Проходимец (сборник) Бабука Автор

ПРОХОДИМЕЦ

Часть Первая

Глава I. Эффективный человек

Всегда приятно отвлечь делового человека от его дел. Особенно если он норовит показать вам, насколько он занят и как драгоценно его время. Возможность отнимать время у эффективных людей – одна из маленьких радостей в паскудной работе аудитора. Делать это можно совершенно безнаказанно. В американской бизнес-культуре как-то не принято выгонять аудиторов – как внешних, так и внутренних – взашей. Хотя, по-моему, самая естественная, здоровая реакция человека, вдела и бумаги которого кто-то, понятия не имеющий о его бизнесе, вдруг без приглашения засунул свой нос, должна быть именно такой – выгнать нахала к чертовой матери. Кстати, носу меня длинный – почти как у Гоголя, автора тематической комедии «Ревизор».

На месте Джеральда Клейфилда мне бы очень хотелось меня выгнать. Вне всяких сомнений, я выгнал бы меня на месте Джеральда Клейфилда. Ссаными тряпками. Но я знаю, что Джеральд Клейфилд выгонять меня не будет. В арсенале начальника юридического департамента и вице-президента компании с оборотом в пять миллиардов долларов, выпускника Йельского университета и юридической школы Гарварда есть другие средства, чтобы указать мне мое место. Как вербальные, так и аудиовизуальные. Он постукивает по своим ослепительным часам. Я не знаю и из принципа не хочу знать марки швейцарских часов. Меня бесят швейцарские часы. У каждого уважающего себя эффективного человека есть швейцарские часы. Это – данность. Это как Миссисипи впадает в Мексиканский залив. У меня нет швейцарских часов. Получается, что я либо не уважающий себя эффективный человек, либо уважающий себя неэффективный человек, либо, что совсем уж печально, не уважающий себя неэффективный человек.

– У меня совсем мало времени. Через час меня ждут в суде. Извините, я забыл, как вас зовут. Кажется, Пабло?

Я киваю. Какая разница? Можно и Пабло. У моего имени много вариантов: Павел, Пол, Паоло или даже Пауль. Пабло звучит хорошо. Как Пикассо. Мне кажется, я мог бы изобразить Джеральда Клейфилда на шаре в белом платьице. Или лучше в Гернике – голова отдельно, ноги отдельно.

– Я все прекрасно понимаю, Джерри. И очень ценю ваше время. У меня всего несколько вопросов, по которым ваше мнение как руководителя юридической службы компании является ключевым.

Джеральд Клейфилд устало улыбается: слишком много людей нуждается в его компетентном мнении. Но ничего не поделаешь: ноблесс, сами понимаете, оближ.

– Я вас слушаю.

– В данный момент мы делаем оценку стоящих перед компанией рисков и с этой целью проводим серию интервью с руководителями различных корпоративных функций, а также географических регионов.

Я доволен формулировкой. Алене понравилось бы. Вот видишь, всего за несколько лет из ленивого, витающего в облаках разгвоздяя и неудачника твой бывший муж превратился в крепкого профессионала, способного грамотно вести беседу с представителями американской бизнес-элиты, используя соответствующую терминологию. То ли еще будет. Увидишь, каких высот эффективности я достигну. Дай срок. Локти будешь кусать. Волосы вырывать из всех мест. В общем, я горжусь собой. Но на лице Джеральда Клейфилда почему-то – смесь удивления и жалости.

– Вы не могли бы уточнить, кто именно проводит такую оценку? – интересуется он.

– Отдел внутреннего аудита, по поручению Жана Ранбера, председателя комитета при правлении, которому наш отдел напрямую подчинен.

Я не могу сказать, что важность выполняемой мной миссии или имя председателя комитета сильно впечатлили Джеральда Клейфилда.

– Как интересно, – говорит он. – А я думал, что это одна из задач, поставленных перед нашими консультантами по стратегии, компании «Голдфарб и Морриссетт». Мы часто играем в гольф со старшим партнером на проекте Дэвидом Уолтерсом. Дейв – очень грамотный специалист. С глобальным видением проблемы. Я его знаю еще по Йелю. Думаю, Дейв и его ребята вполне справятся сами.

– О, я в этом абсолютно уверен, Джерри, – с воодушевлением соглашаюсь я. – Репутация «Голдфарб и Морриссетт» неоспорима и прямо пропорциональна размеру их гонораров. Мы в стратегию не лезем: наша задача куда эже. Нам всего-навсего нужно знать, что включить в план работы отдела на ближайший год. Видите ли, нас только несколько человек, и охватить все направления просто невозможно. Условно говоря, мы пытаемся решить, на каком складе пойти ящики считать.

– Не уверен, что я могу быть вам полезен. Я плохо знаком со спецификой складских операций. – Клейфилд крутит перстень-печатку с гербом Гарварда и надписью «Веритас».

– Буду всегда рад вам помочь, Джерри. Это на самом деле очень увлекательно. Понимаете, дело в том, что на каждую упаковку товара наносится множество черточек разной толщины, в которых – вы только вообразите себе – заключена вся информация об изделии. Эта информация считывается при помощи специального прибора, называемого сканером, и заносится в компьютер. Поэтому ясно, что, где, и в каком количестве находится.

Джеральд Клейфилд больше не крутит перстень. Он смотрит на меня. Я чувствую себя телепатом. Вольфом Мессингом. Я абсолютно точно знаю, о чем сейчас думает Джеральд Клейфилд. Он задается вопросом, неужели сидящий перед ним идиот действительно собирается рассказать ему во всех деталях, как работает штрих-код.

– Ну, и конечно, – продолжаю я с неугасающим энтузиазмом, – при получении товара очень важно сличать накладные со счетами-фактурами и бланками заказов…

Не рассказать ли ему еще что-нибудь из складской жизни? У меня есть в запасе несколько новелл: про вилочный погрузчик, например, или про допустимый процент усушки. Нет, пожалуй, хватит, а то меня действительно выгонят.

– Впрочем, я увлекся. Простите. Вы знаете, я очень страстно отношусь к своей работе. Итак, Джерри, вернемся, так сказать, к нашим баранам: в чем, по-вашему, состоит наибольший риск для компании?

– Я не знаю, к каким баранам вы хотите вернуться, Пабло, – морщится Клейфилд. – Мне этот оборот непонятен. Английский ведь не ваш родной язык, правда? Что же касается рисков, то главный риск – всегда один: потеря конкурентоспособности на рынке. К этому может привести ряд факторов: неудовлетворительное качество наших микропроцессоров, быстрое моральное устаревание дизайна, слишком высокие производственные затраты. Однако как юриста меня, прежде всего, беспокоит защита интеллектуальной собственности компании. Мы очень агрессивно отстаиваем разработки наших инженеров. В любой момент времени мы вовлечены в несколько судебных процессов. Именно на заседании по одному из них я и должен быть, – он смотрит на сверкающий хронометр, – уже через сорок минут.

– Вы там непременно будете, – заверяю я Джеральда Клейфилда. – Позвольте задать вам еще один вопрос. На этот раз, как человеку, недавно назначенному главным координатором по вопросам этики.

Меня не перестает умилять американская прямолинейность в наименованиях должностей: «чиф этике оффисер», главный этический, так сказать, офицер. Самый этичный человек! Главный по тарелочкам! И это на полном серьезе.

– Какой географический регион, по-вашему, представляет наибольший риск с точки зрения возможности значительных хищений, приписок и других подобных злоупотреблений? – продолжаю я.

– Я не стал бы выделять какой-то один регион. Предотвращение таких нарушений – наша общая задача. Юристы компании проводят большую работу по повышению этических стандартов ведения бизнеса в масштабах всей компании. Мне хотелось бы надеяться, что отдел аудита нам будет в этом помогать. Мне кажется, эта задача в большей степени соответствует уровню образования и квалификации наших аудиторов, нежели попытки оценивать глобальные риски.

– Абсолютно с вами согласен, – киваю я. – Мы будем стараться соответствовать своему уровню. И, продолжая тему – в последние годы постоянно растет доля азиатского региона в общем объеме продаж…

– Это и не удивительно, поскольку туда переместили свои производственные мощности большинство наших клиентов, – говорит Клейфилд.

– Именно так. В прошлом году эта доля превысила три миллиарда, или шестьдесят процентов от общей суммы годового оборота компании. В то же время ни в нашем главном региональном офисе в Гонконге, ни в какой-либо из стран азиатско-тихоокеанского бассейна у нас нет штатных юристов, аудиторов, нет даже более-менее опытного бухгалтера.

– Они там и не нужны. В азиатских странах у нас относительно небольшие представительские офисы, состоящие в основном из сотрудников отдела продаж. Все основные административные функции поддерживаются из головного офиса в Сан-Франциско. Мы тесно сотрудничаем со старшим вице-президентом по Азии Реймондом Ченом. Он уделяет большое внимание обеспечению безусловного соблюдения законодательства и правил внутрикорпоративной политики «Логан Майкротек».

Есть категория людей, в устах которых самые чудовищные канцеляризмы звучат естественно. Просто невозможно представить, что они могут разговаривать как-то иначе. Они – сливки сливок, соль от соли эффективных людей. Джеральд Клейфилд – один из них. Интересно, как Джеральд разговаривает в постели с женой? «Уважаемая госпожа Клейфилд, для обеспечения беспрепятственного внедрения и успешного продолжения процесса, не могли бы вы рассмотреть вопрос о переходе на новые позиции и общем оживлении деловой активности?» Я на мгновение представляю эту картину. На моем личном кинофестивале порно с участием супругов Клейфилдов получило бы «Оскара». При всем этом я осознаю, что давно уже перешел на язык Джеральда Клейфилда. Ничего не поделаешь, способности к подражательству у меня выше средних. Слиться со средой мне нетрудно, стать ее частью – куда сложнее.

– У меня нет в этом ни малейших сомнений, – говорю я. – И все же, учитывая огромный объем продаж в азиатском регионе, даже при относительно небольшой вероятности финансовых злоупотреблений, возможная сумма ущерба для компании может быть очень значительна. Не стоит ли нашим аудиторам в наступающем финансовом году провести серию инспекций в Гонконге, Китае, Корее, Японии и других странах Азии?

– Это ваша личная идея, Пабло? – интересуется Клейфилд.

– Что вы, Джерри. Я всего лишь скромный бухгалтер. Генерация идей – не моя компетенция. Скорее такая необходимость вырисовывается в результате бесед с другими руководителями. Вы с ними не согласны?

– Я думаю, что нам следует сосредоточить наши совместные усилия в тех регионах, где у нас имеются производственные мощности и значительная концентрация персонала, а именно в обеих Америках и в Европе.

– Понимаю. И последний вопрос. Меня, как относительно нового сотрудника компании, не может не восхищать разнообразие ролей, которые вы играете в руководстве «Логан Майкротек».

Клейфилд не считает нужным реагировать на грубую лесть нижестоящего сотрудника с непонятным этническим бэкграундом, и я продолжаю.

– Насколько я успел понять, вы не только возглавляете юридический департамент и координируете мероприятия по этичному ведению бизнеса во всех отделах и регионах, но выполняете и оперативные функции. Так, например, вам, а не финансовому директору подчинен казначейский отдел, занимающийся инвестированием свободных денежных средств. Вы также курируете группу учета акций и опционов, выделяемых сотрудникам. Даже закупка офисной мебели и техники проходит лично через вас.

– И?.. – Джеральд Клейфилд смотрит не меня неприязненно, я бы сказал, брезгливо. Может быть, он тайный ксенофоб или даже, страшно подумать, глубоко законспирированный расист?

– Должен признаться, что это не самые типичные обязанности для генерального юрисконсульта. Просто в качестве сноски на полях замечу, что с чисто аудиторской, буквоедской точки зрения разделение функций выглядит, как бы это сказать, не полностью оптимальным. Как вам удается совместить все эти роли с бескомпромиссной борьбой против покушений на интеллектуальную собственность и отстаиванием прочих юридических интересов компании?

Джеральд Клейфилд устало улыбается:

– Кто-то же должен это делать, – со вздохом говорит он. – Вы знаете, Пабло, я работаю в «Логан Майкротек» уже более 20 лет, с самого основания. Когда мы начинали компанию с Лоренсом Логаном, нас было всего несколько человек, и каждому приходилось отвечать за разные направления работы. С годами ситуация улучшается. Я уверен, что она будет улучшаться и впредь. А сейчас, извините: мне действительно пора. У вас, Пабло, наверно тоже найдутся какие-нибудь важные дела, по крайней мере я очень на это надеюсь.

Я улыбаюсь. Я надеюсь как раз на обратное.

Глава II. Плюшевый мишка

Я смирился с тем, что никогда не смогу найти ответ на некоторые вопросы в этой жизни. Куда расширяется вселенная, если она и так бесконечна? Как может наемный корпоративный чиновник получать сто миллионов долларов в год и больше, и что он, подлец, с таким количеством денег делает? И, наконец, почему женщинам нравятся плюшевые игрушки? Любовь прекрасного пола к матерчатым зайцам, собачкам и мишкам поразительна. У моей герл-френдши Галины есть восемнадцать плюшевых собак, два зайца и черепаха. Но, конечно, самая популярная мягкая игрушка – это плюшевый медведь. Для описания маниакального влечения к плюшевым мишкам и стремления их коллекционировать был введен даже специальный термин: арктофилия. Зловещее название, распространенный синдром.

Вероятно, распространенность этого синдрома и объясняет популярность моего приятеля и коллеги Тони Мак-Фаррелла среди прекрасного пола. Тони Мак-Фаррелл похож на плюшевого медведя. Или на перекормленного спаниеля. Нечто мягкое и пушистое. Добрые умные глаза. Губки бантиком. Круглые щечки. Килограммов тридцать дополнительного веса распределены по телу более-менее равномерно, так что его язык не поворачивается назвать лишним. Мягкие бочка и уютные окорочка только добавляют ему очарования. Когда он склоняет голову набок и смотрит на меня, даже мне хочется почесать его за ухом. Что тогда говорить о впечатлительных женщинах и местах, в которых им хочется почесать Тони Мак-Фаррелла?

– Ты знаешь, Ганс Шлиеренцауэр, директор завода под Штутгартом, рассказал интересную вещь сегодня, – сообщает мне плюшевый мишка.

Тони нарушает конвенцию. Китайская еда не терпит разговоров на профессиональные темы: возможны острые случаи несварения. Я грожу ему пальцем. Тони с виноватым видом замолкает. Трудно поверить, что этот увалень был центральным нападающим в университетской хоккейной команде, причем даже самые здоровые и злобные защитники побаивались столкновения с ним. Только хроническое заболевание помешало ему попасть в профессионалы. Атак был бы Тони Мак-Фаррелл сейчас мультимиллионером и не сидел бы в китайской забегаловке, и не надоедал бы мне разговорами о работе.

Когда уже принесут, наконец? – Я оглядываю помещение, увешанное бумажными фонариками. Блондинка через два столика от нас смотрит в мою сторону сладким взглядом. Что, девонька, приглянулся тебе ядреный северный мужик? Ну, так на меня заглядеться не диво! Я дарю ей одну из своих обворожительных улыбок. Блондинка морщится и отворачивается. Вот тебе на… Может, мне пойти зубы отбелить? Настроение мое, и без того поганое после беседы с Джеральдом Клейфилдом, еще больше ухудшается.

– Так чего там Ганс сказал? – спрашиваю я, чтобы как-то отвлечься.

– Он сказал, что для них наибольшим риском является непредсказуемость заказов, поступающих из Азии, и сопутствующего им графика поставок.

Дотошность меня раздражает, вызывает заложенную в русском названии этого отвратительного качества тошноту. Неподходящая реакция для эффективного аудитора, которую приходится скрывать. Но сейчас, в предвкушении обеда мне лень напрягаться, к тому же Тони, можно сказать, свой.

– Ты бы сказал этому Миттельшнауцеру, или как его там, чтобы он пошел выпил кружки четыре пива да расслабился немного. По их немецким стандартам, небось, отклонение от прогноза на десятую долю процента – непростительное безобразие. Во всем остальном мире – пять, даже семь процентов – в пределах нормы.

– Я тоже сначала так подумал, – отвечает Тони. – Но он мне дал несколько интересных примеров. В общем, смотри, что получается. Им на завод через компьютерную систему приходит электронный заказ от одного из ребят Реймонда Чена, скажем, на пятьсот тысяч или миллион микропроцессоров определенного вида.

– Ого! Вот это масштаб!

– Вот я и говорю. График отгрузок по такому заказу растянут на несколько месяцев, причем первая партия всего тысяч в пятьдесят единиц. Ну, их изготавливают и отгружают, разумеется, в срок. Немцы все-таки. А потом начинаются странности. Сроки всех следующих отгрузок в компьютерной системе вдруг начинают отодвигаться. Все дальше и все на более длительное время.

– Ну, это бывает. Насколько я успел понять, производство в компьютерной и телекоммуникационных отраслях циклично. Поэтому спрос на процессоры то резко повышается в периоды бума, то падает.

– Я знаю, – соглашается Тони. – Но манипуляции с графиком поставок происходят постоянно вне зависимости от бизнес-циклов и затрагивают самые различные наименования микропроцессоров: и те, что используются в компьютерных системах, и те, что для сотовых телефонов, и других типов. При этом речь идет, как правило, об изделиях, которые пользуются наибольшим спросом и являются самыми последними разработками. Таким образом, к концу прошлого года в системе накопилось огромное количество старых заказов, отгруженных всего на пять, на десять, максимум на двадцать процентов. Общая сумма недопоставок составила больше двухсот миллионов долларов. И это только по заводу в Германии, не считая производств в Аризоне и Пенсильвании, двух заводов в Италии, одного во Франции и одного в Бразилии. Потом все эти старые заказы были аннулированы в рамках проекта по подчистке модуля продаж в компьютерной системе.

Приносят гребешки в сычуаньском соусе и чай со льдом. Тони заставляет официанта поклясться первенцем, что в холодном чае нет сахара. Я принимаюсь за гребешки. Я их нежно люблю. Иногда мне кажется, что в прошлой жизни я был китайцем. Мое дежа вю, однако, проявляется исключительно через пищу. То есть, это не дежа вю, а скорее дежа манже. Мешать в одну кучу гребешки в сычуаньском соусе и микропроцессоры не хочется. И все же сумма, названная Тони, обла, огромна, озорна, стозевна. И лаяй. Я пытаюсь думать. Ноя знаю, что в моем мозгу количество клеток, жаждущих гастрономических и прочих удовольствий давно превысило количество клеток, двигающих вперед мыслительный процесс. Причем с течением времени это соотношение все увеличивается, и не в пользу мыслительного процесса.

– Интересно, конечно, и в то же время, Тони, это просто цифры, – говорю я. – Все эти сотни миллионов никуда не девались. Они существовали только на бумаге – вернее в памяти машины. Изделия не были отгружены, они, черт возьми, не были даже произведены. Так кому от этого плохо? Гансу Шли… как его, черта, Шлиеренцауэру с его маниакальной тщательностью? Нет, пусть идет пиво пить. Бир тринкен. Зофорт!

– И тем не менее, странно как-то, – говорит Тони задумчиво. – А потом, не всегда все так невинно заканчивается. Ты знаешь, сколько времени занимает производственный цикл для наших микропроцессоров?

– Что-то долго они эти чипы маринуют, недели четыре, по-моему.

– Шесть, Павел. Шесть недель. Так вот, иногда получается, что график поставок меняется уже после того, как партию запускают в работу. Остановить процесс нельзя. В результате гигантская партия оказывается на складе, где проводит месяцы, морально устаревает, и хорошо, если ее удается, в конце концов, продать за половину или четверть цены.

– Да, Тони, а я думал только в матушке России бардак. Слушай, а ты ничего не путаешь, а?

Плюшевый мишка надувает губы.

– Ладно, я пошутил.

– Сэр, это вам, – желтый изможденный официант протягивает сложенный вдвое листок бумаги, из которого выглядывает визитная карточка. – Вон от той дамы.

Он показывает косыми глазами в сторону двери, через которую заведение собирается покинуть блондинка, сидевшая за два столика от нас с Тони. Я еще раз лучезарно ей улыбаюсь. Блондинка смотрит сквозь меня и выходит. Правильно, милая: конспирация, конспирация и еще раз конспирация. Я протягиваю руку, чтобы принять письмо поклонницы. Ах, как они надоели, на самом деле!

– Извините, сэр, но это не вам. Это вашему другу, – загадочное послание ложится перед Тони Мак-Фарреллом. Тони пожимает плечами и разворачивает записку. Я знаю, что читать чужие письма очень нехорошо. Я вытягиваю шею и читаю вслух: «Позвони мне. Буду ждать. Каролина». Тони Мак-Фаррелл сконфуженно сопит.

– Как ты это делаешь, пес? Как, а? – я стараюсь говорить вполголоса, но получается плохо.

– Чего я делаю-то? Я ничего и не делаю… – бормочет Тони.

– Вот именно, что ты даже ничего и не делаешь! Сами лезут, как мухи, на… на джем. Это уже третья такая записка за четыре месяца! А сколько их перед тобой спотыкается, наступает тебе на ногу, роняет всякую дрянь вообще не сосчитать! Ты же женатый человек. Отец семейства. Стыдись! Смотри, все Оливии расскажу – не поздоровится! Португальские женщины, они знаешь какие?

– Ну, думаю, что знаю, – улыбается Тони. – Все-таки почти семь лет женаты.

– Нет, брат, ни черта ты не знаешь. Так что смотри у меня!

– А тебе что, завидно? – интересуется Мак-Фаррелл.

– Завидно? Не то слово! Я помню, когда мы еще с тобой в аудиторской конторе «Доггерти и Свон» работали, все эти бабы-аудиторши так и шептались по углам, ах, какой, очаровашка, просто мишка плюшевый! Вообще, правильно, что мы свалили из этого змеюшника. Огромное количество неудовлетворенных и от этого полностью озверевших баб. Слушай, мне кажется, они все там на тебя дрочили.

Я замечаю, что на нас начинают с любопытством смотреть люди, имеющие бизнес-ланч за пять долларов семьдесят центов.

Я их понимаю. Истории об онанизме в аудиторской среде – тема свежая и интересная, если, конечно, речь идет о буквальном значении слова. Тони машет руками и делает страшные глаза. Но я уже увлекся.

– Нет, я серьезно. Я ведь как думаю, дело было: договорились со службой безопасности, распечатали на цветном принтере фотку, ту, что пошла на твой пропуск, распространили копии среди желающих, а дальше все просто – фотография помещается в такую прозрачную пластиковую папку, сворачивается трубочкой – и вперед.

– Ты извращенец, Павел, – упрекает меня Тони. Я даже не пытаюсь с ним спорить. – Мне кажется, я вовсе не похоть вызываю в женщинах.

– Разумеется. Ты пробуждаешь в них религиозные чувства.

– Я серьезно. Они не секса со мной хотят. Они замуж за меня хотят. Женщины хотят замуж за тех, в ком чувствуют надежность и безопасность. Так что это говорит скорее о моей предсказуемой и скучной натуре.

– Не знаю, не знаю. Блондинка эту проблему, по-моему, уже решила: бриллиант на пальце был такой, что если в лоб дать, убить можно. Так что у нее в отношении тебя другие планы. Самый лучший вариант, кстати, ты женат, она замужем или скоро будет. Все шито-крыто. Бэнг-бэнг – и в стороны.

– Нет уж, спасибо. Я люблю свою жену.

Я чувствую, что Тони напрягся. Тему, пожалуй, надо закрывать.

– Конечно, конечно. Я же шучу.

Мы выходим на улицу. Перед тем как выбросить записку с визиткой в урну, Тони Мак-Фаррелл оглядывается по сторонам – убедиться, что блондинки нет поблизости: он не хочет ее обидеть. Потом он поворачивается ко мне.

– Да, кстати, насчет этих заказов с постоянно меняющимися графиками поставок. На следующей неделе приезжает Витторио Бертуччелли – вице-президент по южной Европе. Ты поговори с ним, узнай, не происходят ли и у них подобные вещи. Я все равно почти ничего не понимаю, когда он по-английски пытается объясняться. А ты знаешь языки.

– Хорошо, я попрошу его назначить время.

– Тут что-то не так, Павел. Я пока не знаю точно, что именно, но что-то тут есть.

Глава III. Купим-залупим

– Привет, Галка. Как дела? – спрашиваю я, входя в квартиру.

– Да какие у меня могут быть дела? – уныло отзывается Галина. – Учу, учу, весь день напролет. Слушай, а что такое «дикриз»?

За последнюю неделю она спрашивает меня это четвертый раз. Перед ней на столе лежит словарь.

– «Дикриз» – это значит уменьшать или уменьшаться, – отвечаю я, – Например, можно уменьшить концентрацию какого-нибудь красителя или лосьона. Или чье-нибудь терпение может взять и уменьшиться.

– Как мне это все надоело, ты не представляешь! Целый день сижу как дура, зубрю, зубрю, не разгибаясь.

– Зачем же, не разгибаясь? – я делаю вид, что не понимаю. – Ты разогнись. Сходи, прогуляйся. В спортзал, или там в парк.

– Ага, прогуляйся. Там одни черные и мексы. Они ко мне пристают. Шагу ступить нельзя.

– Ну, это все твоя сказочная красота виновата. Тебя что больше беспокоит, Галина: сам факт, что пристают, или что пристают именно негры? Если бы приставали молодые, красивые адвокаты с обширной практикой, ты бы сильно возражала?

Вопрос, что называется, риторический.

– Если бы ты любил меня, мы бы не жили в этой дыре, где некуда пойти и где стреляют каждую неделю.

– Какие проблемы, Галина? Вот сдашь свой экзамен, станешь настоящей дипломированной парикмахершей…

– Не парикмахершей, а косметологом! – поправляет меня Галина со слезами в голосе.

– Да, конечно, косметологом. Так вот, станешь ты дипломированным косметологом, пойдешь, наконец, работать – и мы переедем в Сан-Франциско. На Пасифик Хайтс или нет, в Си Клифф, поближе к Шэрон Стоун, к миллионерам – в общем, к людям нашего круга. Купим большой дом и собаку породы голден ретривер.

Галина вздыхает:

– Ага, сейчас, купим! Залупим!

Я улыбаюсь. Меня всегда радовали изящные и неожиданные повороты речи. Надо будет запомнить это выражение.

– Ты мне даже машину не хочешь купить. Езжу на какой-то старой «Мазде».

Я вдруг вспоминаю, что когда я еще жил в Москве, мой приятель Гоша Гончаров придумал следующий рекламный текст: «Хонду» я купил недавно. Сел, поехал – быстро, плавно. А Павлуша взял «Мазду». Завел – да ну ее в п…ду!» В то время еще не было представительства «Хонды» в Москве, так что предложить текст было некому. Сейчас наверняка такое представительство есть. Впрочем, вместо «Хонды» можно подставить и другие торговые марки. Текст, на мой взгляд, превосходный: отмечаются достоинства собственного продукта, и в то же время из глубин подсознания извлекаются любопытные ассоциации с брендом конкурента. Уважаемые директора по маркетингу, если кого заинтересует данный слоган, обращайтесь, дам вам Гошин телефон.

Галинин обиженный голос отвлекает меня от мыслей о копирайтинге и рекламе.

– Другой бы в лепешку расшибся, чтобы сделать счастливой такую девочку. Ты даже не представляешь, сколько мужиков тебе завидуют, что я живу с тобой.

Самое удивительное, что это правда.

– Купим, купим. Только вот тебе придется делиться зарплатой. Моих колоссальных доходов на корм ретриверу может не хватить. Ты готова к финансовым жертвам, Галина? Или ты убеждена, что содержание женщины – священный долг и почетная обязанность мужчины? А, Галина?

Галина краснеет. Она готова разреветься.

– Не называй меня Галиной. Мне сказали, что это по-испански – курица.

Я присматриваюсь.

– Ну, не совсем так, но, в общем, похоже. А как мне тебя называть?

– Я тебе уже столько раз говорила: нежно как-нибудь – Галечка, Галенька. Ну, в крайнем случае, Гала, как меня американцы называют.

– Ну, хорошо, пусть будет Гала, иностранная ты моя. Только в таком случае придется, наконец, выучить, что такое «дикриз».

Я сам с трудом могу поверить, что говорящий все это гнусный карлик – я. И особенно, что карлик получает от своей гнусности такое удовольствие.

– Да, и еще, Гала, с этой минуты называй меня, пожалуйста, Сальвадором или можно сокращенно – Дорик.

Галина хлопает глазами:

– Почему?

– Просто так. Звучит хорошо.

– Тебе, конечно, все равно, но через неделю будет русское парти в гостинице «Вестин», – Галина меняет тему как всегда неожиданно. – Я знаю, что ты ненавидишь вечеринки и танцы почти так же, как меня. Но я очень бы хотела пойти. Для балерины танцы – это ее жизнь, ее воздух. Она без них чахнет и умирает, как цветок без воды.

По некоторым оборотам речи, мне иногда кажется, что Галина тайком зачитывается Игорем Северяниным. К сожалению, это не так. Почему она считает себя балериной, я тоже не совсем понимаю. Где танцевала будущий косметолог Галина и какие именно танцы исполняла – мне неведомо. Это одно из белых пятен в ее биографии, которые она не спешит ликвидировать, а я, со своей стороны, не настаиваю. Пусть это будет ее маленьким женским секретом.

– Хорошо. Если чахнешь, как цветок, то так и быть, сходим, польем тебя. Кстати, мне тоже пора устроить небольшое, как его там, омовение? Нет, не омовение. А что же? Ну да, конечно – возлияние, разумеется, возлияние. Забываем, забываем русский язык. А то дома не лезет в горло – атмосфера какая-то не такая.

– Опять нажрешься, – пророчествует Галина. – Будешь меня позорить. И в каком качестве я туда пойду? Кто я тебе? Мне подружки все уши прожужжали: «Когда свадьба? Когда свадьба?» А что мне им ответить? – Галина вздыхает и склоняется над учебником, основательно истрепавшимся за недели героической подготовки.

Я долго смотрю на ее затылок и тонкую белую шею. А этот придурок Тони Мак-Фаррелл еще говорит, что женщины хотят замуж за тех, в ком чувствуют надежность и безопасность.

Глава IV. Наши

Русское порти в разгаре. Галина танцует самозабвенно, ее программа украшена балетными и гимнастическими элементами, почти всегда неуместными, но для непривычного глаза впечатляющими. В красном платье, стройная и гибкая, с распущенными рыжими волосами, она вообще выглядит эффектно. Незнакомые люди обоего пола интересуются, действительно ли Галина моя подружка. Мне приятно слышать в их голосах зависть и непонимание. «Да, отвечаю я. – Мы с Галиной красивая пара, вы не находите?» Они, как правило, не находят – не находят, что сказать.

Мои собственные интересы далеки от хореографии. По проторенной дорожке я направляюсь к бару. Возвращаясь с добычей, я сталкиваюсь с каким-то долговязым, едва не облив его красным вином.

– Сорри, – вежливо говорю я и вижу над собой умное серьезное иудейское лицо. – Герман, ты что ли? Рад тебя видеть! А то уже почти полночь, а тебя все нет и нет! Пойдем в коридор поболтаем, – ору я ему в ухо.

Я рад встретить Германа Байтингера средь шумного бала. Одна из немногих вещей, свидетельствующих о том, что процесс моего превращения в злобного карлика еще не полностью завершен – это то, что встреча с человеком, в котором я чувствую явное интеллектуальное превосходство, вызывает во мне пока еще не раздражение, подавленность или желание как-нибудь такому человеку навредить, а любопытство и даже определенное сочувствие. Нельзя сказать, что такие встречи происходят очень часто, но они происходят, и с некоторой регулярностью. Несколько преподавателей в университете, пара-тройка коллег, ну и Герман Байтингер. Я заметил, что при всем своем уме это люди, как правило, на редкость терпимые и спокойные, готовые объяснять нам, неразумным, вещи, с их точки зрения совершенно элементарные. Если подобная терпимость – признак действительно умного человека, то это лишнее доказательство того, что мое собственное развитие не дотянуло до этого уровня несколько ступеней.

– Ну, Паша, какие новости? – спрашивает меня Герман.

– Да больших новостей вроде нет. Из «Доггерти и Свона» я недавно свалил, теперь тружусь аудитором в компании «Логан Майкротек», которая делает микропроцессоры, микроконтроллеры и еще какую-то фигню.

– Я знаю эту компанию, – говорит Герман. – Ее основатель Лоренс Логан, говорят, был гениальный инженер. Ему принадлежит ряд изобретений, которые полностью революционизировали полупроводниковую промышленность. На основе этой технологии он и создал свою компанию. Хотя многие сожалеют, что он ушел в бизнес и прекратил теоретическую работу.

– Да уж, особенно если учесть, что менеджер он весьма посредственный, если, не сказать еще хуже, – говорю я. Компания, конечно, выросла и очень быстро, но как-то бестолково. Огромное количество наименований изделий, рассчитанных на совершенно разные рынки и отрасли, нет четкой стратегии и фокуса, по крайней мере, на мой дилетантский взгляд. Фабрики не в Азии, где затраты ниже в разы, а в Западной Европе – в таких местах, как Германия, Италия и даже Франция.

– Да, это действительно странно, – Герман кивает лобастой головой. – Там же постоянные забастовки, куча профсоюзов, человека очень трудно уволить, даже если он полностью забьет на работу, не говоря уже о проведении массовых сокращений, которые периодически все-таки бывают нужны, как это ни печально.

– Да он и не увольняет никого, даже в Штатах. Он – вроде патриарха. Слуга царю, отец солдатам. Осуществляет заботу о личном составе. В результате, высокие затраты, курс акций падает, акционеры недовольны.

– Ты знаешь, я недавно читал в «Уолл-стрит Джорнэл», что корпоративный рейдер Николас Уайтекер пытается скупить акции «Логан Майкротек» и получить контроль над компанией, – Герман как всегда прекрасно осведомлен.

– Ага, месяц назад он сделал еще одно предложение. Логан, как председатель правления, не стал даже его рассматривать, хотя Уайтекер предлагал за акцию на двадцать процентов больше рыночной стоимости. Думаю, многие акционеры, даже наверняка члены правления, возроптали, но про себя.

– Логан вряд ли пойдет на продажу компании, – говорит Герман, – «Логан Майкротек» для него куда большее, чем пакет акций, это его детище, дело жизни. А Уайтекер просто раздробит компанию и продаст по частям, как он это уже неоднократно делал.

– Посмотрим, что будет. Ты сам-то как? Все там же? – спрашиваю я Байтингера.

После окончания бизнес-школы в Стэнфорде Герман работает в инвестиционном банке, получая там такие деньги, которые мне почему-то не снятся даже в эротических снах.

– Да, все там же пока.

– Почему пока? Твою светлую голову собираются перекупить?

Герман слабо улыбается. Я догадываюсь, что подобные попытки происходят постоянно.

– Ты знаешь, мы в Россию собираемся, – говорит он.

– В отпуск?

– Да нет, постоянно.

– Зачем? – не понимаю я. Четыре стакана вина и два шота текилы сделали свое дело: соображаю я как-то медленно.

– Ну, как зачем?! Это же наша страна. Мы там выросли. Наш родной язык русский. Я вообще в Америку не особо ехать хотел. Просто вся семья уезжала, и пришлось. Но я всегда старался следить за тем, что происходит в России. Сейчас этот бардак, что был в девяностых, вроде бы закончился.

– Проникся гордостью за Родину, восстающую из пепла перестройки? – спрашиваю я.

– Вроде того. Я рад, что страна уже не пляшет под западную дуду, как раньше. Есть чем гордиться, и, знаешь, хочется быть частью этого процесса. Да и уровень общения здесь куда ниже, если честно. Моих коллег-американцев интересует исключительно ситуация на фондовом рынке, гольф и цены на недвижимость. А психология большинства наших с тобой бывших соотечественников здесь, и не только пожилых, какая-то местечковая. Колбасная эмиграция.

Мимо нас проходит несколько совсем молодых людей, лет, может быть, восемнадцати, пьяных в дым, громко разговаривающих на смеси фени и неоригинального, лишенного всякой свежести и потому крайне похабно звучащего мата. Где, как и, главное, зачем научились так разговаривать подростки, приехавшие в Америку, скорее всего, в весьма нежном возрасте?

Герман разводит руками. Он разделяет мое недоумение.

– Ты проси, чтобы тебя перевели в Москву, на полный пакет экспатриата, включая оплаченное жилье в центре, шофера, няньку ребенку и личного парикмахера жене, – советую я.

– Ну, если мне все это дадут, я сильно отбиваться не буду, – улыбается Герман. – Но пока таких предложений не поступало.

– Должны поступить, – заверяю я товарища. – Западный капитал, осваивающий рискованные рынки, нуждается в добровольцах. Я помню, сколько таких ухарей было. Ни бельмеса о России не знали, на языке не говорили, а деньги и бенефиты гребли лопатой. Знаешь, как крокодил Гена работал в зоопарке крокодилом, так и эти блядские специалисты работали американцами и разными прочими шведами. Лицом торговали, в прямом смысле слова. И небезуспешно, что характерно.

– Я помню, – улыбается Байтингер. – Тогда это было возможно. Такое, знаешь ли, время было – общенациональной проституции. Все только и думали, как бы под заморского гостя подлезть. И я не только девиц имею в виду.

– Ну, теперь, ты сам будешь заморский гость, – я подмигиваю Герману. – Так что смотри, не переутомись.

– Сейчас все по-другому. Но маразма в России хватает, это само собой. Затем и еду, чтобы помочь уменьшить количество маразма. Если перевестись не получится, все равно поеду. Уволюсь и поеду. Поставил себе срок – три месяца на решение всех дел. Катя, жена моя, со мной едет, хотя там кое-какие проблемы намечаются – вся ее семья в свое время от российского гражданства отказалась, так что придется визу делать.

– Сделаете. Ты, Герман, вообще-то молодец, – хвалю я. – Озабочен благом родной страны. Просто герой-идеалист. Пробираешься на Родину из постылой эмиграции, как в былые времена из какой-нибудь Женевы.

– Да нет, – мой собеседник пожимает плечами, – я строго из шкурных интересов. Там мне дышится лучше. А ты сам-то чем озабочен? Не думаешь возвращаться?

– Поживем – увидим. У меня пока тут еще дела есть, – говорю я.

– Ну, мне пора, – Герман, подает мне руку. – Всех благ, если до отъезда не увидимся.

Когда он ставит на подоконник бутылку пива, полную на две трети, поворачивается, и махнув мне рукой, начинает удаляться, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не схватить Германа за рукав и силой не заставить его допить. Меня бесит, когда люди оставляют недопитый алкоголь.

Я продолжаю циркулировать по коридору и залам. На вечеринке представлены все слои русскоязычной эмигрантской публики Сан-Франциско и окрестностей, увеличившейся за последние лет десять в несколько раз. Самая большая группа – это, разумеется, евреи. Есть немного старых русских – потомков послереволюционных эмигрантов. Есть программисты, выписанные из России в годы интернетного бума, которым удалось зацепиться и остаться, после того как пузырь лопнул и волна, занесшая на Калифорнийщину огромное число компьютерщиков – в основном индусов, но и из России тоже, – отхлынула. Есть разный сброд, вроде меня, не подпадающий ни под одну из основных категорий.

Навстречу мне движется пара. Чрезвычайно импозантный мужчина под два метра ростом и интеллигентная дама в длинном вечернем платье и очках. Я солнечно улыбаюсь и говорю «Хай». Они чинно проходят мимо меня, не отвечая на мое приветствие. Мои соотечественники, приходится признать, в своем большинстве довольно невежливые люди. По мне фальшивая вежливость значительно лучше самого искреннего хамства. А не здороваться с человеком, с которым ты спала в течение почти полутора лет – это все-таки хамство. Я догоняю пару и хватаю импозантного мужчину за большую мягкую руку.

– Здравствуйте, меня зовут Павел.

Мужчина удивленно поднимает светлые брови, но тут же пожимает мне руку и отвечает, скорее добродушно, чем раздраженно.

– Очень приятно. Я Григорий, а это моя жена Татьяна.

Татьяна кивает. Выражение ее лица напоминает мне идолов с острова Пасхи.

– Очень рад знакомству! – восклицаю я. – Замечательный вечер, не правда ли? И музыка совершенно потрясающая. И люди все такие замечательные вокруг. Вы не подумайте, я не пьяный. Просто очень, очень приятно встретить таких интересных, интеллигентных людей.

Татьяна смотрит на меня стеклянным взглядом. Григорий ищет предлога, чтобы откланяться, но почему-то сразу его не находит.

– Вы знаете, Гриша, вы мне позволите так вас называть? Мне кажется у нас с вами много общего.

Восемнадцать месяцев я почти еженедельно драл его жену. Когда он уезжал в командировки, я просто спал в его постели.

Я не уверен, что белье менялось. Мне было по фигу. Я не брезгливый.

– Вы так думаете? – улыбается Григорий.

– Думаю? Я в этом уверен, прямо-таки убежден. Вы даже не подозреваете, как много вещей нас с вами объединяют. У меня такое чувство, что мы с вами практически братья.

Григорий весело, от души смеется. Мне нравится этот мужик – большой, сильный, красивый. И щедрый – судя по обстановке в доме и нарядам самой Татьяны, не работавшей в Америке ни дня. Мне и тогда было любопытно, и любопытно сейчас, почему Татьяна так отчаянно гуляла? При этом риск, что муж войдет в самый неподходящий момент, был – и немалый. Под конец Татьяна стала требовать, чтобы я навещал ее ежедневно в обеденный перерыв. Я не особенно противился. Правда, работавший поблизости Гриша иногда изъявлял желание вкусить домашнего и заявлялся без предварительного звонка. Я дважды спасался бегством с балкона второго этажа из-под самого его носа. Однажды впопыхах я даже выскочил на улицу в трусах, держа остальную одежду в охапке, и проделал путь до машины трусцой.

– Помилуйте, Павел, – говорит Григорий. – Да мы с вами и знакомы-то всего минуту.

– Да, но, вы знаете, у меня произошло узнавание прямо на каком-то подсознательном уровне. Может, в прошлой жизни мы с вами были родственниками?

Татьяна хватает мужа под руку и тащит его прочь от меня, что-то ожесточенно артикулируя ему в ухо. По ее губам я читаю различные нелестные для меня эпитеты вроде «пьянь» и «проходимец».

– Очень жаль! – кричу я им вдогонку. – Мне кажется, мы все-таки были родственниками в прошлой жизни, Гриша. У нас с вами могут быть схожие таланты, вкусы или даже заболевания.

Наша с Татьяной связь, необременительная и вообще почти идеальная, скоропостижно закончилась, после того как она заразила меня триппером. Как выяснилось, эта утонченная женщина помимо меня привечала еще трех постоянных кавалеров, двоих из которых я лично знал, не считая значительного числа более кратковременных увлечений. Я и два моих молочных брата, объединенные общей бедой, помели по сусекам, своим и знакомых, и отыскали какие-то давно просроченные антибиотики. К доктору с таким делом идти не хотелось, да и не покрывала моя страховка венерических заболеваний. Принятием ударных доз гонорея была повержена. Каким образом Татьяне удалось урегулировать ситуацию с мужем, я так и не узнал.

Я смотрю на удаляющуюся пару, на эту женщину, гордо, как на подносе, несущую в свет свою круглую, обтянутую блестящим черным платьем, задницу, и улыбаюсь. С некоторых пор мысль о том, насколько благосклонен этот мир к разного рода дряни, меня веселит.

Совершив очередное путешествие к бару, я чувствую желание отдохнуть и сажусь на диванчик, с другой стороны которого задремал полный парень лет тридцати двух-тридцати пяти. Почувствовав сотрясение диванчика, вызванное моим приземлением, парень открывает глаза, из которых тут же начинает брызгать на меня хмельная радость.

– Здорово! Тебя как зовут? – интересуется мой сосед.

Я смотрю на него и, поддавшись внезапному приступу конформизма или мимикрии, или как там еще называется желание принадлежать к большой, безопасно однородной группе, отвечаю:

– Давид. А тебя?

– А меня Миша. Слушай, Давид, давай с тобой выпьем, а?

Я замечаю, что на полу рядом с диванчиком стоит стакан, дожидавшийся Мишиного пробуждения. Миша не без труда нагибается и поднимает его.

– Дело хорошее. Я, как ты видишь, уже в процессе. А за что пить будем? – спрашиваю я.

– Мы буквально вчера грин-карту получили! Представляешь? – делится радостью Миша.

– Поздравляю, – говорю я искренне. – Действительно, событие.

– До сих пор не могу поверить. А ты как сюда попал? Тоже беженец?

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

Данный учебно-методический комплекс ориентирован на определение роли и места различных видов коммуни...
Замечательный русский прозаик Александр Покровский, автор знаменитых книг «Расстрелять!», «72 метра»...
Внутренний аудит обладает огромным потенциалом: он учит задумываться о построении систем, эффективно...
…В этот момент она услышала лошадиное ржание. Целестина невольно повернула лицо к окну, по которому ...
Где-то на бескрайних просторах Руси затерялось небольшое селеньице с обычным русским названием Вудст...
Говорят, что беда не приходит одна. Не успел императорский двор Скартиса перевести дух после нападен...