чтобы она осталась со своим похитителем, – сказал он, отсмеявшись. – Куда вы ее денете, если вернете? Вряд ли брошенному ею жениху нужны чужие объедки.

В Нарбонне с удовольствием обсуждали скандал. Горожане недолюбливали семью Готье за благополучие, а Гарнье за мерзкий характер, поэтому было примерно поровну, как осуждений поступка влюбленных, так и насмешек над спесивым отцом Люции. Фредолю это надоело, и он перебрался в Русильон8, но родителей с собой не взял. Оставленный Люцией жених покинул Нарбонну даже раньше своего несостоявшегося шурина. В конце концов, народ начал успокаиваться и все реже вспоминать происшествие с влюбленными.

Долго родные Готье ничего не знали ни о нем, ни о Люции. Наконец через четыре года после бегства влюбленных купец-фриз привез из Мелёна письмо. Аббат окрестного монастыря, прочитав это послание, сообщил обитателям усадьбы, что у беглецов все хорошо: они женаты, у них растет дочь и недавно Готье стал комендантом крепости.

Новости были замечательные, но Жаветту вдруг начали донимать недобрые предчувствия. А спустя несколько лет на рынке в Нарбонне заговорили о войне между графом Бушаром Вандомским и графом Эдом Блуасским за крепость Мелён – ту самую, где Готье был комендантом. Жаветта много молилась за сына, невестку и внучку, отчего легче у нее на душе не становилось.

Вслед за известием о победе графа Бушара внезапно появились слухи о том, что Готье и Люция казнены в Мелёне – он за измену графу Вандомскому, а она за подстрекательство мужа к этой измене. Жаветта, Жус и Тибо отказывались верить страшной молве, однако, увы, это оказалось правдой.

Однажды во дворе усадьбы появились двое – пожилая женщина и маленькая девочка. Обе они были худые, изможденные, грязные и одетые в полуистлевшие лохмотья.

– Это ваша внучка, Азалия, – прохрипела старая нищенка, указав на ребенка. – А Матюрина, ее кормилица.

Матюрина была больна, но каким-то невероятным чудом ей удалось, превозмогая недуг, доставить Азалию к родным, после чего женщина сгорела за три дня, как свечка. Перед смертью она успела поведать кое-что о событиях в Мелёне. По ее словам, Готье и Люция, действительно, были казнены, но пострадали они безвинно, а главный виновник их гибели – норманн Можер. Матюрина еще что-то бормотала, однако из этого бормотанья Жаветта разобрала лишь одно слово – «евнух».

Глава 3

Нежданный гость

Прервав свое повествование, старуха издала протяжный вздох: видно было, что воспоминания дались ей нелегко. Азалия же, хотя и жалела бабушку, чувствовала при этом на душе облегчение.

«Правда оказалась вовсе не такой уж и страшной. Я ведь, Господи, прости меня, почти поверила, что мои бедные родители совершили преступление, потому как все вокруг твердили об этом, а бабушка и дядя молчали. Но теперь у меня нет ни малейшего сомнения в невиновности батюшки и матушки. Они, конечно же, за свои страдания попали на небеса, и Бог благословил их».

– Остальное ты знаешь, – произнесла Жаветта после продолжительного молчания.

Да, Азалия кое-что знала. Вскоре после того, как она оказалась у дедушки с бабушкой, виконт Раймунд пытался отнять у ее семьи землю, мотивирую свой поступок тем, что позор Готье лег и на его родственников. Это испытание доконало Жуса: старика хватил удар, сведший его за несколько дней в могилу. Тибо сразу же после похорон отца стал монахом аббатства Сент-Ирией. Приняв постриг и превратившись из просто Тибо в брата Тибо, дядя Азалии заключил с аббатом договор, по которому земля с виноградником перешла в собственность святой обители бенедиктинцев, а взамен монахи взяли на себя обязательство заботиться, как о Жаветте, так и о ее внучке, пока та будет жить с бабушкой. Виконт Раймунд не мог этому воспротивиться, поскольку на стороне Сент-Ириея был архиепископ Нарбонны.

Аббатство полностью взял на себя производство и сбыт вина, при этом отнюдь не самую малую часть прибыли настоятель отдавал старухе для ее внучки. Добрейшего аббата Реми заботила судьба Азалии, и он советовал отдать девочку, как только она подрастет, в монахини. Ее бабушка и дядя были согласны со святым отцом.

Азалию начали готовить к постригу: бабушка постоянно твердила ей о суетности мирской жизни, дядя учил ее служению Богу. Она смиренно слушала своих близких, испытывая в душе двойственные чувства. Девочка понимала, что бабушка, дядя и аббат Реми желают ей только добра и готова была им подчиниться, однако втайне она мечтала совсем о другой для себя судьбе.

У Азалии совсем стерлись из памяти и Мелён, и долгое путешествие с кормилицей. Вся ее последующая жизнь была связана исключительно с усадьбой и виноградником; даже в расположенную поблизости Нарбонну Жаветта впервые взяла внучку, когда той исполнилось четырнадцать лет. Для девочки с живым воображением окружающий мир был слишком скуден впечатлениями, поэтому она дополняла его фантазиями основанными на услышанных от бабушки сказках, все персонажи которых были для Азалии вполне реальными, несмотря на то, что она их никогда не видела. А в сказках скромные и добродетельные героини не становились монахинями, а, как правило, выходили замуж за отважных героев. Правда, Роланд9 и его возлюбленная так и не поженились, потому что он погиб в бою с врагами, а она не смогла этого пережить. Но это была единственная поведанная Жаветтой внучке история с печальным концом, все же остальные повествования завершались свадьбами.

Азалия ждала своего сказочного героя, а он никак не появлялся. Зато неумолимо приближался день, когда она должна была навсегда забыть о мирских заботах.

Девушка опустила голову.

– Бедная моя! – воскликнула Жаветта, по-своему воспринявшая печаль внучки. – Тебя сегодня очень обидели!

– Я не хочу об этом вспоминать, – с досадой отозвалась Азалия.

– Пожалуй, не надо тебе бывать на людях, – изрекла старуха.

– А как же месса в храме Святого Павла? – удивилась ее внучка. – Мы же собираемся побывать на ней через два дня.

– Посетим мессу в Сенте-Мари, как обычно. Надеюсь, добрый покровитель Нарбонны, Святой Павел 10, нас простит.

– Как тебе угодно, бабушка, – согласилась Азалия, проглотив застрявший в горле комок.

Жаветта хотела что-то добавить, но в это время вошла Клодина и сообщила:

– К нам прибыл гость.

– Он из Сент-Ириея? – осведомилась Жаветта.

– Нет, это не монах, а воин.

Бабушка и внучка удивленно переглянулись. Кроме монахов-бенедиктинцев, усадьбу посещали крестьяне и торговцы, но воины после смерти Жуса здесь не появлялись ни разу.

– Пусть войдет, – разрешила Жаветта, зажигая коптящую лампадку.

Гостем оказался тот самый незнакомец, который несколько часов назад вступился за них на рынке. Он учтиво представился, назвавшись Бертраном – комендантом крепости Обстакул в графстве Русильон.

– Что привело к нам достопочтенного мессира Бертрана? – растерянно спросила Жаветта.