Под прикрытием Афанасьев Александр

Пролог

Закрытый военный госпиталь для командного состава Министерства обороны представлял собой старинную виллу-дворец, выкупленную казной и превращенную в нечто среднее между госпиталем и санаторием. Здесь не столько лечили, сколько долечивались на природе, набирались сил, чтобы снова встать в строй. К сожалению, не так давно к старому, причудливой итальянской архитектуры зданию пристроили новое – обычную, пусть и закрытую со всех сторон стеклянными панелями примитивную семиэтажку – здоровенный и уродливый корпус, ставший архитектурной доминантой на местности и портящий весь ландшафт. Хорошо, что остался огромный смешанный, в основном сосновый бор с посыпанными песком дорожками и удобными скамейками на каждом шагу. Сидеть в таком вот бору, вдыхать свежий лесной воздух было даже не столько удовольствием, сколько одним из лечебных мероприятий, довольно эффективным, кстати…

Сейчас, по одной из дорожек, в глубь леса довольно быстро шагал среднего роста, крепкий на вид человек лет пятидесяти, с проседью в волосах и аккуратно подстриженной бородой, в форме Его Императорского Величества полка казачьей конвойной стражи без знаков различия. В руках он нес большой серый пакет из плотной крафт-бумаги. Видимой охраны у него не наблюдалось – возможно, она скрывалась где-то неподалеку, а возможно, и вовсе – осталась у ворот, ибо в государстве, которым правил этот человек, после недавних бурь вновь воцарилось спокойствие, и бояться ему было нечего. Тем более среди офицеров его собственной армии, в которой когда-то служил и он сам. Встречные врачи и долечивающиеся офицеры уже привыкли к его визитам сюда и при встрече отдавали честь, как это было предписано придворным этикетом и армейскими уставами. Человек кивал в ответ и шел дальше.

Тот, к кому он пришел, сидел в беседке, на самом краю соснового бора, в одиночестве. Его желание побыть в одиночестве уважали – и вовсе не за то, кем он был, а исключительно за то, что он сделал. Цесаревич на удивление быстро поправлялся с тех пор, как пришел в себя, и светила медицины, совсем недавно не решавшиеся давать прогнозы, теперь стыдливо опускали глаза…

– Как ты? – коротко спросил Государь, присаживаясь рядом на невысокую деревянную скамейку и неуклюже подбирая под себя ноги. – Тебе, кстати, Ксения пакет собрала. Просила передать. Ну и я кое-что добавил от себя, не знаю, можно ли…

– Пока нет, – ответил цесаревич, – но скоро будет можно… Как Ксения?

– Как всегда. Источник проблем. Занимается тем, чем не пристало бы заниматься благовоспитанной девице из хорошей семьи. Она думает, что может скупить всю Россию… Не сразу, конечно, годам к сорока…

– Возможно, она и сумеет это сделать… – задумчиво произнес цесаревич Николай, – и тогда мне придется царствовать, но не править. Как это сейчас модно говорить: «бабло побеждает зло», правильно?

– Нет, неправильно, – сухо проронил Государь, – государство, живущее по такому принципу, обречено на гибель. Там, где «бабло», как изволит выражаться твое поколение, «побеждает зло» – оно побеждает не только зло, оно побеждает и честь, и достоинство, и верное служение. Не все измеримо «баблом», и не все можно купить за «бабло». Впрочем, довольно об этом. Я хочу спросить, какие у тебя планы на будущее?

– Планы? – цесаревич пожал плечами. – Думаю, они несовместимы с твоими. Вернуться в часть, верней, в то, что от нее осталось. Служить дальше. Наше знамя осталось с нами – значит, и дивизию мы возродим. Пусть даже из пепла.

– Ошибаешься, – сказал Государь, – это как раз в моих планах. Сегодня я подписал высочайшее повеление на этот счет. Шестьдесят шестая десантно-штурмовая дивизия приобретает статус придворной и перебазируется под Санкт-Петербург, где включается в состав частей лейб-гвардии. Тебе, после выздоровления, конечно, надлежит подобрать место для ее дислокации – не дальше пятидесяти километров от Царского села.

– Для чего? – цесаревич скривился, как будто от боли. – Я же просил… Я обычный офицер армии, и не стоит…

– Стоит! – возвысил голос Государь. – Как раз стоит! Ты не просто офицер, ты будущий государственный деятель и Император Всея Руси! Это – твой крест, твое служение, и ты не смеешь забывать о нем!

Цесаревич угрюмо молчал.

– Как ты считаешь, – спокойнее спросил Император, – все закончилось?

Цесаревич поднял голову, посмотрел на отца, с удивлением отметив, как тот сдал за последнее время. От нестарого еще, подтянутого мужчины, умевшего нравиться женщинам, не осталось и следа – теперь перед ним был пожилой, отягощенный проблемами, требующими немедленного решения, человек.

– Что им еще надо?

– Что надо? Им надо уничтожить нас, – ответил Государь, – и не за то, что мы что-то совершили или что-то умышляем против них, нет. Просто у нас есть богатая земля, трудолюбивый народ, мы слишком большие и сильные. Мы существуем, мы сильнее их – и это достаточный повод для того, чтобы желать нам гибели.

– Почему бы тогда не уничтожить их?

– Потому что в таком случае мы станем такими же, как эти люди. Если ты победил, но стал при этом негодяем – в чем смысл такой победы? В том, чтобы стать негодяем? В том, чтобы одним негодяем на Земле стало больше? Я не хочу становиться негодяем, уподобившись им. А ты должен готовиться принять власть – потому что в любой момент это может потребоваться.

Цесаревич невольно вздрогнул, взглянул на отца – тот был спокоен и тверд, как всегда.

– Они попробовали нас на прочность. Всех нас. Они напали на нас – и получили такой урок, который запомнят надолго. Возможно, до того, как враги осмелятся напасть снова, пройдет лет семьдесят, а скорее всего, меньше. Но кое-что они попытаются сделать и раньше. Ты читал «Конец эпохи ядерного сдерживания» фельдмаршала Лотиана?

– Нет.

– А должен был. Куда интереснее, чем полевой устав, и этим ты и займешься, когда выйдешь отсюда. Фельдмаршал Лотиан умный и прозорливый полководец, он нашел слабые места в концепции гарантированного ядерного взаимоуничтожения, которая уже несколько десятилетий не дает свершиться новой большой войне. Он написал, что если в стране вооруженный мятеж и гражданская война, если ее самодержец убит – то никто не сможет нажать на ядерную кнопку, и эту страну можно брать голыми руками. Индивидуальный террор в сочетании с молниеносными ударами по жизненно важным точкам обреченной страны – вот новая концепция ведения войны Британии. САСШ пока ничего не хотят слышать, идут даже разговоры о коалиции между нами и САСШ по совместной разработке астероидного пояса[1] – но это пока только слова. Коалиция была бы чрезвычайно выгодна, прежде всего для самих САСШ – но ей не дадут свершиться. Помимо публичной власти в САСШ, которую они считают демократической, есть и тайная власть – власть старых европейских денег. Прежде всего это деньги британцев и бежавших из страны французов – и они разрушат все коалиционные планы, с Россией им нужна война, а не мир.

Цесаревич что-то хотел сказать, но Государь предостерегающе поднял руку.

– Дослушай до конца. В мире неспокойно, и с каждым днем становится все неспокойнее. Африку так и не удалось окончательно замирить, а у Германии не хватит сил, если та взорвется. Британцы этому взрыву, конечно же, помогут. Персия, хотя и является нашим протекторатом и партнером по нефтегазовому картелю – одновременно закрывает глаза на радикальный ислам, направленный против нас. Шахиншах готов за деньги приютить кого угодно, лишь бы это не было направлено против него самого. Италия и Австро-Венгрия слабеют, за их колониальное наследство развернется нешуточная борьба. Япония посматривает на нашу Сибирь, им мало половины Сахалина и островов, они хотят захватить как можно больше, хотят выбить нас из Порт-Артура, аннексировать Желтороссию[2]. Наступает эпоха войн – и мы должны быть к этому готовы. Шестьдесят шестая десантная передислоцируется в Санкт-Петербург, в течение года-двух нужно ее подтянуть до уровня дивизии особого назначения. Случись что со мной – ты должен будешь принять власть. И во власти – ты окажешься менее уязвим, чем я. Армия заслуженно считает тебя героем, в шестьдесят шестой дивизии ты легенда. Какой бы мятеж или переворот ни был инспирирован из-за рубежа – армия не пойдет против тебя, потому что ты – ее часть, один из тех офицеров, на которых нужно равняться. Поэтому в случае с тобой концепция фельдмаршала Лотиана не сработает.

Цесаревич молчал.

– Подумай над тем, что я тебе сказал. Как мы говорим – с нами Бог, за нами Россия? Так вот, за тобой и в самом деле – вся Россия, и ты в ответе за нее, теперь уже не меньше, чем я. А фрукты съешь все. Тебе надо быстрее поправляться…

Картинки из прошлого

Маленький турбореактивный самолет «Лир», высвистывая моторами нудную тягучую мелодию, заходил на посадку в аэропорту Палермо «Фальконе и Борселлино», и два его пассажира прильнули к иллюминаторам, во все глаза рассматривая окрестности. Аэропорт был расположен у подножия огромной горы, самолет на фоне горы казался карликовым – этакая белая точка на широком полотне коричнево-серого базальта. Точка быстро снижалась, стремясь коснуться колесами пыльной бетонной полосы, пассажиры восторженно наблюдали проносящиеся совсем недалеко от иллюминаторов горные склоны, понимая, что видят саму вечность…

Самолет зарулил к единственному современному и ухоженному зданию в этом аэропорту – поблескивающему стеклом бизнес-терминалу. Обычно прилетевших сюда на своем личном самолете бизнесменов-итальянцев встречала кавалькада машин, пропущенная прямо на летное поле – патриотичные и состоятельные итальянцы из машин предпочитали представительские «Ланчия» и «Альфа-Ромео». Цвет предпочитали обычно не черный, как русские и североамериканцы, не серый, как германцы, а темно-синий. Но этот самолет никто не встречал, его даже в полетный план внесли за день – хотя обычно вечно спешащие бизнесмены и купцы так и делают. Как только самолет замер на положенном ему месте, дверь, ведущая в пассажирский салон самолета, откинулась, превращаясь в удобный трап. Из самолета вышел один из пассажиров, осмотрелся по сторонам и неспешно отправился в здание бизнес-терминала. Пешком…

Человеку этому было на вид лет сорок. Крепкий, коренастый, среднего роста, с тонкими седыми усами, короткой стрижкой и постоянно шныряющими по сторонам глазами, тепла в которых было не больше, чем в выброшенных прибоем на пляж окатанных волнами голышах. Черные, поблескивающие, никогда не остающиеся без движения глаза, по которым прочесть мысли этого человека было совершенно невозможно. Одет он был в неприметный, недорогой серого цвета костюм, в руках держал кейс.

Таможенный контроль в бизнес-терминале – совсем простой и примитивный. Для итальянцев понятие «уважаемый человек» – не пустой звук, а для сицилийцев – тем более. На контроле вошедший предъявил новенький, в темно-синей обложке с золотистым гербом британский дипломатический паспорт на имя Найджела Мартина, и его, как это и полагается по Венской конвенции, пропустили без досмотра. На плохом, с сильным акцентом итальянском человек попросил подвезти его до основного здания аэропорта, что и было незамедлительно выполнено – ради таких случав в бизнес-терминале всегда держат несколько легких тележек на электротяге, похожих на те, которые используют в гольф-клубах, только с полностью закрытой кабиной.

В аэропорту Палермо человек никогда не был – но, войдя в него, сориентировался мгновенно и подошел к стойке «Hertz rent a car», оформленной в фирменные серый и черно-желтый тона. Расплатившись корпоративной карточкой Visa (здесь лучше было платить так, наличными всегда платила мафия) от банка Бэринг Бразерс, взял напрокат пожилую серую «Альфа-Ромео» – пожилую, это относительно, в прокатных фирмах совсем старых машин не держат. Шесть лет – довольно большой срок для прокатной машины с ее громадным пробегом и сменяющимися за рулем водителями – поэтому прокат ее обошелся совсем недорого. Но для понимающего человека прихотливый герб «Альфа-Ромео» на капоте значил многое – эти машины, седаны и купе, отличались отменной управляемостью и мощными, полугоночными двигателями, при этом стоили дешевле германских. Такая машина, если не раскрашена в яркие, столь любимые итальянцами цвета, весьма незаметна и при этом позволяет как догнать любую машину, так и самому уйти от погони…

Расплатившись за три дня аренды (если решите продлить, сэр, не извольте беспокоиться – мы принимаем оплату через любой банк, кредитными картами и через Интернет…), британец лихо проскочил паркинг, заодно опробовав ходовые качества машины, и, оставшись ими доволен, подкатил к ведущим на летное поле воротам. Несколько минут переговоров с важным, толстым, усатым карабинером закончились тем, что из рук в руки перекочевала бумажка в пять британских фунтов, а ворота для прокатной серой «Альфы» открылись. «Уважаемых людей» здесь уважали, особенно тех, кто готов был платить за то, чтобы его уважали…

Выехав на летное поле, британец дал полный газ и уже через минуту лихо, с заносом подрулил к «Лиру» с откинутым трапом. Только после этого из самолета выбрался второй человек – похожий на старого боцмана. В руках он держал глиняную курительную трубку…

– Э… Найджел, ты уверен, что этот Боливар выдержит нас двоих? – спросил второй британец, подозрительно осматривая поданное к трапу транспортное средство.

– Она и четверых выдержит, сэр, это вторая фирма в мире, выпускающая полугоночные машины в больших количествах, после MG, естественно, сэр… Она не подведет.

– Ну, раз так…

Вообще, машина была четырехместной и четырехдверной, но перенести длительную поездку на заднем сиденье взрослому, средней комплекции мужчине, не получив при этом острого приступа радикулита, вряд ли было под силу. Поэтому сэр Колин, покряхтывая, влез на переднее пассажирское сиденье – как и в любой полугоночной машине, в этой роли выступало спортивное сиденье с минимумом удобств и максимумом боковой поддержки, пристегнулся четырехточечным ремнем безопасности, бросил на колени старый потертый «дипломат» и в следующую секунду едва не проглотил язык – так лихо водитель взял с места…

– Найджел… Ты вроде должен охранять меня, а не убить… Не забывай об этом…

– Нужно поспешать, сэр… – отозвался водитель.

Почти не снижая скорости, машина вылетела на шоссе – таможенник, прикарманивший до этого пять фунтов, с радостью поднял перед приближающимся на скорости серым болидом шлагбаум…

Сам аэропорт «Фальконе и Борселлино» располагается в десятке километров западнее Палермо, на самом берегу моря, а до Палермо и дальше, туда, куда было необходимо добраться двум прилетевшим на «Лире» британцам, вела одна из красивейших автострад мира – Е90. Она шла по всему сицилийскому побережью и пресекалась только в самом Палермо – часть скоростной автострады, проходящая в городской черте Палермо, считалась городской улицей и носила название «Норд-Квест»…

Первое, что бросалось в глаза в Сицилии, – это дороги. Дороги здесь идеальные – широкие, скоростные, бетонные, постоянно ремонтируемые – лучше, чем в любой столице мира. Бьющим в глаза контрастом с ними была беспросветная нищета поселков и маленьких городков – грязь на улицах, вольготно лежащие в лужах свиньи, бродящие в поисках съестного козы, чумазая, играющая тут же ребятня. Даже в городах особого богатства не наблюдалось – любому, кто приезжает на Сицилию, в любом небольшом городке в старых кварталах бросаются в глаза обвивающие дома трубы, с которых капает вонючая вода – таким образом отводятся нечистоты. Хорошо, что не по открытым канавам, как было раньше…

Из этой нищеты не было выхода. Сицилия вообще не так уж богата от природы – бедная, каменистая, сложно обрабатываемая почва не дает щедрого урожая, хорошо растут только виноградники, поставляющие особое, красное, терпкое и насыщенное вино. Приличный улов можно взять в территориальных водах, поэтому все прибрежные городки и деревеньки – сплошь рыбацкие (заодно и контрабандистские). Но на Сицилии людей было намного больше, чем могла прокормить земля этого острова, итальянки вообще рожали много, и путь у многих был один – в мафию. Мафия здесь не просто пустила корни – здесь было ее родовое гнездо. Власти в Риме давно уже отчаялись с нею бороться, ибо во многих населенных пунктах в мафии состояли все взрослые мужчины, от первого и до последнего человека. Мафия занималась контрабандой, рэкетом, наркоторговлей, убийствами. Благодаря мафии на острове и появились такие великолепные дороги – все дело заключалось в том, что на строительство коррумпированные римские чиновники выделяли деньги, и все они шли в руки мафии. Нет, они не разворовывались – считалось грехом обкрадывать родной остров. Просто мафия держала эти деньги в обороте год, другой, покупала и продавала наркотики, увеличивала эти деньги пятикратно, а то и десятикратно – а потом пускала их на предназначенные цели, на строительство и прочее. Все это знали, но копаться в этом никто не хотел. А те, кто хотел, кто не соблюдал закон молчания, давно лежали в земле, изрешеченные пулями – и здесь, в Палермо, и в Риме.

– Сэр, пригнитесь, пожалуйста… – В голосе Найджела зазвучал металл, придерживая руль одной рукой, второй он вытащил из-за пояса американский автоматический «кольт» и положил его рядом с рычагом переключения передач. – И не поднимайтесь, пока я не скажу…

– Что? – сэр Колин поспешил выполнить указание, он знал, что на острове опасно, но не думал, что проблемы начнутся вот так, сразу…

– Мне не нравятся вон те мотоциклисты, сэр, они идут прямо за нами. И они нарушают местный закон, рассекая таким образом. Сейчас мы свернем и посмотрим, что к чему.

И впрямь – в соседнем ряду, двумя корпусами дальше держался восьмисоткубовый «БМВ», переделанный для езды по городу – самая мощная европейская машина в данном классе, если не считать нового, тысячестокубового стритфайтера этой же фирмы. И на нем восседали два затянутых в кожу седока, причем на голове у каждого были черные шлемы с наглухо закрытым забралом. Все в черном, на черном мотоцикле, эти люди казались посланцами смерти, а вполне возможно – так оно и было на самом деле. Несколько лет назад власти острова издали местный закон, запрещающий двум мужчинам одновременно ехать на одном мотоцикле – острословы прозвали его «законом о мотоциклистах-гомосексуалистах», хотя на самом деле проблема заключалась в том, что самым популярным способом демонстративной расправы с неугодным здесь был расстрел его из автомата пассажиром мотоцикла. Мощный, приспособленный для городской езды мотоцикл, водитель и киллер, оба в шлемах, так, чтобы потом не опознали, заполненные транспортом улицы Палермо, которые такой вот мотоцикл прошивает, как раскаленный нож масло, дешевый пистолет-пулемет, который выбрасывается в мусорный контейнер или в море после террористической акции… Так погибли судья Стампанато, капитан карабинеров Крези и многие другие – это только последние жертвы, а вообще их – сотни. Бывали случаи, когда полицейские либо охрана мафиозных донов, подозревая киллеров в каждой паре мотоциклистов, просто открывали по ним огонь без предупреждения – так погибли несколько европейцев, путешествующих на мотоцикле. Поэтому принять закон приняли, ну а кто его нарушал – тот мог потом пенять исключительно на самого себя. На Сицилии много народа, у которого «легкая гашетка».

Найджел ждал до последнего и только после того, как проскочили Виллаграция де Канини, резко, через полосу, слетел с главной Е90 на второстепенную дорогу СС113, ведущую в Капачи, под визг тормозов и разъяренные гудки других водителей. Непонятно – то ли эти мотоциклисты охотились за ними, то ли за кем-то другим, но как бы то ни было, свернуть на эту же дорогу они не смогли, и дорожный поток унес их дальше, к Палермо…

В Капачи – после этого населенного пункта можно было снова выскочить на Е90 – Найджел Мартин и сэр Колин остановились перекусить в придорожной траттории. Траттория эта представляла собой покосившуюся одноэтажную лачугу с несколькими деревянными столиками под обвисшими, выцветшими, спасающими от беспощадного солнца зонтами – но боже, как же здесь кормили! Ничего подобного местной pasti не ел ни один из британцев. Pasti, antipasti в виде выловленных только утром даров моря, местный лимонад со льдом из только что выжатого лимона, который еще утром висел на ветке в нескольких десятках метров отсюда. И вся обильная трапеза на двоих обошлась британцам ненамного дороже, чем ленч в каком-нибудь лондонском недорогом ресторане, после которого глотаешь маалокс и другие подобные лекарства для снижения кислотности в желудке. В качестве бонуса – пока хозяин траттории готовил, прислуживала дочь хозяина, на вид ей было лет шестнадцать. Ни один модный журнал мира не отказался бы поместить ее фото на обложке. И таких девушек в этом бедном, но гордом краю много, эта была не самой красивой среди подруг. Сэр Колин начал понимать, почему человек, навестить которого он приехал сюда, выбрал в качестве своего убежища именно этот край…

Перекусив и оставив на столе вдвое больше, чем стоил обед, британцы снова сели в машину и уже через километр вновь выскочили на Е90. Мотоциклистов не было видно, а автомобильный поток уплотнялся – впереди был «Норд Квест», а дорога эта была платной…

– Сэр, может, проедем побережьем? Виа Сапмоло, Сент-Эразмо? – осведомился Найджел, пока машина, двигаясь в час по чайной ложке, подъезжала к пункту сбора оплаты.

– Ты тут бывал?

– Нелегально, сэр… Сами знаете, здесь бывают и русские, и германцы – а вот нас не жалуют…

Сэр Колин подумал.

– Нет, не стоит… Еще не хватало вляпаться во что-нибудь… Говорят, перестрелки происходят прямо в городе?

– Бывает и такое, сэр, но редко. У донов заключено соглашение: в городе не воевать, все разборки – за городом. Многие там живут, у многих – семьи, дети, для итальянцев это священно. Они не такие уж злодеи, сэр, просто они не такие, как мы. У них есть понятие l’onore, честь – и это священно для каждого сицилийца. Любой сицилиец скорее умрет, чем потеряет свою честь…

– Тем не менее убивают они друг друга частенько, мой мальчик… – философски, как старый, пожилой и умудренный опытом человек, заметил сэр Колин.

Найджел промолчал.

Расплатившись на пропускном пункте, британцы поехали по «Норд Квест» – здесь были городские ограничения скорости, но их никто не соблюдал, а дорога была ничуть не хуже федеральной Е90, позволяла держать скорость далеко за сотню. По левую руку мелькали жилые кварталы Палермо вперемешку с промышленными – это был единственный город на Сицилии, где имелась хоть какая-то промышленность. Здесь даже автомобильный завод был, от компании «ФИАТ»…

Машины попадались самые разные, в основном двух крайностей – либо небольшие, итальянцы вообще обожают небольшие автомобили с их-то городской теснотой, либо, наоборот, шикарные. Прямо перед ними катила чисто мафиозная машина – серая «Ланчия Тема» с шестицилиндровым мотором от «Феррари». Часто такие машины бронировались, но бронирована ли эта – понять не удалось бы. Эскорта у машины не было, здесь это не принято. Только самые авторитетные доны, члены Копполо[3], позволяли себе эскорт из машин. А если какой-нибудь выскочка из менее авторитетных решится на подобное, – это уже повод для убийства. Каждый должен знать свое место.

Быстро проскочив по «Норд Квесту», у Чиавелли вновь вышли на Е90, тут уже плату не собирали. Теперь дорога вновь пошла по самому берегу, через Кастельдаччия, туристическую Термини Имереса и дальше, на Катанию – второй по величине город Сицилии, край рыбаков и контрабандистов. Но до Катании им ехать было не нужно…

Картинки из прошлого

И хотя здесь не было суровой зимы, с морозами и ледяными ветрами – горы все равно чувствовали весну. Горы просыпались. Пели птицы, на склонах гор весело зеленели поля конопли – конопля являлась едва ли не единственным источником дохода местных крестьян, все сильнее пригревало солнышко. Неизменным оставалось только одно – дорога. Великий путь, по значению не уступавший Шелковому, проходил через эти места, кормя всех, кто желал от него кормиться. Движение на дороге не замирало ни днем, ни ночью, и даже прошлогодние ракетные налеты не озлобили людей. Русские били только по военным объектам и по лагерям подготовки боевиков, – а они здесь пользовались такой славой, что если где-то организовывался подобный лагерь, то в соседних кишлаках начинали готовиться к уходу на другую землю. Те, кто обучался в лагерях, были дикими и жестокими людьми. Коран они признавали только на словах, а единственным правосудием для них был автомат. Автомат да местный амир – не менее жестокий, чем они сами. Торговать с лагерями было выгодно – всем требовалась еда и одежда, заодно и наркотики, а вот жить рядом с ними было невыносимо. Когда русские одним махом избавили местных от большинства таких лагерей – при этом на мирные кишлаки не упала ни одна ракета, – местные племенные вожди поняли это и оценили. Но лагеря восстанавливались. Снова и снова в эти края приходили люди со злобой в сердце и фанатичным желанием убивать – но до того, что здесь творилось в предыдущие годы, было очень далеко…

Темно-зеленый внедорожник с закрытым кузовом остановился у мадафы, пристроенной к местной мечети, в самом центре небольшого селения, расположенного в двадцати километрах западнее Джелалабада. Водитель какое-то время медлил, осматривался, но потом открыл хлипкую, сделанную из дерева (в Индии часто весь кузов машины делали из дерева) дверь и одним ловким прыжком выскочил наружу.

Выглядел этот человек, как типичный местный житель, зажиточный – во всяком случае, не так, как русский, на русского он был не похож совершенно. Среднего роста, довольно молодой, чернявый, загорелый, с длинной бородой. Одет он был скорее не как пуштун, а как хазареец: в холщовые, из хорошей ткани брюки – тамбон, широкую хлопчатобумажную рубаху – пиран и теплую безрукавку поверх нее – воскат. Все-таки здесь было довольно холодно, особенно по ночам. Чалму он накручивал так, как и подобает истинному мусульманину. В руках человек держал пухлый портфель черной кожи, такие обычно носят британские доктора, которые в этой глубинке совсем и не бывали…

Оставаясь у машины, человек огляделся. От его внимательных глаз не укрылось ничего – ни старый, потрепанный грузовик, почему-то незагруженный и стоящий так, чтобы при необходимости перекрыть выезд с площади. И трое в тяжелой, плотной одежде, какую носят местные горцы, с винтовками «Ли-Энфильд», которые здесь еще в ходу. Но самого главного не было – знака опасности, знака отмены операции. Местные обязательно оставили бы его, если бы здесь появились британцы, если бы встреча провалилась. А это значит – можно идти.

Войдя в мадафу, человек резко остановился – два ствола были направлены на него, пистолет «маузер» и пистолет-пулемет «BSA». Люди, которые их держали, без сомнения пустят оружие в ход, если появится необходимость в этом.

– Мир вам, именем Аллаха, – спокойно произнес гость. – Разве так в вашем народе принято встречать вошедшего в дом путника?

– И тебе мир, путник, – сказал автоматчик, не опуская, однако, своего оружия. – Что привело тебя в наши края?

– Дороги, ведущие к Аллаху, трудны и опасны, – ответил «доктор», – но я не из тех, кто сидит с сидящими.

– Проверь его, – кивнул автоматчик.

Второй, с «маузером», засунул оружие за пояс, наскоро и довольно непрофессионально обыскал пришельца, заглянул в портфель. Али отметил про себя, что хотя оружия у него не было – выхватить торчащий за поясом у того, кто его обыскивал, «маузер» и отправить их обоих к Аллаху – дело пары секунд, не больше. Но он приехал сюда не за этим.

– У него ничего нет, – закончив обыск, провозгласил второй.

Автоматчик отступил в сторону, давая гостю дорогу…

Помимо зала, а он в этот час был полон вооруженными людьми, было еще небольшое помещение, имеющее два выхода – в мечеть и в мадафу. Именно там гостя ждал полновластный хозяин сих мест, один из наиболее авторитетных пуштунских племенных вождей, шейх Дархан – высокий, наголо бритый человек лет шестидесяти. Несмотря на свой возраст, человек этот мог согнуть руками стальной лом и удовлетворить за ночь не одну женщину из своих наложниц. Помимо этого, шейх любил и умел воевать – его опасались даже британцы. Такие люди, как шейх, были основной причиной того, что британцы так и не осмеливались снова сунуться в Афганистан и захватить его силой, выйдя таким образом на границу с Российской империей. И это несмотря на то, что Афганистан находился в британской зоне влияния…

По правилам пуштунского гостеприимства гостю предложили чай и постную лепешку – гость здесь священен.

– Мир тебе, путник! – прогудел шейх, голос его был гулким и громким, как рев быка. – Что заставило тебя искать встречи со мной?

– И вам мир, именем Аллаха, уважаемый шейх, – пришелец поклонился, прижав руку к груди, как это здесь принято, – я пришел сюда, чтобы предложить помощь вам и вашему многострадальному, разделенному границей народу. Любой пуштун, беден он или богат, прежде всего свободен, так гласит «Пуштун-Валлай»[4]. Но как вы можете говорить о свободе, когда несвободны ваши братья по крови и по родству, что находятся по ту строну границы?

– Кто ты, путник? – спросил шейх. – Ты осмеливаешься говорить дерзкие речи!

– Я из тех, кто приходит с севера, шейх, – просто ответил Али.

Такого ответа шейх не ожидал – он задумался, поглаживая длинную, смоляную бороду.

– Ты не похож на тех, кто приходит с севера. Больше ты похож на одного из нас. Да и те, кто приходит сюда с севера, обычно приходят с оружием в руках.

– Я турок по рождению, – гордо ответил человек, – но я подданный Белого Царя и воин его великой армии. У меня нет оружия, мое оружие – слово.

– Мой отец побывал на севере… – задумчиво проговорил шейх. – Он говорил, что там расположена огромная страна, что она столь велика, что ее не проехать ни за день, ни за два, ни даже за неделю. И во главе ее стоит Белый Царь, справедливый и мудрый, пекущийся о благе своего народа…

– Сейчас, когда есть самолеты, путешествовать по моей стране можно намного быстрее, – с усмешкой ответил Али, – но она и впрямь велика и могуча, хвала Аллаху. И про Белого Царя ваш отец сказал совершенно верно.

– Ты правоверный? – сразу отреагировал на славицу Аллаху шейх.

– Да, я правоверный, и скоро настает время намаза. Вы позволите совершить намаз вместе с вами, шейх?

– Отказать правоверному в его желании обратиться с мольбой к Аллаху – страшный грех, тот, кто это сделает, вымостит себе дорогу в ад камнями величиной с гору. Но разве Белый Царь позволяет правоверным открыто совершать намаз?

– Белый Царь, хоть и не является правоверным, но уважает истинную веру. Ни один подданный Белого Царя не испытывает неудобств из-за того, что он правоверный.

– Англизы говорят другое…

– Англизы лгут, – безапелляционно заявил Али Халеми. Разумеется, у него здесь и сейчас было другое имя, но это был именно Али Халеми, капитан русского военно-морского спецназа, направленный сюда для выполнения специального задания. – Англизы лгали вам всегда, они стравливали и стравливают наши народы годами и десятилетиями. В той стране, откуда я родом, никто не преследует за веру. Господь един, и каждый вправе обратиться к Богу по вере своей.

– Ты красиво говоришь, незнакомец, – было видно, что шейх не уверен в собственной правоте, – но как же быть с тем, что подданные Белого Царя убивали наших братьев по крови и вере? Это происходило совсем недавно, незнакомец…

– Я был там, эфенди! – спокойно и твердо произнес Али. – Я сражался за свою землю с оружием в руках, я защитил ее и горжусь этим! Возможно, при этом я убивал и правоверных, и даже пуштунов, если они там были! Но разве кодекс «Пуштун-Валлай» не говорит о том, что каждый взрослый мужчина должен с оружием в руках встать на защиту родной земли, если на нее пришли захватчики?

– Ты убивал наших! – Тот, кто его обыскивал, схватился за рукоять «маузера» и замер, остановленный взглядом шейха Дархана…

– Твои дела опережают твои мысли, Абдалла, – веско проговорил шейх, – и это плохо. Смири коня гнева своего уздечкой благоразумия. Изволь уважать своего врага, ведь настоящий воин уважает даже своего врага, если тот достоин уважения. «Пуштун-Валлай» – это кодекс чести, и любой мужчина имеет право жить по нему, даже если он и не брат нам по крови. Ты прав, незнакомец, ты правильно поступил, взяв в руки оружие, когда на твою землю пришли враги. Но и мы правы, когда хотим получить кровь за кровь, пролитую нашими братьями на твоей земле.

– Но разве ваши братья сражались за свою землю, шейх? Разве ваша земля свободна и за нее не нужно сражаться? Разве ваш народ не разделен границей? Если вы боитесь сразиться с англизами, чтобы освободить всю свою землю, почему же вы обвиняете меня в том, что я не боюсь воевать за свою землю, эфенди?

Тяжелое молчание повисло в душной, темной комнатке…

– Чего ты хочешь, незнакомец? – спросил, наконец, шейх Дархан.

– Я пришел, чтобы сказать вам: хотя ваши мужчины взяли в руки оружие и пришли с ним на нашу землю, Белый Царь не держит на вас за это зла, он знает тех, кто злоумышлял против него. Даже когда он приказал отомстить за свой народ и свою землю, то приказал бомбить только военные базы и лагеря душманов, ни одна бомба, ни одна ракета не упала на мирные кишлаки. Белый Царь готов помочь вам освободиться от власти англизов и воссоединиться всему пуштунскому народу в единых границах, он готов дать вам деньги и оружие. Хорошее оружие, и его будет очень много.

– А что понадобится Белому Царю взамен? – недоверчиво спросил шейх Дархан.

– Белому Царю ничего не нужно от пуштунского народа, у него и так достаточно подданных. Он хочет, чтобы вы наказали лживых и подлых англизов, клявшихся ему в мирных намерениях, а потом вероломно посягнувших на его землю и его народ.

Шейх задумался. Здесь и сейчас решалось очень многое. Англизы действительно лживы и подлы, в то же время его отец рассказывал, что те, кто живет на севере, не такие, что они – честные люди и достойные уважения воины. Кодекс «Пуштун-Валлай» позволял брать деньги за кровь в качестве выкупа, а тут предлагают даже не деньги – оружие, которое пойдет на правое дело. Возможно, что и рассказы англизов про то, как правоверных угнетают в империи Белого Царя – тоже ложь, ведь лжец не может не лгать. И шейх принял решение…

– Ты говорил, что ты правоверный, незнакомец…

– Ля илляхи илля Лляху Мухаммед расуль Аллах[5], – произнес гость шахаду, подтверждая свою веру…

– Тогда мы вместе с тобой совершим намаз. И после этого я сообщу тебе свое решение. Скажи, как обращаться к тебе?

– Меня зовут Карим.

Картинки из прошлого

В пункт их назначения вела дорога чуть похуже, но тоже приличная. Монтемаджоре Белсито – одна из тех захолустных деревень, в которых проживает несколько сотен жителей и которые составляют саму суть этого сурового края. Старинные, сложенные из камня дома. Небольшая деревенская площадь с обязательным католическим приходом и тратторией, перед которой целыми днями сидят старики, режущиеся в трик-трак. Жители, у которых omerta, закон молчания, впитывается с молоком матери. Женщина здесь не покажет полицейскому, кто убил ее мужа, отец не покажет на убийцу сына. С ними разберутся потом. Сами. Если смогут. А если не смогут – значит, так тому и быть…

Старенькая «Альфа» пробиралась по узкой, ведущей к площади улице, и по мере ее приближения к центру жизнь в поселке замирала – захлопывались ставни, с улиц исчезали играющие дети, замолкали даже собаки. Все дышало какой-то неосознанной опасностью…

– Стоп! Давай немного назад!

«Альфа» сдавала назад, чтобы не светиться на площади, где сейчас разыгрывалось представление…

На площадь вели две дороги – одна от Алиминоса, по которой в селение и въехала «Альфа», вторая – от Понте Агостинелло, с противоположной стороны, двумя километрами дальше. И вот как раз с той стороны и появился величественно въезжающий сейчас на площадь массивный черный «Даймлер», выпуска годов пятидесятых. На аукционе автомобильных раритетов такая машина была бы, без сомнения, по достоинству оценена знатоками – как же, лимузин заводского изготовления, такие вообще делали штучно. Здесь, в бедной и заброшенной сицилийской деревушке, такая машина смотрелась дико – не менее дико, чем, допустим, летающая тарелка.

– Еще назад сдай…

Величественно, со скоростью километров десять в час, «Даймлер» обогнул всю площадь, почти не покачиваясь на неровностях, подкатил к выбеленному зданию обычного для такой глубинки церковного прихода. Найджел взял в руки пистолет, хотя понимал, что случись что – и пистолет не поможет. Местные жители в разборке местных с неместными всегда помогут местным – просто потому, что они сицилийцы. Возможно, когда-нибудь их обгоревшую, изрешеченную пулями «Альфу» найдут недалеко отсюда в ущелье – с двумя сгоревшими до костей трупами на переднем сиденье. А возможно, и никогда не найдут. Такова суровая правда жизни – они были посланцами величайшей в мире империи, над которой не заходит солнце, но здесь и сейчас это ровным счетом ничего не значило. Здесь они были просто людьми, убить которых так же несложно, как и любых других людей.

Первым из «Даймлера» выскочил водитель – он был одет в комбинезон на голое тело – так здесь одеваются бедные крестьяне. При взгляде на него почему-то приходила ассоциация с бычком – такой же крепкий, упрямого вида, взгляд исподлобья. В руках у парня страшный на ближней дистанции, двуствольный обрез lupara, любимое оружие сельской мафии, которая не признает автоматы. Заряжены такие обрезы бывают крупной дробью, пересыпанной солью, чтобы доставить жертве как можно больше мучений перед смертью. Стреляли здесь обычно в живот и бросали умирать под палящим солнцем…

Вторым с переднего пассажирского кресла выбрался такой же добрый молодец, только без лупары – он открыл заднюю дверь справа и помог выбраться из машины полному, даже толстому, тяжело дышащему старцу с седыми волосами, при ходьбе хромающему и опирающемуся на палку. При появлении старца затихли даже старики у траттории. Одет был этот старец в совершенно неуместный на жаре черный шерстяной костюм. Поддерживаемый молодым спутником, он проковылял к двери церковного прихода и зашел внутрь, водитель с обрезом остался у машины, бросая недобрые взгляды на перекресток с замершей на нем «Альфой». Найджел мог снять его меньше чем за секунду из пистолета, но что тогда делать дальше?

– Наши действия?

– Ждем… – сказал сэр Колин.

Старик пробыл в приходе около часа, за это время никто туда не входил и не выходил – видимо, то ли уважали старика, то ли боялись нарушить его уединение. Наконец, поддерживаемый тем же молодцем, старик появился на пороге прихода, огляделся по сторонам, махнул кому-то рукой, сел в машину. Снова на малой скорости описав круг по деревенской площади, машина исчезла в том же направлении, откуда приехала.

– Вот теперь наша очередь, – довольно заключил сэр Колин, – только помни, что бы ни происходило, не делай глупостей и не торопись со стрельбой. Здесь это не пройдет…

В здании parroccia было на удивление прохладно для такого жаркого дня, яркое солнце лилось через стеклянные витражи, разбиваясь цветными пятнами на деревянном полу. Здесь все было деревянным – грубо сколоченные скамьи для прихожан, деревянный крест с распятым на нем Иисусом, в окружении завядших живых цветов Дева Мария с младенцем – итальянцы почитают ее больше всего. Было тихо, воздух казался прозрачным, в лучах света лениво кружились пылинки…

Сэр Колин, кряхтя, прошел к исповедальне – судя по метке, там был священник, а больше в приходе никого и не было. Откинул тяжелую тканую портьеру, забрался в узкую и тесную, душную деревянную кабинку, присел на небольшую, низко расположенную скамейку, неловко подогнул под себя сразу начавшие болеть ноги. Пригнувшись, приник губами к деревянной решетке…

– Падре, исповедайте меня, ибо грешен я и грешен тяжко…

– Ты действительно грешен, Колин, – раздалось в ответ, – и вряд ли даже я смогу отпустить грехи такому вероотступнику и грешнику, как ты. Для этого тебе нужно ехать в Ватикан и исповедоваться перед самим папой. Но вряд ли папа примет исповедь у вероотступника. Так зачем же ты ищешь отпущения грехов у меня, а не у протестантского пастора?

– Кроме моей воли, есть воля тех, кто выше меня – и вам, падре, это должно быть известно, как никому другому.

– Так ты, значит, пришел в храм Божий не по своей воле, а по воле тех, что выше тебя? Как же ты можешь надеяться на отпущение грехов, если сам не веруешь?

– Неисповедимы пути Господни, и у каждого своя дорога в храм…

– И дорога из храма тоже у каждого своя. Какую предпочитаешь ты?

– Вы не остановитесь перед тем, чтобы осквернить дом Божий пролитой здесь кровью, падре?

– Ну, тебя подобная ситуация никогда не останавливала, Колин. Да и меня, признаюсь, тоже. Раз ты не веруешь, не принадлежишь к Римской католической церкви – значит, и в исповеди моей не нуждаешься. Так что давай не будем оскорблять притворством Господа нашего и поговорим как разведчик с разведчиком, пусть и бывшим…

Первым выбрался из исповедальни сэр Колин, вторым – святой отец, служащий здесь. Невысокий, одетый в скромную сутану, но живой, подвижный, со смеющимися, обманчивыми серыми глазами и загорелым лицом. Священнику было не меньше шестидесяти лет…

Тем временем Найджел привел в боевую готовность свое основное оружие. Обе половинки чемодана лежали на полу, а Найджел, укрывшись за одной из скамеек, целился из североамериканского автомата «Colt Commando» в стоящих у самого входа в церковь троих итальянцев. Из оружия у них были две лупары и североамериканский шестизарядный револьвер. У автомата, там, где обычно на ствольной коробке крепится прицел, имелось какое-то странное приспособление, заканчивающееся ручкой от «дипломата». Такие «дипломаты» использовали спецслужбы и телохранители: с виду обычный атташе-кейс, но стоит только нажать на неприметную кнопку на ручке – обе половинки «дипломата» отлетают в стороны и у тебя в руках оказывается готовый к бою автомат…

– Томаззино! – повысил голос святой отец. – Все нормально! Не глупи!

Один из итальянцев, здоровяк под два метра, опустил лупару. То, что на него нацелен автомат, его никак не пугало…

– Найджел, все нормально. Отбой, – сказал и сэр Колин.

Спецназовец опустил автомат, но по-прежнему остался за укрытием…

– Все нормально, падре? – спросил по-итальянски Томаззино, его голос был глухим, как будто он говорил в бочку.

– Нормально. Пусть Винченцо и Оноффрио уйдут, у них есть дела и без этого. Ты можешь остаться.

Двое других итальянцев, статью не слишком уступающие великану Томаззино, пятясь, выбрались из прихода.

– Окормляете мафию, падре? – с убийственным британским сарказмом в голосе поинтересовался сэр Колин.

– Это не мафия, – спокойно возразил священник, – лучше называть их onorato societe, Общество Чести. Как бы то ни было, Колин, у каждой паствы должен быть свой пастор, и у каждого верующего свой путь к Богу. А они верят. Искренне. И знаешь что, Колин… У них действительно имеется честь. В отличие от нас – чести у нас давно уже нет, хоть мы и считаемся аристократами по крови. Что тебе понадобилось на сей раз?

– Меня прислали… передать привет. От сэра Энтони. Совет мудрецов хочет, чтобы вы вернулись и возглавили службу… – опустив голову, произнес сэр Колин.

Священник внезапно… расхохотался. Искренне и заразительно, он даже присел на скамью.

– Очаровательно… – проговорил он, давясь смехом, – просто очаровательно. Наши мудрецы, на которых, как всегда, довольно простоты, в своем репертуаре. Послать тебя, нынешнего директора, предложить мне, бывшему директору, вновь возглавить службу. Интересно, они понимают, что униженный человек, имеющий доступ к широкому кругу секретной информации, с легкостью найдет себе моральное оправдание своих поступков, когда будет продавать ее русским или германцам? В чем же ты так провинился, Колин?

– Ты читаешь газеты, Джеффри?

– Очевидно, речь идет о недавних событиях в Бейруте, – прищурился священник. – Читаем, как же, читаем…

– Операция полностью провалилась. Последствия тяжелейшие. Разгромлена вся разведсеть. Русские за время военного положения повесили и расстреляли больше пяти тысяч человек за участие в террористических действиях и вооруженном мятеже. Это не считая тех, кто погиб в боях с десантниками и моряками русских. Потеряно то, что было достигнуто годами подготовки, Аль-Каиду придется создавать заново – с нуля. Погибли военнослужащие ВМФ САСШ, уничтожена их подводная лодка, североамериканцы теперь ведут сепаратные переговоры с бывшим противником. Тяжело поврежден наш авианосец. Ему предстоит как минимум шесть месяцев дорогостоящего ремонта. Потерян бейрутский резерват, русские нас туда больше не пустят. И последнее – военная инфраструктура в Британской Индии разгромлена недавними ракетными ударами, боеспособность группировки снижена на пятьдесят процентов. В то же время в России вместо разброда и шатания – невиданный подъем патриотизма, люди записываются в армию, проходят патриотические демонстрации. Либеральный митинг разогнала не полиция, как раньше, а разъяренная молодежь с палками и камнями. Объявить себя другом Британии или САСШ сейчас в России чревато – могут тут же проломить голову. Кое-кто из ультранационалистов призывает объявить Британии войну и воевать до победы, до русского флага над Биг-Беном. За это кто-то должен отвечать…

– И решили, что отвечать будешь ты… Великолепно. Сами же они остаются, как всегда, чистенькими и непогрешимыми, парящими в этаком эфире высших сфер. Великолепно, просто превосходно…

– Твой ответ, Джеффри?

– Мой ответ? Конечно же, нет. Я не собираюсь возвращаться в метрополию, чтобы сменить тебя на посту мальчика для битья. Нет уж…

– А ты не опасаешься? Ведь старики не привыкли к тому, что им отказывают…

– Опасаюсь? Что за ерунда. Если уж на то пошло, то смертны и наши старики… Впрочем…

Священник задумался.

– Как я понимаю, вам не терпится отомстить русским?

Сэр Колин молча кивнул.

– Достойная задача… Слишком достойная, чтобы я отказался ее решать. Но на государство я больше работать не буду, с меня достаточно и прошлого раза. Единственная возможность для вас привлечь меня к работе – частный подряд. И стоить он будет дорого, Колин…

Сэр Колин едва сдержал улыбку – именно о таком повороте событий его предупреждал сэр Кристиан Монтгомери – старый, опытный и мудрый постоянный заместитель премьера, казавшийся еще более мудрым на фоне возмутительно молодого и неопытного сэра Энтони с его нездоровыми пристрастиями. Сэр Колин вспомнил, что именно сэр Кристиан при разработке плана операции против России высказывал сомнения в ней – но решили действовать, прежде всего, под давлением нефтегазовиков, у которых истощались месторождения, и реваншистского лобби, с его идеями о мировом господстве Британии и одержимого желанием расплатиться за перенесенные унижения двадцатого года и прочее. Расплатились, называется…

– Думаю, заинтересованные лица найдут средства, Джеффри, чтобы оплатить твои услуги…

– Вот и хорошо… – Старый священник достал откуда-то из сутаны простой карандаш и небольшой листок бумаги, написал на нем несколько слов и цифр. – Именно во столько я оцениваю свое участие в разработке и реализации плана новой операции – операции возмездия. Там же – реквизиты счета, куда нужно перевести средства. Половина – вперед, после этого я начну работать. Возможно, мне потребуется несколько чистых паспортов разных стран мира и некоторое количество наличных на текущие расходы. Ни с кем, кроме тебя, я общаться не стану. И проверьте запасы терпения, господа, такие операции длятся годами. Быстро можно лишь облажать все, что вы и сделали…

– Половину вперед… Не много ли, Джеффри? – с сомнением в голосе спросил сэр Колин. – Ты ведь уже старый человек. И живешь в таком месте, где умереть своей смертью – роскошь, недоступная многим…

– Нормально. Меня здесь никто не тронет, я – служитель Господа. Тому, кто осмелится хотя бы ударить меня, местные разрежут живот, насыплют туда соли и бросят умирать под солнцем. Кроме того – это дополнительный стимул для вас позаботиться о моей долгой и счастливой жизни, не так ли, Колин?

– Хорошо…

– Ты привез материалы? – прищурился священник.

– Привез, – сэр Колин протянул портфель, – о секретности…

– Можно и не напоминать, – закончил сэр Джеффри.

– Сколько времени тебе потребуется?

– Несколько дней… – священник с сомнением потер подбородок, – для анализа вашего провала и выработки хотя бы минимальных контуров нового плана.

– Хорошо! – сэр Колин сделал знак Найджелу. Вместе с Найджелом опасно насторожился и Томаззино у двери. – Ты не порекомендуешь хорошую гостиницу в Палермо?

– Зачем же Палермо? – сэр Джеффри улыбнулся, хотя глаза его при этом стали неподвижными и пустыми, словно у куклы. – В Палермо вас, скорее всего, убьют, и я потеряю работу. Томаззино, насколько я помню, твоя матушка сдает комнату приезжим?

– Да, падре… – Томаззино опустил голову.

– В таком случае, вот этим людям нужен приют на несколько дней. Они хорошо заплатят. И пусть с ними обращаются, как с моими гостями, скажи всем, Томаззино!

– Понял, падре…

– Идите с ним, – сэр Джеффри сощурился, – там вы найдете кров и пищу, думаю, она вам понравится. И не делайте глупостей, о которых потом придется пожалеть. Всем…

Покинув прохладную тень прихода, итальянец с лупарой в руках и двое британцев вышли на исхлестанную солнечными лучами улицу, на палящий зной. Старики, игравшие в трик-трак, молча смотрели на них…

– Пойдемте, синьоры, – проговорил Томаззино по – английски, причем довольно чисто, – здесь недалеко, а на улице слишком жарко.

– Ты знаешь английский? – удивленно спросил сэр Колин.

– Да, синьор. Падре научил меня, и сейчас я разговариваю на нем немногим хуже, чем на родном.

– А чему еще научил тебя падре?

– Еще он научил меня разговаривать на русском, синьор, но этот язык я знаю хуже. Падре говорит, что русский язык знать еще полезнее, чем английский…

Жилище Томаззино было таким же, как остальные, может, чуть побольше. Одна его стена представляла собой каменную скалу, дом лепился прямо к ней. Внизу столовая, кухня, еще одна комната – и комнаты наверху, видимо, для гостей. Навстречу им вышла пожилая, полноватая женщина, типичная итальянка, с перемазанными мукой руками. Увидев сына, она затараторила на итальянском со скоростью станкового пулемета, но Томаззино веско бросил несколько слов, и она затихла, ушла обратно в дом. Здесь одно слово мужчины стоило десятка слов женщины…

– На сколько вам нужна комната?

– Дней пять, может, семь, – пожал плечами сэр Колин, – не знаю.

– Тогда с вас пятьсот лир[6] за комнату с пансионом в день. Еда, извините, местная…

– Это ничего, Томаззино, – улыбнулся сэр Колин. – Если она такая же вкусная, как то, что я ел в придорожной траттории, я с радостью ее отведаю…

Touts will be shot…

Широкие, размашистые, неровные буквы на иссеченной осколками кирпичной стене на уровне человеческого роста. Противоположная стена, несколько десятков метров от меня. Писали явно баллончиком, сейчас такие продаются – краска и аэрозоль. Очень удобно, небольшой баллончик помещается в карман, его легко носить, а при полицейском обыске – быстро сбросить…

Touts will be shot…

Это написано поверх одного из бесчисленных плакатов, развешанных британской оккупационной администрацией. Смех и грех, но такие плакаты обычно вешают там, где произошел взрыв, чтобы прикрыть ими от людских взоров изрешеченную стену. Вот и здесь – мелкие выбоины вверху, внизу они крупнее. На кирпиче большой, бросающийся в глаза плакат, на котором черным по белому написано: «If you have information about murders, explosions or any other serious crimes, please call… In complete confidence»[8]. А поверх этого плаката, как символ сопротивления, продолжающегося годами и десятилетиями на этой оккупированной земле – touts will be shot…

Этот город давно уже мертв, это видно любому, кто приезжает сюда. Да, по улицам ездят машины и ходят люди, да, торгуют магазины, если на улице нет очередных беспорядков – но этот город мертв. Мертв – потому что его убили, и сейчас это – просто разлагающийся труп. Только вместо мертвечины здесь остро пахнет взрывчаткой…

В этом городе идет война. Самая настоящая война, улицы – как линия фронта, пули не щадят никого. Этот город – Белфаст – словно провалился в какое-то чудовищное вневременное существование, где жизнь сверяют не по праздникам, а по взрывам и беспорядкам, где наизусть помнят всех павших в кровавой братоубийственной бойне и где каждый пятилетний пацан, неважно, из католического или протестантского квартала, знает, чем он будет заниматься, когда вырастет.

Он будет убивать…

В этом городе я нахожусь уже не первый год и все равно не могу привыкнуть к нему. Этот город живет совсем не так, как другие, тот, кто здесь побывал, может опознать его с завязанными глазами. Здесь тумбы с цветами сделаны массивными и стоят на сваях, чтобы остановить заминированную машину, направляющуюся к зданию, здесь на главной улице выбито больше половины стекол в домах, а несколько зданий разрушены взрывами. Здесь процветают стекольщики и гробовщики, здесь на каждой лавке решетки, как в тюрьме, здесь у каждого оружие, законное или незаконное. Здесь не редкость автоматная очередь на оживленной улице – и тогда прохожие все как один профессионально падают на землю и отползают в укрытия, поэтому здесь специально сделан такой высокий бордюр, он защитит от пуль и не позволит водителю разогнаться и направить машину на идущих по тротуару прохожих. Здесь полицейских участков нет, есть крепости, из которых на патрулирование выезжают бронированные уродливые «Лендроверы», всегда не меньше чем по две штуки. Армия здесь настолько боится засад на дорогах, что основные перевозки личного состава происходят по воздуху. На военной базе Бессбрук в Южном Армаге находится самый большой вертодром в мире. Здесь нет ни лета, ни зимы – какое-то безвременье, осень, плавно переходящая в весну. Здесь пахнет взрывчаткой. Запах острый и едкий, похожий на чесночный. Здесь поразительное количество совсем молодых хромых людей – старая забава религиозных экстремистов, как протестантов, так и католиков – «починка колена». Сделать можно только две ошибки – на первый раз прострелят левое колено, на второй правое. На третий раз выстрелят в голову.

Touts will be shot…

Я лежу, замаскировавшись на чердаке старого четырехэтажного дома, и жду свою цель. В руках моих – бесшумная полуавтоматическая винтовка двадцать второго калибра, ее я брошу после акции. Три варианта отхода, два – по люкам, ведущим из подъезда на чердак, еще один – по пожарной лестнице. Еще у меня в кармане веревка, длины и крепости достаточной, чтобы привязать ее и спуститься по ней во двор – получается четвертый вариант отхода. Есть навыки городского альпинизма – можно спуститься вниз и по балконам. Это пятый вариант. Пять вариантов отхода – вполне достаточно в такой ситуации, тем более что преследования стоит ожидать, только если все пойдет не так, как надо…

Меня зовут Александр Воронцов, и это мое настоящее имя, данное при рождении. Сейчас я действую под другим именем, но это издержки профессии. Здесь я уже почти три года, и с каждым днем я задаю себе все больше и больше вопросов. Вопросов, ответы на которые найти невозможно – по крайней мере, не здесь, в этом проклятом городе…

Touts will be shot…

Я жду патруль. Британцы настолько глупы, – а может, просто броневиков не хватает, здесь их в последнее время то и дело взрывают, – что отправляют на улицы пешие патрули. Патрулируют так только в кварталах лоялистов[9], потому что сами британцы тоже протестанты и вроде бы свои. В католическом квартале патрулировать без броневика смерти подобно, там даже пятилетний пацан может кинуть под ноги бутылку с зажигательной смесью или выстрелить в спину из пистолета. Последнее, что учудили люди из белфастской бригады ИРА[10] – выстрелили по одному из полицейских участков из реактивного огнемета «Шмель». В этом участке потом побывал и я – до сих пор помню шибающий в нос запах бензина, опаленные адским пламенем стены, черный жирный пепел, покрывающий пол, и золу, оставшуюся от мебели. При взрыве снаряда «Шмеля» в закрытом помещении температура там повышается до двух тысяч градусов, горит даже воздух, что уж говорить о человеческом теле. Жирный пепел – все, что осталось от полицейских, погибших в этом аду. Еще остался вопрос – откуда боевики ИРА взяли русский реактивный огнемет, и есть ли у них возможность достать еще несколько. Смешно, но точно так же могу погибнуть и я – запросто. Если погибну – это будет идиотская гримаса судьбы, потому что именно я за несколько дней до теракта выложил на одном из североамериканских форумов, посвященных кладам, взятые по GPS и зашифрованные координаты ямы, где закопан реактивный огнемет. Так русская разведка снабжает боевиков ИРА самым современным оружием – некая агентура доставляет снаряжение, прячет его, координаты тайников передаются мне, а я уже распределяю снаряжение по разным группировкам. Ни один из боевиков не только не видел меня, но и не слышал моего голоса, все общение происходит посредством Интернета. Кое-какие акции провожу я сам, лично – с террористами плотно связываться не хочется, среди них есть немало осведомителей британской службы безопасности. Кому, как не мне, это знать…